Иэн Бэнкс - Выбор оружия
Он появился в дверях, бодрый и свежий, с небольшим чемоданом в руке.
— Пошли.
Скаффен-Амтиско сопровождал их, снова набрав высоту — вровень с верхушками деревьев.
— Кстати, — не выдержала Дизиэт, — почему на десять процентов больше? — Она чуть замедлила шаг в ожидании ответа.
Он пожал плечами и ступил на заскрипевшие доски пирса.
— Инфляция. Сма нахмурилась.
— Это ещё что такое?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВЫЛАЗКА
Глава IX
В то время он очень много думал, наверное, больше, чем когда-либо. Или, возможно, он просто больше осознавал этот процесс — тождество движения мысли и хода времени. С другой стороны, ему казалось, что её присутствие — единственная вещь, достойная быть осознанной, воспринимаемой всеми органами чувств. Остального для него не существовало. Каждое проведённое с ней мгновение казалось ему некой драгоценной капсулой — драгоценной, потому что она была наполнена его чувством, — капсулу эту следовало спрятать в недоступном месте, подальше от пошлости обыденной жизни. Он часто рассматривал её, спящую, в странном мягком свете, проходившем сквозь стены этого необычного дома. И ошеломлённый сладковатым ароматом кожи, мягкостью длинных послушных волос, царственным спокойствием нежных черт лица, застигнутый врасплох самим фактом её физического присутствия рядом, он спрашивал себя: как такая красота могла сохраниться без какого-либо сверхчеловечески мощного сознательного усилия? Прислушиваясь к тихим, таинственным звукам, гулявшим по дому, он пытался услышать ответ на свой вопрос или, возможно, в который раз осознавал, как это жилище похоже на неё. Увидев это строение впервые, Закалве подумал, что первый же серьёзный смерч разрушит его, обратит в груду развалин. Но, похоже, таким домам редкие в этих широтах шторма не были страшны — его обитатели беспечно собирались вокруг очага, а лёгкие, но прочные перекрытия и раздвижные стены истощали и гасили силу ветра.
Извилистой тропинкой они прошли через лес и, петляя по дюнам, неожиданно вышли к этому дому. На его замечание о том, что подобное жилище очень легко поджечь или ограбить, почему-то она ответила тихим смехом, а потом прижалась к нему и крепко поцеловала в губы. Жилище этой женщины и привлекало, и тревожило его, потому что вполне соответствовало её характеру, походило на образ, символ или загадочную метафору из какого-нибудь написанного ею стихотворения.
Стихи! Он так любил их слушать, хотя и признавался, что не все в них понимает — мешало недостаточное знание языка, а также множество культурных иллюзий. Напротив, их физические отношения оставляли ощущение полноты и целостности, в то же время превращаясь в нечто более сложное. Секс был вторжением в её плоть, нападением, атакой, и сколько бы ни получала она удовольствия в спровоцированном ею слиянии, она все равно оказывалась побеждённой в этой борьбе, ибо он нёс в себе мужское, агрессивное начало. Разумеется, он сознавал, что нелепо сравнивать секс и войну.
— Закалве, — она касалась прохладными гибкими пальцами его шеи и бросала на него лукавый взгляд. — Как у тебя все непросто.
Он мог часами смотреть на неё, укутывая в своё обожание, как в тёплый мех, рассматривать её тело, прислушиваться к звучанию её голоса, следить за её движениями.
Ради этого и стоит жить, говорил ему внутренний голос. Можно оставить в прошлом всё, что так тяготит тебя: вину, ложь, корабль, стул и другого человека…
Они познакомились в небольшом баре на окраине города, который ему рекомендовали как место, где всегда имеется спиртное на любой вкус. Из соседней тёмной кабинки донёсся пьяный мужской голос:
— Так, говоришь, ничто не вечно? — (Боже, какая банальность, подумал он).
— Нет, — услышал он её ответ, — за очень немногими исключениями, ничто не вечно, и среди этих исключений мысли или труд человека не числятся.
Женщина продолжала что-то говорить, но он сосредоточился именно на этой фразе. Мне это нравится; интересно… стоит посмотреть, как она выглядит?
Закалве поднялся и заглянул в соседнюю кабинку. Мужчина — какой-то юнец, с лицом в размазанных слезах и соплях. Что касается женщины, то её скрывала полутьма, поэтому удалось заметить только вьющиеся чёрные волосы, острые черты лица…
— Извините, — вежливо обратился он к ним, — но я просто хотел заметить, что выражение «ничто не вечно» может быть и позитивным… в некоторых других языках.
Едва он закончил фразу, как мгновенно осознал, что именно в этом языке имелось множество слов для обозначения «ничего». Он смущённо улыбнулся и нырнул обратно в свою кабинку. Бутылка была уже пуста, и он нащупал на стене кнопку вызова официанта. Не прошло и четверти часа, как из соседней кабинки донеслись крики и грохот, затем юнец стремительно направился к двери, расталкивая всех на своём пути. Спустя мгновение перед Закалве появилась женщина. Её лицо было влажным, она несколько раз глубоко вздохнула, потом старательно вытерла лоб носовым платком.
