Андрей Хуснутдинов - Данайцы
Часть II
У нас в Центре работал отставной разведчик, который любил рассказывать о том, как очутился на проваленной явочной квартире – все в квартире, дескать, было как обычно, все до мелочей, был и прежний связной, но только связной этот путал окончания слов и промокал платком губы. За одно мгновение, говорил старик, мир для него перевернулся вверх дном и сам он как бы обрел второе зрение. Он увидел смытую с пола кровь, он услышал тявкающие придыхания связного, которого пытали в соседней комнате, и тогда оба этих, казалось бы несовместимых контура мира сложились для него в картину, которую он пытается разъяснить для себя и по сей день. Он видит ее во сне, он рисует ее в записных книжках, рассказывает кому ни попадя, но, по собственному признанию, вся мысленная работа его бывает похожа на прозекторскую, заваленную освежеванными тушами.
Нечто подобное стало постигать и мои воспоминания. И, как только я понял это, я сказал себе: довольно. Я сказал себе: забудь все.
Чему я обрекал себя? Конечно – Юлии.
Мы словно сорвались с цепи.
Мы не стыдились собственной наготы, даже когда не были захвачены объятьями. Мы лазали по кораблю, как первые люди в райских кущах, радовались глупостям и говорили вздор. Никогда прежде я не был так влюблен в жену, никогда прежде она не отвечала мне так искренне. Ее страстность временами пугала меня, однако я прощал ей решительно все. Вещи, которые иногда вырывались у нее по поводу Ромео или Бет, были чудовищны, безобразны, но тем самым она как будто отрекалась от них, оставляла подобно балласту за бортом.
Не знаю, сколько бы еще могло продолжаться наше взбалмошное забытье, но чуть ли не в тот же день остановились маршевые двигатели, а еще через сутки нас прибило к потолку – началось торможение.
***Мы барахтались, будто увлекаемые потоком в трубе. Торможение было неравномерным, толчки следовали один за другим, к тому же заработали корректирующие двигатели. Корабль словно ожил: отовсюду слышались чудные шумы, поскрипыванье, вокруг нас шевелился мелкий хлам, какой-то пух стлался по стенам, из двери холодильной камеры протекла вода.
Странное дело: отчего-то мы решили, что все это следует оценивать в самом положительном смысле, что все это очень забавно. Хотя, подозреваю, не обрати Юлия внимания на воду и не возьмись вытирать ее, через минуту подобной какофонии со мной бы случилась истерика.
За час-другой мы навели на корабле почти что идеальный порядок. Даже тюк в предбаннике удалось прибрать куском пластика. Шарахаясь от люка к люку, от стены к стене, мы не столько прибирались, сколько подглядывали друг за другом. Вернее, подглядывал только я. Юлия смотрела на меня, как смотрят на непоседливого ребенка. Оказываясь рядом, она подставляла плечо или локоть и в конце концов обняла меня, подтолкнув к стене.
– Ты что? – опешил я.
Она поймала край моей водолазки и стала тереть его в пальцах. От ее мокрых волос пахло спиртом.
– Как ты думаешь, – нерешительно зашептала она, – там… в этом холодильнике… может, это выбросить?
– Зачем? – удивился я. – Что? Куда?
Она присела и взялась что-то вытирать со стены.
– Куда? – повторил я. – О чем ты?
В закружившемся вихре мыслей мне явились какие-то дурацкие расчеты нарушенной центровки груза. Я прошелся к иллюминатору и обратно.
– Прости, – прошептала Юлия.
– Что? – не расслышал я и, топнув ногой, закричал: – Прекрати, прекрати, ради бога! Сколько можно уже!
Она заплакала.
В этот момент сильное боковое ускорение снесло меня назад, я чуть не опрокинулся навзничь и был вынужден присесть в самой неловкой позе. Оторопев, я взглянул на нее с открытым ртом и, не знаю почему, вдруг вспомнил о полковнике – каким-то шестым чувством я догадался, что ее предложение избавиться от трупов связано с тем, что, конечно, она лгала мне, когда говорила, будто в холодильнике лежит не он. Дважды я порывался ее о чем-то спросить, но осекался на полуслове. Я видел, что она не только ждет моего вопроса, но и готова ответить на любой, на любой мой вопрос. Однако о чем я мог спросить ее? Она ждала несколько секунд, после чего вытерла глаза и продолжила прибираться.
Бывают мгновенья, которые, если упустишь, то обратно уже не жди.
Это как с тем сундучком, который первоклашкой я увидел в раздевалке спортзала и посовестился открыть. Я помню ажурный ключ в прорези замка так ясно, словно притрагивался к нему только что. Сундучок этот и до сих пор донимает меня сознанием чего-то упущенного, сказочного, будто открой я его, и жизнь моя изменилась бы невероятным образом.
