Сергей Лукьяненко - Звёзды — холодные игрушки
Наверное, я слишком много читал в детстве книг о шпионах. У деда целая комната заставлена шкафами с детективами и боевиками. Причем он их не просто читает — конспектирует, с компьютером на коленках…
— Наш лайнер заходит на посадку в аэропорту Шереметьево-1. Просим пристегнуть ремни, погасить сигареты и приготовиться к посадке…
В Москве только начинало темнеть. «Боинг» приземлился, подкатил к терминалу. Мои соседи торопливо собирались, упаковывая свои тела в дорогостоящих туалетах в не менее дорогие плащи и куртки. Пожилая дама одарила меня загадочным взглядом, заспанный сосед покрутил головой и уставился с таким видом, словно не понимал, как я оказался его соседом.
— Петр… — из кабины прошел командир корабля. — Мне сообщили, там тебя ждут репортеры… Ты как?
Видимо, на моем лице все отразилось.
— Пойдем.
Вместе с командиром и одной из стюардесс я вышел из самолета. Мы пошли по полю к служебному входу. Воздух был влажный и тяжелый, как перед дождем.
— Ты куда сейчас? — поинтересовался командир.
— Домой.
— В Звездный?
— Нет, просто домой. К деду, в Переделкино.
— Тебя здесь встречают?
— Только журналисты.
— Ну… ладно. Бывай. Полетишь еще как-нибудь с нами — заглядывай в кабину.
Я кивнул летчику, и пожал ему руку.
— Может и я когда-нибудь… — командир смущенно улыбнулся. — Я подал заявление о зачислении в космическую группу.
— Так ведь только военных летчиков принимают, — неуверенно сообщил я.
— Да нет уже. Неделю назад объявили общий прием.
Интересные дела…
— Как там, на звездах? — спросил летчик. Совершенно серьезно, без всякой иронии.
Я посмотрел на здания аэропорта, на снующие автобусы, россыпи посадочных огней.
— Да так же, в общем…
Мы вошли в здание.
Хорошо вернуться домой. Даже тоска по джамп-эйфории отпускает. Я вышел через служебную дверь, огляделся, и двинулся через здание аэровокзала. Сновали люди, улетающие и прибывшие в бывшую столицу России, сверкали витрины. Никому здесь не было дела до космонавта, еще сутки назад болтавшегося в межзвездной пустоте.
И это было здорово.
Я собирался взять такси, но уже на выходе услышал крик:
— Петр! Хрумов!
Меня догонял командир «Боинга».
— Блин, — он остановился, отдуваясь. — Черт… Еле догнал…
— Что случилось?
— Тебя машина ждет. С меня бы голову сняли…
— А что такое?
Летчик только махнул досадливо рукой. Мы вышли из аэровокзала, осыпаемые вкрадчивыми голосами:
— Недорого… Куда ехать, ребята?.. До центра подбросить?..
Геннадий оскалился на таксистов и пояснил:
— Вчера ограбили кого-то из наших… Тоже… сел в случайную машину. Избили и обобрали. По фирме вышел приказ — из аэропортов доставлять на служебном транспорте.
— Кого избили?
— Не знаю. Тебе, наверное, скажут…
Мы прошли на служебную стоянку. Геннадий покрутил головой.
— Вон… Серое «Вольво». Черт, если б я тебя не догнал…
Я частенько пользовался транспортом фирмы. Но раньше не запрещалось добираться и своим ходом.
Как-то не умещалось в голове, что могут ограбить и избить космонавта. Одного из тех, кто зарабатывает всей Земле место в Галактике.
— Счастливо, Петр… — летчик пожал мне руку. — Хороший ты парень…
— Только? — спросил я.
— Что? — Геннадий растерялся.
— Хороший ты парень, только…
Летчик кивнул.
— Да, наверное. Хороший, только слишком правильный. И серьезный. Счастливо тебе.
Я сел на заднее сиденье. Рядом с шофером бдил мрачный охранник из отряда безопасности «Трансаэро».
— Хрумов? — уточнил водитель.
— Да. Вы меня ждете?
— Второй час уже. Рейс задержался. Куда ехать?
— В Переделкино.
Водитель кивнул.
— Ага. Я тебя как-то возил, помнишь?
На всякий случай я кивнул.
— Жулье совсем распоясалось… — сказал водитель. Машина выскользнула со стоянки и рванула по шоссе. — Теперь всех наших возим.
С минуту я слушал его мнение о частном извозе, разгуле преступности, очередных обещаниях мэра Полянкина покончить с оной, а потом незаметно задремал.
Когда мы подъехали к прославленному дачному району, уже совсем стемнело. Водитель разбудил меня, и я показал охране у въезда свой пропуск. Наступал вечер, второй вечер подряд, но поскольку я спал, ощущение возникало такое, словно светлое время суток сократилось до пары часов.