— Благодарю за содействие, — ледяным тоном произнесла она, — всё складывалось как нельзя удачно, пока не вмешались вы.
— Сожалею, — холодно ответил он, хотя на самом деле почувствовал непонятное волнение.
Женщина склонилась над столом и тщательно выжала платок в его бокал.
— Какая щедрость, — спокойно заметил он.
Незнакомка повернулась к нему спиной, очевидно, намереваясь уйти. Он попытался остановить её.
— Пожалуйста, позвольте и мне тоже быть щедрым.
У входа в кабинку появился официант. «Удача! Весьма кстати!»
— Ещё один бокал… того, что я уже заказывал, а для дамы…
Она заглянула в его бокал.
— То же самое, — и уселась напротив него.
— Считайте это репарациями, — слово подсказал имплактированный словарь.
Похоже, его фраза несколько озадачила незнакомку. Она сдвинула тонкие, изогнутые брови.
— Репарации — это что-то связанное с войной?
— Точно. Компенсация за ущерб. Она покачала головой.
— Вы говорите… странно.
— Я приехал издалека.
Женщина помолчала, потом улыбнулась.
— Шиаса Энджин. Пишу стихи.
— Вы поэт? — восторженно воскликнул он. — Меня всегда восхищали поэты. А однажды я даже сам попытался написать стихи.
— Да? — Женщина насторожилась. — Все когда-то пробовали. А вы… Чем вы занимаетесь?
— Меня зовут Шераданин Закалве. Я солдат.
— Войны не было вот уже триста лет, разве вам не грозит опасность разучиться воевать? — Шиаса откинулась на спинку стула. — Из какого же далёкого далека вы прибыли, Закалве?
— Вы угадали, я… оттуда, — он сделал неопределённый жест рукой. — Благодарю вас, — это предназначалось официанту, принёсшему напитки, один из бокалов он передал женщине.
— Почему же вы так похожи на нас? Разумеется, не все инопланетяне обязательно должны быть негуманоидами, и всё-таки…
— Думаю, мне известна настоящая причина.
— И какова она?
— Алкоголь. Это вещество есть везде, им просто пронизана Галактика. Любой паршивый вид, стоит ему изобрести телескоп, спектроскоп и прочую ерунду, начинает пялиться на звезды. Что же он видит? — Закалве постучал ногтем по бокалу. — Массу материи, но изрядная доля её — алкоголь. Гуманоиды — это способ, которым Галактика пытается избавиться от спиртного.
— Понятно. — Шиаса неуверенно кивнула. Она сделала глоток и испытующе посмотрела на него. — А к нам вы зачем пожаловали? Надеюсь, не для того, чтобы начать войну?
— Нет, я в отпуске. Решил убраться подальше от своих, и это местечко показалось мне подходящим.
— Долго собираетесь здесь пробыть?
— Пока не надоест. — Он улыбнулся в ответ и поставил бокал на стол, затем потянулся к кнопке звонка, но женщина опередила его.
— Моя очередь, — безапелляционно заявила она.
— Нет. На этот раз совершенно иное.
Когда он пытался разобраться в своих чувствах, привести их в порядок, что же в ней так его притягивает, то, разумеется, начинал с более важных вещей — красоты, творческих способностей, отношения к жизни. Но стоило ему просто увидеть её или вспомнить какие-нибудь даже незначительные события минувшего дня, и тогда её жесты, отдельные слова, движение глаз или рук приобретали не меньшую ценность. Тут он сдавался, утешаясь сказанной ею однажды фразой: нельзя любить то, что вполне понимаешь. Любовь, утверждала Шиаса, это процесс, а не состояние; оставаясь в неподвижности, она рискует зачахнуть. Он не был в этом уверен, хотя, благодаря ей, пребывал в состоянии ясного покоя, которое вообще-то не было ему свойственно…
Её талант, а возможно, и гениальность, увеличивали его недоверие к ней. А как ещё можно относиться к тому обстоятельству, что любимая женщина является личностью гораздо большего масштаба, чем способен постичь твой разум. Да, она была такой, какой он её знал здесь и сейчас — цельной натурой, щедро одарённой красотой и умом… И всё же, когда они оба в конце концов умрут (он обнаружил, что снова может думать о собственной смерти без страха), мир будет помнить её только лишь как поэта. Она не раз говорила ему, что хочет написать о нём стихи, но для этого ей нужно побольше узнать о его прошлой жизни. Однако у него не было желания исповедоваться перед ней. Непостижимым образом этой женщине удалось снять бремя с его души; а его причудливые фантазии и предубеждения гармонично выстраивались благодаря некоему магниту, который содержался в ней.
