Jamique - Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса
А на корабле я понял и то, что мальчишка был свободен.
Я глотал это слово, как кровь, я смеялся над своим учителем, я впервые открыто решился с ним спорить. Мальчик опасен, говорю я вам, мальчик опасен, и весь Совет это знает, и все это видят, кроме вас.
Я увидел в его глазах: я тоже знаю.
Что его вело? Что вело человека, который по слабохарактерности своей так или иначе уничтожил или сломал всех своих учеников? А сам остался свободным и слабым. Моя похоронная песнь вам, учитель: вы сломали меня моей любовью.
А этот мальчик не любил никого. Я помню его холодный серый взгляд, который оценивал меня, измерял, классифицировал. Я помню глаза взрослого человека на лице мальчишки. Я помню, что испугался. Ещё я помню, как он говорил с этой тварью, которую мы все считали человеком. Великий канцлер на Набу. Пригласил к себе на чашу чая и расспрашивал о взрыве станции. Оценивал, прикидывал. Мальчик принадлежит Ордену. Но Орден принадлежит государству.
Иногда моя память отказывает мне. Я становлюсь рассеян. Я знаю, что мы сделали всё, чтобы из мальчика вышел настоящий джедай. Не вышло. Государственной машине, точней, человеку во главе её, было всё равно, как зовётся его игрушка. Игрушка. Тогда мы думали так. Ручной джедай. Мы пытались использовать это в своих целях. Орден все эти десять лет стоял на грани победы — или провала. Но я иногда забывал об этом. Добросовестно выполняя работу, я забывал. Я слишком близко находился рядом с этим ребёнком. Моим взрослеющим учеником. Я слишком к нему привязался. И чем сильней я привязывался к нему, тем сильней росла моя ненависть.
Полноценный.
Обманом он ускользал из-под наших рук. Но я-то видел. Его скользкий лживый взгляд. Его вечное враньё. Его вечное притворство. Мы гнули его — он гнулся. А потом отпустили — и он выпрямился со свистом. И в этом кинжальном ударе уничтожил нас всех.
А может, он был прав. Мой дом. У меня не было другого дома. Но был ли домом этот? Мальчишка, прячущийся за колоннами. Больше ничего. Ни тепла. Ни жизни. Быть может, мой фальшивый ученик, ты сделал мне милость? Может, ты оказал услугу нам всем? Может, это и должно было быть уничтожено, так жестоко и внезапно.
Но ты забыл кое-что. Мне никогда не распрямиться. Меня не согнули. Сломали. И этого я тебе никогда не прощу.
Ползи по праху, глотай пыль, гори, задыхайся в пепле. Пойми, что бывает такое. Когда самый гордый ползёт на животе…
…проклятье, ты остался гордым. Я ненавижу, ненавижу тебя. Но что сделает моя ненависть? Обессмертит?
Ты выживешь, я знаю. В этом мире всё вечно происходит не по слову справедливости. А вопреки. Я и хотел, чтобы ты не достиг смерти. Хотел. А теперь вижу, что ошибся.
Что-то выскользнуло из моих рук. Что-то давно уже перестало мне подчиняться.
Я сам? Не знаю.
Жизнь? А видели я свою жизнь? И знаю ли я демонов, которые так и живут во мне. Которые так никуда и не исчезли?
Кто скажет мне, что происходит со мной? Кто я? И зачем не умер? Мы разделим детей, а потом… Какое мне дело до ваших детей? Какое мне дело до детей некоего Анакина и некоей Падме? Они умерли. Оба. Кто остался в живых? Этих людей я не знаю.
Что-то я вижу впереди. Впереди, среди ужаса и боли. Наверно, меня не вовремя посетил дар предвидения. Предчувствия. Жизни. Я вижу корабли. Мостик. Я слышу ауру человека, который силён, властен и полноценен. Я знаю, что он не просто выжил — он стал жить. Не выживать, жить. Дыхание, маска. Какая мелочь и какая фигня. Никто и никогда не поймёт. Тело — мелочь. Главное — то, что внутри. Он полноценен и горд. А я не знаю. Я не знаю, почему я убежал оттуда. Почему говорил ненужные слова. Почему был убеждён, что поступаю верно.
Он вдвинул ужас — мне. Его презрение хлестнуло меня слишком сильно. Его «ненавижу» на самом деле было: презираю. И он прав. Мой выигрыш был нечестен. Не в смысле честности боя. Кто говорит о чести на войне? В другом. Я дрался с ним не ради Храма. Я наконец нашёл возможность — доказать, что я сильней. Не как боец. Как тот, кто сделал выбор.
Что вышло? Кажется, ничего.
Когда-то мою жизнь разбили на тысячи кусков, которые мне не склеить. Я всё забывал об этом. А этот — всегда заставлял помнить. Не то чтобы я ищу оправданий. Сейчас мне не до этого. Всё смыл бой. Просто есть моя жизнь. И я в этой жизни. И жизнь, которая могла бы быть. И это всё не совпадает.
