Александр Зорич - Время – московское!
С тяжелым сердцем довернули мы на летное поле «Б».
А вот здесь наши еще сопротивлялись – пожалуй, даже чересчур.
Космодром был затянут густым дымом: горели корабли, флуггеры, танки, топливо. Ежесекундно тяжелый бурый туман озарялся россыпью вспышек – от края дымного облака и до края.
Насколько можно было судить по данным инфравизора и радара, на летном поле шло танковое сражение. А по закраинам – дичайшая пехотная свалка с элементами рукопашной.
Там, где было почище, а видимость получше – на обрамляющих космодром ледниках и сопках, – повсюду копошились человечки. Однозначно опознать их как клонов или наших не взялся бы никто. Там, где среди человечков вдруг появлялся бэтээр, похожий на отечественный «Зубр», через сотню метров сразу же обнаруживался клонский самоходный миномет – такие я видел на Глаголе. Вот и понимай как хочешь…
О том, чтобы идти на посадку, не могло быть и речи. Чтобы катапультироваться в это месиво – тоже.
– Пушкин, Пушкин, слышишь меня?
Хо, а УКВ-то пашет!
– Да! Говори!
– Я тут пробовал до наших внизу докричаться! Связь немножко работает! Мне какой-то кретин попался, не мог понять, кто я и откуда взялся! А потом трах-тарарах – и все, конец сеанса!
– Плохо!
– Очень! Ну что, Саша, прыгать будем?!
Мы оба – я и Меркулов – орали как резаные, хотя канал между нашими машинами работал идеально.
– Не уверен, что это хорошая идея!
– Я, если честно, тоже!
Мы уже пролетели космодром и теперь под нами проносился довольно однообразный, так сказать, пейзаж: белое всё, белое, бесконечно белое… Я подумал, что вот ведь жизнь как интересно устроена: и Меркулов, оказывается, может быть в чем-то не уверен!
– Знаешь что, давай еще один заход сделаем и оба попытаемся связаться с нашими!
– Ну давай…
Никакого результата. Нас вдобавок обстреляли. Причем, по-моему, обе стороны.
– Пушкин, а Пушкин?
– Слушаю.
– Может, рванем на третий космодром?
– Это ничего не даст. – Я поразился тому, как твердо, отчужденно и властно зазвучал мой голос. – Вот что, товарищ капитан-лейтенант. Летим на юг.
– Чего?!
– В донесении Иноземцева указано, что он оставляет вымпел «Ксенофонт» над Южным полюсом. То есть авианесущий Х-крейсер, с которого взлетели курьерские «Орланы», сейчас находится где-то там. Чтобы увидеть вспышки сигнальных фоторакет. Забыл?
– Соображаешь. И что мы будем там делать без указаний Пантелеева?
– Не знаю. Выйдем за атмосферу и попробуем привлечь к себе внимание «Ксенофонта».
– Как? Руками помашем?
– Может, и руками… По обстановке решим. Ты давай лучше курс меняй, а то нас сейчас над озером зенитки пощекочут.
– Ишь, раскомандовался, – одобрительно проворчал Меркулов. – Ладно, Саша, решение твое поддерживаю. Полюс так полюс.
Стоило нам лечь на новый курс, как радары сообщили о появлении гостя. Одинокий флуггер приближался к нам с востока.
– Видишь? – спросил Меркулов.
– Вижу. Пилот – тюха, плохо идет, сразу на высоту забрался… Его сейчас с земли из любой точки завалить можно.
– У меня определяется как «свой».
– А у меня – «неопознанный».
– Я его сейчас вызову.
Меркулов несколько раз пробовал связаться с неизвестной машиной, но безуспешно. Тем временем флуггер, идущий на сверхзвуке, приблизился, и его смогла захватить моя оптика.
Кажется, «Горыныч». Скажем так: если это наш флуггер, то я бы назвал его «Горынычем». Если же не наш, а клонский, то это малосерийный «Джерид».
– Давай ты.
Я перебрал все каналы, но ответа не получил.
Внезапно мне стало не по себе. Ладно мы летаем, у нас донесение для Пантелеева. А этот чего подорвался?
– Он уже у нас на хвосте, заметил? – спросил я.
Капитан-лейтенант долго не отвечал, а когда отозвался, голос у него был скрипучий, сдавленный.
– Заметил.
– Может, вальнем его?
Снова пауза, будто Меркулов некстати дался тягостным раздумьям над судьбами нашей родины.
– Зачем?
– Для профилактики.
– Брось.
– У меня защита хвоста сигналит. Облучение радиоприцелом.
– Это не он.
– Откуда уверенность?
– От радара.
Ой, мама… Групповая скоростная цель! И притом сравнительно близко! Тоже, надо думать, не дураки, идут на предельно малой высоте и только сейчас вышли из радиотени очередного кряжа.
– Фантом выпускай!
Меркулов не ответил.
– Отзовись!
