Андрей Хуснутдинов - Данайцы

Ну – и все в этом роде.

По ходу дела я напился до того, что опрокинул и испачкал кого-то за соседним столиком. Субчику не только пришлось выгораживать меня перед нагрянувшим нарядом, но и волочить затем до дома.

Честно говоря, я с трудом припоминаю ту нашу странную беседу и уже навряд ли скажу, что из вышеприведенного прозвучало на самом деле, а что я домыслил впоследствии. Однако практически ничего из того, что все-таки можно полагать в сухом остатке, не имеет отношения к похабной статейке, появившейся три дня спустя в одной из газет в рубрике «Очевидное-невероятное». Я в ней представлен как спивающийся пляжный выдумщик, и это, пожалуй, единственное, что можно считать правдой (как и отвратительную сальную рожу на фоне голых женских задниц). Мои откровения о Гагарине, якобы выжившем в авиакатастрофе, и прочая чушь об инопланетянах и младшем Кеннеди – абсолютная фальсификация. Целую неделю после статьи я ходил тише воды, ниже травы, ждал бог знает чего, но, можно сказать, обошлось. За вычетом того небольшого происшествия, что в почтовый ящик нам подбросили конверт с пачкой фотографий. На конверте была надпись красным маркером: «Quod licet Jovi», – а на фотографиях мы с Юлией – спящие в скафандрах в первом классе, спускающиеся в скафандрах по самолетному трапу, идущие в скафандрах по залу аэропорта, голосующие в скафандрах на обочине. Эти живописные виды, а также изрядно пожелтевшую газету с моим интервью я прячу от жены за книжным шкафом и просматриваю, когда на меня снова находит.

…Во всем доме сейчас пахнет отсыревшей штукатуркой. На моих запястьях прозрачные разводы мела. У тетушки Ундины, которая снимает комнату в пансионате на берегу, ночью никто не брал трубку. Буквально в первые же минуты грозы с потолка в спальне набежал полный таз. Юлия хотела звонить Карлу, и мне не оставалось ничего иного как лезть на второй этаж по приставной лестнице.

Дверь располагалась в боковом фасаде. Судя по вдавленному зигзагообразному следу на стене, когда-то к ней было пристроено добротное крыльцо с лестничным маршем. Я знал, как ревниво тетушка Ундина наблюдала подступы к своему «ласточкину гнезду», и, заглянув в заплывшее окно у двери, почувствовал легкий озноб, то есть представил, что увижу сейчас нечто из ряда вон, каких-нибудь закованных скелетов. Меня ждало разочарование. Этаж оказался загроможден старой негодной мебелью, потемневшими связками книг и залежами журнальных подшивок. Вдоль стен, перемежаясь листами фанеры, пылились репродукции картин и мутные короба с рассаженными на иглах бабочками и жуками. Единственное, что вызвало во мне тревогу и недоумение, были напольные часы с маятником – без стрелок на вмятом циферблате, они тем не менее продолжали идти, маятник их с мерным стуком двигался в застекленной полке. Вода хлестала из раскрытого чердачного хода, куда, в свою очередь, попадала через разбитое обломком ветви слуховое окно. Ртутные грозовые всполохи подсвечивали ее, точно на экране. Окно я приглушил подходящим по размеру куском фанеры, а ход запер.

– Что там? – спросила Юлия, когда, промокший до нитки и злой, я вернулся в дом. Стоя среди прихожей, она держала в руках таз с водой, днище которого облизывал дурачившийся Мирон.

– Ничего, – ответил я, вытираясь собачьим полотенцем.

Юлия поставила таз в ноги и придержала Мирона под шею.

– Что, вообще ничего?

Я взглянул на черную колышущуюся воду.

– Вообще – ничего.