Александр Зорич - Время – московское!
Закончил я свою речь, адресованную звездам и туманностям, следующим образом:
– В общем, я не думаю, что главком Пантелеев пришлет сюда флуггеры с полномочными курьерами. Потому как обстановка аховая. За космодром «А» расписываться не буду, я его сегодня не видел. На летном поле «Б» полтора часа назад уже шло встречное танковое сражение. К Глетчерному со стороны озера двигались крупные силы противника. Поэтому вы должны действовать немедленно и притом на полную катушку. Мои сведения может подтвердить капитан-лейтенант Меркулов, который пилотирует соседний «Дюрандаль».
Меркулову было в тот момент не до меня. Его прессовала невыносимая боль в сожженной руке, но он все-таки нашел в себе силы прошипеть сквозь сжатые зубы:
– Меркулов – я. Правильно. Пушкин. Говорит. Бейте. Гадов.
– Ну все, «Ксенофонт», я закончил. Слышали вы меня, не слышали – прощайте.
Ад начинается по ту сторону надежды – вот что я понял, когда мигающий зеленый глазок открытой сессии погас.
Мы с Меркуловым находились в ближнем космосе почти точно над Южным полюсом. Топливо заканчивалось. Достичь первой космической скорости и перейти в полноценный орбитальный режим мы уже не могли.
Долой ложную скромность – мы с Меркуловым совершили подвиг. Невероятный и удивительный. А чтобы мы смогли спокойно долететь до полюса, другой невероятный и удивительный подвиг совершил Дантес.
И все это совершенно без толку. С тем же успехом мы могли втроем дуться в картишки.
А ведь я полдуши отдал за то, чтобы сюда долететь! Седину нажил!
Летели, показалось, целую жизнь. В полном радиомолчании.
Изредка я нервно позевывал, потягивался, ерзал. Никогда раньше мне не доводилось летать на флуггере без скафандра. От этого мысли в голову лезли исключительно уместные.
О катапультировании без скафандра на высоте свыше восьми километров не может быть и речи – в условиях исчезающе малого давления кровь закипит прямо в сосудах. А если я спущусь на средние высоты и катапультируюсь там, то поверхности, пожалуй, достигну. Где и замерзну насмерть, ведь спасателей никто не пришлет.
Эти соображения отравили мне весь полет до полюса. А когда я не смог докричаться до «Ксенофонта», стало мне совсем худо.
«Что делать?!. Что?!. Пойти на вынужденную?.. Попытаться сесть?.. В эту мешанину трещин, расселин, торосов?.. Ну даже сядем мы с Меркуловым… В кабине „Дюрандаля“ можно протянуть еще сутки… Да и то не факт. Она-то герметичная, но чем мы будем греться, когда заглушим двигатели?!»
– Саша. Клоны. – Меркулов продолжал свои вынужденные упражнения в краткости и был не очень-то внятен, но одного взгляда на радар мне хватило, чтобы понять: никаких посадок не будет.
Будет последний бой. К нам приближались клонские истребители – не менее полной эскадрильи.
И это даже здорово.
– Принимаем бой, Богдан?
– Какие вопросы.
– Товарищи, приказываю: от боя уклониться. Вас прикроют. Даю телекодом координаты точки встречи.
– Ты. Что? Крыша. Едет?
– Это не я, Богдан! Не я! Ты понял?! Понял?! Это «Ксенофонт»! Дает посадку!
– Понял. Не ори.
Многим розам радости было суждено распуститься в моем сердце в ту минуту, как говорят в Конкордии.
Из ничего… из пустейшего, радарами насквозь прохваченного пространства, совсем близко от нас, возникли полтора десятка отметок, хором ответившие запросчику: «Свои!»
Самая жирная отметка принадлежала Х-крейсеру, остальные – «Орланам».
Затем, на четвертом канале, я услышал уж совсем невероятное:
– Здесь младший лейтенант Данкан Тес. Как слышите?
– Б…! Данкан?! Ё… … …!
– Зачем вы ругаетесь? Что я сделал неправильно?
– Дантес, родной, ты где?!
– Шесть ноль сзади вас. Высота два два.
– Лови телекодом точку посадки!
– Это чистый космос.
– Там авианосец. Наш авианосец!
– Спасибо. Не могу лететь. Топливо ноль.
– С этого же надо начинать! Дай мне свои координаты, только точно, и если ты в скафандре – катапультируйся!.. Э, нет, стой, погоди! Один вопрос: как ты смог?!
– Что?
– Ну там же полно аспидов было?!
– Семь. Все порваты в клочки. Я правильно говорю?
– Замечательно ты говоришь! Семь аспидов?! Ты сам их сбил?!
Тут вклинился тот же сухой, отстраненный голос с борта «Ксенофонта»:
– Гвардии лейтенант Пушкин, я понимаю ваши чувства, но прошу вас помолчать хотя бы до посадки.
