Внучка жрицы Матери Воды - Лариса Кольцова
Дверь в комнату не захлопнулась и поэтому слегка приоткрылась.
— Она твоя подружка? — спросил «акробат» у Гелии. Но поскольку не был он никаким акробатом, больше не буду так его называть. Я замерла от звука его голоса какого-то немыслимо красивого тембра, и выговор… странный, от чего голос казался ещё заманчивее. Он обладал глубиной и какой-то многомерностью, будто звучал из нескольких источников сразу. Или во мне отдавался он эхом? Обычный человек посчитал бы его выговор и построение фраз дефективным, а тот, у кого был безупречный слух и отличное образование удивился бы, напротив, безупречному владению правильной и даже образцовой речью. И всё же пришёл бы к убеждению, что есть в нём что-то странное, но не поддающееся определению. Он чеканил фразы, как будто отливал их в невидимые формы, и они отскакивали от него, вызывая вибрацию в ушах, даже когда переставали звучать.
— Почему я не видел её у тебя раньше? — голос звучал требовательно, словно бы Гелия умышленно скрывала меня, и ему это не нравилось.
— Никакая она мне не подружка, — пренебрежительно ответила Гелия, вызвав сильную обиду таким вот отношением ко мне. Как будто я не могла быть в числе её подруг. — Она студентка, подрабатывает шитьём платьев. Шьёт мне. Талантливо, тщательно и дёшево.
— А ты что, жадная для тех, кто работает на тебя? Но щедрая для пропойц и потаскушек. Хотя и эта … Юная секс-бомба, — он, вроде бы, смеялся надо мной?
— У тебя и Ифиса «секс» бомба, и она. Что в них общего?
— Да шучу я. Порочное общество изрядно успело меня подпортить. Я вижу порок там, где его нет и быть не может. Но для тупиц поясняю, всё тут испорчено уже настолько, что и не верится, а возможна ли она, — обратимость к человечности?
— Кто бы и говорил о человечности! Какая же она порочная? Не видишь, девочка совсем?
— Я имел в виду только её внешние данные, обречённые стать весьма дорогим товаром.
— Какие же данные ты разглядел?
— Ну, такие…
— Договаривай уж, если начал! — Гелия очень разозлилась. На него или на меня?
— Необычная девушка, — ответил он. — И с очевидным пониманием своего воздействия на окружающих, что наводит на мысль, что кто-то уже успел сформировать в ней, значительно опережающее её возраст, само это понимание.
— Да какое понимание? Ходит как деревянная… а мимика? Она же отсутствует! Кукла! Её же забраковали мастера сценического искусства как неподходящую для зрелищного искусства не только как элемент массовки, а вообще! Поэтому её и перевели в творческие мастерские…
Я задохнулась от негодования и обиды. Тут Гелия дико насочиняла! Перевели лишь потому, что бабушка на том настояла, боясь моего преждевременного совращения. Но я продолжала посещать танцевальную студию, класс художественного чтения и общего развития, и никто не смог бы меня выгнать из Школы Искусств, где наставники всего лишь мне отсоветовали быть лицедейкой, если называть искусство перевоплощения его сущностным именем.
— Ты находишь её необычной? — Гелия всегда сильно раздражалась, если в её присутствии хвалили кого-то ещё.
— Она не кукла, а всего лишь закрытая штучка для понимания тех, кто тебя и окружает. Потому и оценить её тут никто и не способен.
Меня такие «похвалы» нисколько не обрадовали. Такое определение как «закрытая штучка» подразумевало некую скрытую порочную подкладку, якобы мне свойственную.
— Без всякого, разумеется, сравнения с тобой, моя звёздочка! — завершил он обсуждение той, кто таилась у приоткрытой двери. То есть обсуждение меня. Но они о том не догадывались. Гелия искренне решила, что я покинула пределы её жилья, а он… Тем самым была озвучена несущественная значимость для него и встреч на пляже, и последней встречи в Саду Свиданий. Так, игра по случаю, пустяковый флирт, о котором забывают очень быстро.
Семейные раздоры и примирения в присутствии третьих и даже четвёртых «лишних»
— У меня вечером спектакль, Рудольф, — протянула Гелия ласково-капризным голосом, очевидно, пытаясь его разнежить, чтобы потом обмануть и без проблем удрать от него, как она и хотела. Они надолго замолчали, наверное, целовались?
— Отстань! — раздражённо закричала Гелия первой, — Не забывай, что поблизости находится Ифиса!
— Ну и что? — в его мурлыканье прорезались металлические ноты. — Ты у себя дома. Отправь её куда-нибудь погулять, раз уж нам с тобою выдались столь редкие минуты взаимного желания. Или пусть в столовой закусит чем-нибудь, пока мы будет заняты своим семейным досугом. Я слишком долго пялился по ночам в свой потолок, пребывая в стылом одиночестве…
— Да не могу я! Чтобы так сразу с налёта? К тому же мне необходимо особое состояние собранности, если у меня спектакль вечером.
— Забей на него.
— Что за выражения ты себе позволяешь? Забыл, что тут находятся третьи «лишние»? Я приеду к тебе завтра и останусь на ночь.
— Зачем так долго ждать? Я соскучился, — опять замурлыкал он. — Прошло уже немыслимое количество дней, как я прикасался к тебе… Тебе всё равно, как я жил это время?
— Зачем ты преследуешь меня? — спросила она. — Когда за женщиной начинают бегать, ей всегда хочется убежать…
— Я бегаю?! — возмутился он. — Разве я не пришёл к собственной жене?
— Разве я жена?
— А я против разве твоего Храма Небесного Света? Пошли хоть завтра…
— Завтра? Ты шутишь? Дай же мне время на раздумье…
— Не поздновато ли для раздумий? Ты забыла, как бегала за мной прежде? От тебя невозможно было укрыться…
— Никогда так не было! — перебила его Гелия.
— Именно так и было! Я вовсе не считал, что ты так уж мне необходима. Может, я и не был бы против, избери ты себе, скажем, Арсения, которого и выбрал для тебя твой Хагор. Да и один разве Арсений? Все предоставили себя в твоё полное распоряжение… кроме меня.
— Разве не ты притащил меня в ваш подземный город?
— Я хотел только твоего исцеления. А всего прочего как раз остерегался, чуял, с какой штучкой столкнулся, — тем самым он подтвердил, что «штучка» это нечто сомнительное в его понимании. — Ты не давала мне прохода, возникала всюду, внизу, вверху, нигде не было от тебя спасения…
Никогда такое совершенство, как Гелия, не стала бы ни за кем бегать! Из-за этого самоуверенного бреда он совсем перестал мне нравиться. То, что его откровения могли быть правдой, казалось мне невозможным на тот момент.