Он как-то выскользнул из моей мести. Он снова почему-то не сломался.
Как же мне всё-таки сломать тебя, ненависть моя? Скажи мне, как?
Я постараюсь.
Шми
Долина горела алым. Вспыхнула изнутри, серые пирамиды и серые плоские небеса в одно мгновение налились пламенем — живым светом.
Прорвался и загудел пожар. От пирамид к небу, от небес к земле. Всё наполнилось огнём.
Кэмер ушёл. Туда, куда хотел. Туда, где не дожил. На свою землю. А её место здесь. Она вечно отпускает куда-то — мальчишек.
Плавилось пространство, горели небеса. Огонь обтекал её, огонь тёк по жилам. Она стала огнём, и горела пламенем, а не в пламе.
Пепел испарился в огне. Огонь растопил воздух. Огонь горел. С процентами возвращена вся её жизнь. Два жара солнц, обжигающих кожу, накал песков, возвращающих жар от земли. Вся её жизнь — огонь. Огнём страха началась. Огнём боли закончилась. И в промежутке был пылающий песок. Душный жар выживания. Слабое тепло надежды. И чёрное жесткое пламя материнства. Которое не любовь.
Теперь же огонь стал воздухом, а то, что он выжег — всего лишь болотным пузырём, в котором скопилась всякая дрянь. Затхлый лежалый комок, не имеющий ничего общего с тем, чем можно дышать. Консервированная вата.
Тварь в ней взглянула на мир, сожмурила от удовольствия глаза. Распахнула огненные крылья. Полетела.
И вслед за ней пошёл огонь.
Последние эмиссары
В мире всё тряслось и громыхало. Облетали цветы. Опадали камерные небеса. Отваливались голубые чешуйки, как штукатурка. Медленно плыли вниз, кружась, падали на штукатурную землю. Смешивались с зелёными чешуйками земли. С потолков и со стен капало что-то, текло…
— Библиотека, — с тоской сказал Рэк. — Библиотека… То, что я бы хотел сохранить. Эта слизь проест книги… или книги тоже исчезнут и испарятся. А как жаль.
Они стояли трое посереди зала и смотрели, как вокруг опадает мир.
— Что-то совсем не то сделали наши культурные рыцари, — сказал Рэк. — Что-то такое, в ответ на что нам разрушили вечность…
— Ну что ж, — сказал Мейс. — По крайне мере, я отдохну.
— От чего? — буркнул Йода.
— От Вечности, — взорвался Мейс, — той, которая с большой буквы!
Йода ухмыльнулся:
— Выжечь вечность пламенем? А что. Неплохая идея.
Рэк смотрел вокруг и покачал головой:
— Это мой мир, — сказал он. — Другого я не знаю. Другой я забыл.
— Но так, — сказал Йода, — ещё интересней.
— Да? — скептически хмыкнул эмиссар Рэклиат и оглянулся на группу вбежавших на грани паники студентов. — А ну, — прикрикнул он, — вперёд. Каждый берёт и выносит книги. Кто сколько может. Скоро тут будет жарко… и, возможно, — он взглянул на слизь, — мокро. А эти книги — будут нужны. Очень. Ну? Кому сказал?!
— Что вообще происходит? — спросил Мейс.
— Не знаю, — ответил Йода. — Но мне — весело.
Пространство закручивалось в спираль и раскручивалось обратно, взрывались планеты и гибли люди, вспышки солнц — и оплавленные глыбы на месте мгновенье назад живых миров.
Но кое-что выдержало испытание на прочность. Что-то взорвалось. А что-то — осталось.
У каждого — своя вечность.
Галактика
Дарт Вейдер открыл глаза. Дарт. Вейдер. Вейдер. Дарт. Тихо. Очень тихо. Ушла боль. Настала тишина. Звенит в голове. Слабость — не повернуться.
Он сел. Потемнело в глазах. Голова стала пустой и лёгкой. Звон, мушки… прошло.
По стеночке, по стеночке, точней — по полу, почти ползком, добраться до кресла. Чести и достоинства он этим не уронит. Остальные лежат в глубоком обмороке. В отрубе.
— Мда, — услышал он над собой.
Палпатин сидел в кресле и смотрел в иллюминатор.
— Анакин, ты посмотри: половина звёзд погасли. А некоторые вспыхнули так ярко, что ослепили глаза.
Вейдер опёрся о ручку императорского кресла и молча поднялся. Сел на подлокотник. Долго смотрел на звёзды. Ничего не узнавал.
— Связь с Корускантом отсутствует, — сказал император. — Но она вообще отсутствует. В том числе и ментальная. Половина галактики точно погибла. Взорвалась. Но это всего лишь мидихлориане. Почему звёзды?
— Не знаю. Хотя я почему-то не удивляюсь.
— У тебя кровь на губе.
— А у тебя в волосах.
— Временная потеря сознания чревата травмой, — поморщился император и потрогал затылок.
Они сидели молча и молча смотрели в чужое пространство.