– Хорошо… А, главное! Вы координаты парня к северу от нас сняли? Данкана Теса?
– Да.
– Точно сняли? За ним надо обязательно выслать спасательный флуггер!
– Вышлем. И хорош трепаться! Р-расчирикался…
Глава 4
Невесомость
Январь, 2622 г.
Планетолет «Счастливый»
Большой Космос
– Ты плакала? – спросил Таню чоруг на чистейшем русском языке.
Вопреки Таниным опасениям, чоруг оказался весьма гостеприимным хозяином. Он любезно встретил ее у стыковочного шлюза и проводил в ванную комнату – на «Жгучем ветерке» в отличие от «Счастливого» она была достаточно просторной.
«Ванная», как и следовало ожидать, оказалась своеобразной. Там стояли четыре глухих цилиндра в рост чоруга, круглый стол с бугристой поверхностью, несколько механических опахал и сравнительно яркие светильники. Благодаря тому, что некоторые гигиенические процедуры чоруги выполняют при желтом свете, в ванной можно было устроить особое, компромиссное освещение – приемлемое для человеческой психики и терпимое для самих чоругов. В других помещениях «Жгучего ветерка» с этим было сложнее.
– Да, плакала. Только откуда ты знаешь?
– Ты употребляешь неверное слово. Я не «знаю», я – «вижу»!
– А что ты видишь?
– Я вижу, что еще недавно твои глаза были мокрыми и красными. Кажется, у вас, у русских людей, это называется словом «плакать»?
– Все верно.
– Я помню, что плакание людей вызывают эмоции двух видов. Счастливые и несчастные. Я правильно сказал? Я еще только учу русский!
– Да, все так.
– Тогда сообщи мне, какие эмоции вызвали твое плакание?
– Несчастные. Я никогда не была счастлива настолько, чтобы из-за этого плакать.
– И в чем твое несчастье?
– Мое? Гм… Вообще-то приятного мало – торчать в крошечном планетолете, который висит в безлюдном уголке космоса, и надеяться, что тебя, может быть, спасут. Такое счастьем не назовешь!
– Твоему несчастью уже много дней! Но раньше ты не плакала.
– Откуда тебе знать? – Таня подернула плечом.
– Я знаю это потому, что оставил в вашем корабле одну вещь, которая дает мне слушать то, что происходит у вас! – сообщил чоруг. – Эта вещь передает все, что вы говорите, прямо мне в ухо! – Эль-Сид легонько стукнул клешней по своему ананасообразному затылку, где, как было известно Тане, располагались органы слуха чоругов.
Сказано это было настолько простодушно, что на несколько мгновений Таня утратила дар речи. Шутка ли – узнать, что все твои разговоры уже больше двух недель регулярно прослушивает инопланетянин!
– Но зачем ты оставил на нашем корабле свою вещь, Эль-Сид? – спросила она ошарашенно.
– Существуют две причины. Первая причина: я изучаю язык русских людей. Мне нужен родник живой речи. Вторая причина: мы, восхищенные чоруги, очень любопытны. Нашему мозгу, который неотделим от нашей души, нужно тренироваться каждый день. Иначе он будет умирать. Наш мозг – как ваши мышцы! Ему нужно все время раскачиваться! Если чоруг не работает с новой информацией больше чем три раза по девять дней, клетки ума в его мозгу начинают умирать. А через сорок один день в его мозгу начинается осень! Вот почему нам нужно все время читать, слушать, разбираться. То есть быть любопытными!
Таня хмуро кивнула. Про физиологические основания легендарного любопытства чоругов из социального класса «восхищенных» она знала с первого курса. И все же – кому понравится, когда тебя подслушивают?
– Ну, знаешь ли… Мы, люди, тоже довольно-таки любопытны! Но это же не повод тайком устанавливать на «Жгучем ветерке» видеокамеры! – возмущенно сказала она.
– Это напрасно. Мне было бы лестно. Люблю сниматься, – мечтательно сказал чоруг. Чувствовалось, что он и впрямь не понимает, в чем проблема. «Впрочем, если бы понимал, – подумала Таня, – вряд ли отважился докладывать мне о своих шпионских достижениях».
– Если ты нас и впрямь прослушиваешь, – сказала она, – тогда зачем ты спрашиваешь, почему я плакала? Ты же все слышал?
– Извини, но последние два дня я совсем не слушаю вас.
– Почему? Надоело учить русский?
– Не надоело. Просто я готовлюсь к смерти.
– К смерти?
– К смерти.
Таня сделала понимающую мину. Она помнила, что жизнь для среднестатистического чоруга – не более чем процесс самоотверженной подготовки к правильной смерти, к Великому Переходу. И что большинство светских чоругов выделяют три дня в каждом лунном месяце для совершения соответствующих подготовительных мероприятий. Не говоря уже о чоругах религиозных, которые превращают в одно такое мероприятие всю свою жизнь.