— Сейчас направо, — командовал я. — У дачи Пастернака заверните…
— Это какая?
— Вон та…
Водитель мастерски завернул, потом спросил:
— Пастернак — тоже наш, с фирмы, да?
Я поперхнулся, и не нашел, что ответить.
— Нет, тот вроде Патерный… — размышлял водитель. — А! Это писатель такой, да?
— Да, — беспомощно признал я. — Писатель. Поэт. Знаменитый…
Довольный своей образованностью водитель начал тихонько насвистывать. Каменный затылок охранника дрогнул и он, неожиданно мягким голосом, произнес:
— Быть знаменитым — некрасиво…
…Странная штука — такие вот случайные встречи. Машина остановилась у дедовой дачи, я вышел, стараясь заглянуть в лицо охранника. Но так и не смог, в салоне было темно.
— Спасибо, ребята, — сказал я. «Вольво» с легким гулом умчалось.
Я остался наедине с домом.
Нет, сказать, что я деда боюсь — это неправда. Даже ребенком я его не боялся. Побаиваются обычно отца, это и правильно для мальчишек. Вот только мне так и не удалось узнать, что такое — ласковая мама и строгий папа.
Разбились мои родители. Мне два года тогда было. Разбились на самолете, на мерзкой «тушке» — «ТУ-154», самолете, который следовало снять с полетов еще в девяностых годах прошлого века. Дед меня и воспитывал… если это можно назвать воспитанием.
Я помялся перед калиткой. Она была незакрыта — весь район Переделкино и так надежно охранялся.
Нет, держать ответ придется.
Толкнув калитку я вошел в сад. Окна дачи светили сквозь деревья, неярко — на первом этаже, в прихожей, и посильнее — на втором, в кабинете деда.
Уже у самой дачи из-за деревьев вынырнула безмолвная черная тень и метнулась ко мне. Я остановился, позволяя Тирану обнюхать себя. Спросил:
— Ну? Не признал?
Кавказская овчарка — пес серьезный. Тиран секунд пять изучал мои брюки, потом улегся на дорожке. Внимания требовал, паршивец. Уж не знаю почему, но меня в качестве хозяина он так и не научился воспринимать, за все четыре года своей собачьей жизни. Скорее я годился ему в партнеры по играм, а изредка — в инструмент для чесания брюха. Во всяком случае сейчас в собачьем взгляде читалось именно это.
— Нет, парень, ты обнаглел, — я перешагнул через овчарку, достал ключ и стал отпирать замок. Тиран изо всех сил делал вид, что ничуть не разочарован, а на дорожку просто прилег отдохнуть.
Я вошел в дом, и аккуратно запер дверь. Охрана охраной, и пес в саду тоже не зря свой «Педигрипал» ест, но замок все равно надежнее.
— Петя, ты устал?
Я замер в прихожей, косясь вверх, на винтовую деревянную лестницу. Надтреснутый старческий голос доносился из кабинета. Дед явно оставил дверь открытой, чтобы услышать, когда я войду.
— Нет, деда!
— Тогда поднимайся.
С легкой тоской я покосился на дверь своей комнаты. Сейчас бы упасть на мягкую, чуть расшатанную и скрипучую, но от этого ставшую еще привычнее кровать… Включить вертушку с записью шума прибоя… или нет, раскрыть окно пошире и слушать шорох сада…
— Петр Данилович! — рявкнул дед.
— Иду! — я кинулся на лестницу.
Ступеньки были невысокими, пологими, наверное, чтобы старенькие писатели не падали с лестницы, обедняя российскую литературу. Я сделал полный оборот, прежде чем оказался на втором этаже. Дверь в дедовский кабинет была открыта, от остальных комнат, давно и наглухо закрытых, словно тянуло тьмой и одиночеством. Мрачно, все-таки тут… и как дед живет без меня…
Андрей Валентинович Хрумов, бывший психолог и литератор, бывший участник переговоров Земли и галактического Конклава, человек, которого называли «Гиммлером космического века», толстый семидесятилетний старик, мой дед…
Он сидел в древнем кожаном кресле, когда-то светло-коричневом, а сейчас выцветшем до белизны, в тон его седым волосам. И молча разглядывал меня. На столе светился экран ноутбука, в углу комнаты, водруженный на хилую этажерку с книгами, бормотал включенный телевизор.
— Ты чего, деда? — тихо спросил я.
Дед медленно поднялся, подошел, и обнял меня. Я его на голову выше, но сейчас вновь почувствовал себя маленьким.
— Паршивец… — прошептал дед. — Ну, Петька… паршивец… ведь вначале передали, что ты разбился…