Мы не разговаривали весь день.
Светлые наши ожидания неизвестно чего, вызванные невесомостью и торможением, вырождались в беспокойство и отчаянье. Юлия, судя по всему, была обижена на меня. «Ну-ну», – думал я, погружаясь в философическую грусть. Я шатался по кораблю, словно тень, ничего не касаясь и не задерживаясь ни на чем взглядом. В груди моей как будто созревал мякиш. Если неприятное воспоминание посещало меня или я все-таки задевал ногой за угол, то все это бесследно уходило в мякиш, поглощалось им. Но когда, заглянув в зеркало, я увидал в нем помятого и разозленного до красноты, до складки над переносицей субъекта, я понял, что дело неладно. Я нашел в уборной хромированную емкость с медицинским спиртом, долго приноравливался к ней и, собравшись с духом, выпил. Это было ужасно. Впрочем, минуту спустя выяснилось, что мякиш в груди увеличился, приятно стеснил ее, а субъект в зеркале, хотя еще по-прежнему красный и злой, улыбнулся мне. Тогда, захватив емкость, я поднялся в командный отсек. После недолгих манипуляций с креслом, которое следовало вывинтить из креплений в полу и ввинтить в потолок, и аналогичной возни с шарнирной оснасткой компьютера, я расположился со всеми удобствами перед монитором: «Нуте-ка!» Емкость стояла у меня в ногах.
Вопрос: «Причина остановки маршевых двигателей?»
Ответ: «Торможение».
Вопрос: «Цель торможения?»
Ответ: «Сближение».
Я посмотрел в иллюминатор.
«С кем?»
Несколько секунд экранное окно диалога оставалось пустым. Черточка маркера мигала в левом верхнем его углу. На клавише «Обрт» блестела капелька спирта. Я коснулся емкости и хотел взять ее, как явился ответ:
«Объект X».
Зажав емкость между колен, я потребовал:
«Точнее».
«Объект X».
– Ну, хорошо…
«Цель сближения с объектом X?»
– …Что теперь скажешь?
На этот раз компьютер задумался надолго.
Я снова выпил. Где-то в кармане у меня была шоколадка. Я стал искать ее, но, бросив взгляд на экран, выпучил слезившиеся глаза, ибо на экране значилось:
«Стыковка».
Я сходил в кухню, взял пачку галет и тюбик мясного паштета. Юлия, не замечая меня, копалась и что-то перекладывала в полках. Я обошел ее по пути туда и обратно и сказал «мерси». В стыковочном узле я на всякий случай подергал вентиль крышки внутреннего люка, заглянул в визир системы сближения и повторил:
– Мерси.
Стыковка предусматривалась полетным планом только в одном пункте: при орбитальной эвакуации.
Я примостился на корточках в ложбине перед люком. В визир была видна яркая красная звезда. По-моему, от люка сквозило. Я провел ладонью по раме. Откуда здесь быть сквозняку? Я стал вспоминать, когда напивался в последний раз, и вспомнил нечто странное: пропахший керосином матрас у стойки шасси военного самолета, светлое брюшко бомбы над головой.
В эту минуту Юлия застучала вверху чем-то железным по железному.
«Плакали наши обеды при свечах», – подумал я, засмеялся в кулак и, подавив смех, попросил с подчеркнутым наигрышем:
– Па-тише попрошу!
Стук прекратился. Тотчас послышались шаги.
Я полез в рубку, спрятал емкость и сел за компьютер. Залепившая монитор картинка поначалу нисколько не удивила меня, я даже принялся вводить какие-то команды, но потом отнял от клавиш руки, как от раскаленной плиты. Это была игра, из тех электронных забав, в которых герой уничтожает подобных себе виртуальных монстров. Другое дело, что в качестве цели сейчас мне предлагался «объект Х».
Спустившись в рубку, Юлия протянула мне забытый тюбик с паштетом.
– Ты что пил?
Вместо ответа я кивнул на монитор.
– Смотри.
– Ты что пил? – повторила она.
– Спирт.
Она с минуту глядела на монитор, потом повернулась и стала подниматься обратно по лесенке. Я недолго прислушивался к ее шагам, но сорвался из кресла и крикнул ей вслед:
– Ведь ничего, ничего не понимаешь, дура! Одни склянки в мозгах! Тьфу!
Вверху стукнул люк.
Я достал емкость, сделал крупный глоток, задохнулся и стал нашаривать закуску… Да, на Земле я любил посидеть за компьютером и это всегда раздражало ее. И что? Я же не раздражался ее полковниками и иже с нею. Или раздражался?.. Нет, это сейчас я стал псих, она довела меня до белого каления, а тогда что я делал? – били справа, так подходил слева. Агнец, а не муж. Страстотерпец.