Капитан-лейтенант молчал. Но, увидев, как от его «Дюрандаля» благополучно отделились обе половины фантома, я сделал вывод, что у него все более-менее в норме.
Так же молча Меркулов провел грамотный отворот со снижением, еще теснее прижимаясь к земле. Я повторил.
Клонские истребители (кто б сомневался, что групповая цель – это они?) с радара пропали. Станция защиты хвоста заткнулась, а значит, супостаты тоже потеряли нас из виду.
Неожиданно ожил приемник. Вызов на четвертом канале.
– Вызываю флуггеры на курсе сто семьдесят!
– Вас слышу. Назовите себя.
– Данкан Тес, пилот русского флота. Вы Меркулов?
Так вот кто у нас на хвосте висит… Ну до чего же фронтовой мир тесен! Дантес, здравствуй моя радость, не успел соскучиться… И как это трогательно, услышать из уст американца: «Пилот русского флота»!
– Я лейтенант Пушкин. Капитан-лейтенант Меркулов в соседней машине. Что вы здесь делаете?
– Мы с Тексасом видели, как вы взлетаете. Поговорили с солдатами, решили помочь. Тексас сбит огнем с земли. Я один здесь.
– Спасибо, Данкан. Если хотите – присоединяйтесь. И предлагаю меньше болтать.
Я хотел добавить короткое «аспиды неподалеку», но сделал скидку на иностранца. А вдруг он еще не научился понимать наш пилотский жаргон? Пришлось объяснять более пространно, хотя сам же я и предложил болтать меньше:
– В тридцати пяти километрах от нас на малой высоте идут конкордианские истребители.
– Я знаю. Беру их на себя. Назовите ваш будущий курс, чтобы я знал где догнать вас потом.
«Куда тебе, дитя прерий, тягаться с четверкой, а то и шестеркой „Абзу“? Уделают они тебя. И хорошо еще, если не всухую».
Впрочем, до этого ли мне? Если товарищ Дантес хочет отдать свою жизнь за товарища Пушкина – имеет право. И уж подавно имеет право не выслушивать нудные нотации о том, что гибель его будет бесславна и бессмысленна.
– Генеральный курс сто восемьдесят и так до самого полюса. Скоро высоту наберем, иначе топлива не хватит. Как поняли, Данкан?
Но парень исчез из эфира так же внезапно, как и появился. Зато вернулся Меркулов. Правда, говорил он так, будто при каждом слове в него вбивают по гвоздю и ему приходится замолкать, чтобы перетерпеть очередную вспышку боли.
Собственно, так ведь и было: нейроблокада переставала действовать.
– Вот. А ты. Говорил. Валить. Наш парень. Российский.
– Американский, раз уж на то пошло. Как рука?
– На хер рука. Новую. Куплю.
– Нам еще часа два лететь. И на полюсе там невесть что. Может, вернешься, пока не поздно? Тебе в стационар надо, а не это вот.
– Отставить.
Что ж, визиволлен, как сказал бы Людгер Ходеманн.
– «Ксенофонт», «Ксенофонт», вызывает Александр Пушкин, гвардии лейтенант российского военфлота… Вызывает лейтенант Пушкин, позывной «Лепаж»… Эскадрилья И-02 19-го отдельного авиакрыла, преобразованного в начале марта во 2-е гвардейское… Борт приписки «Три Святителя»… Вызывает Пушкин… Уникальную сигнатуру позывного дать не могу, нахожусь на чужой машине…
Эту шарманку я прокрутил раз двадцать, ответом же мне служила многозначительная тишина.
Передачу вел в самом широком диапазоне, на предельной мощности. Мои цифровые свисты, треск и пришепетывания слушала небось целая флотилия конкордианских фрегатов. Чтобы расшифровать мою трепотню, им требовалось не меньше пяти часов, а вот запеленговать свистуна было делом двухсекундным.
Я сменил пластинку.
– Твою мать… Так твою мать и этак за ногу, «Ксенофонт»… Вызывает Пушкин… Это не шутка, такая у меня фамилия… Сигнальных фоторакет не имею… Нет у меня ваших драных сигнальных фоторакет, понимаете?..
Какая разница, что говорить, если эти ребята все равно не слышат?
– «Ксенофонт»! Отзовитесь, сперматозоиды, у нас с напарником топливо на исходе… «Ксенофонт», падаем через пятнадцать минут… Через пятнадцать минут амба, понятно вам, козлы драные?..
А если слушают все-таки, но не могут ответить?
– Вот что, «Ксенофонт», я скоро из эфира уберусь и надоедать вам перестану. Так вы уж потерпите еще немного, примите устное донесение. Один ваш курьер, старлей Кабрин, дотянул до Глетчерного…
Дальше я рассказал все обстоятельства своего ультракороткого знакомства с Кабриным. Поведал о том, как мы с Меркуловым честно пытались доставить послание Иноземцева адресату. И как нас, двух идиотов, одного раненого, а другого контуженного, чувство долга привело на ледяной край мира, где не оказалось ничего и никого, даже врагов.
