Времена смерти - Сергей Владимирович Жарковский
…«Нет ничего ужасней дежурств на „свежачке“, в ожидании хобо, – говорил Мерсшайр, оборвав на полуслове очередную серию истории о Колдсмит. – Сорок пять суток. Ходим по „свежачку“. Смотрим в кормушки (?). Выводим хобо. Хороним остальных».
…Нет, вывести бройлера-защитника нельзя. Бройлер – он бройлер и есть, либо вообще неагрессивен и в острой ситуации падает замертво от адреналинового шока, либо, а модифицированный, агрессивен абсолютно, не хуже, чем лучшие из «обслей», ещё и с ними возись… В обслуге бройлеры на Марсе, только в обслуге, как и везде… Вербовать охрану из людей да, когда-то пытались и сейчас пытаются. Я таких удальцов повидал. Платят им огромные деньги, некоторые – смелые люди, но повернуться к нему спиной… увольте. Как заметить, потёк он уже или нет? Да и маловато их что-то последнее время. Ясно: проблема сохранения секретности. Болтают! Официально на Марсе заключённых нет. В приговоре сказано: «смертная казнь; исполнено».
…«Как ни старайся, но упускаем в пустыню каждый раз не меньше десятка обслей. А новиков от обслей необходимо беречь. Обсли новика не видят всего двое-трое суток – сразу надо новика выводить, пока он запах не пустил. А старика – за десять километров чуют, сквозь всё…»
Я слушал.
…«Выживание – ежедневно, – говорил Мерсшайр. – Мало нас, клоник, вот что ужасно. Хотя ценность мы свою понимаем. И нас ценят, прик! Все мы вернёмся на Землю. Богатыми, прик. Богатыми. Мы займём достойное место в обществе. Император нас ценит. С нами считаются. Ну чем можно напугать нас, если мы и так живём в марсианской пустыне, окружённые ходячими мертвецами?»
…«Ценит, прик, ценит нас Император… – сказал Мерсшайр, оборвав очередную серию истории о Колдсмит. – Так ценит, что и жить неохота…»
Я слушал.
…«Живём кучкой. Бережём друг друга… и враг – врага. Я должен Хану три жизни, он мне – четыре. Прямо как вы на Трассе, космачки, ха-ха-ха!»
Я слушал. Мерсшайр валил всё в одну кучу, перескакивал с одного на другое, обрывал себя, как бы спохватываясь, что выдаёт мне секреты. Я слушал. Около десяти утра по местному Хан сообщил, что они в километре от Крестовой горы, видят вышку комплекса и белые скалы, наводка больше не требуется, гаси свой локатор, Мерс. Бля и Колдсмит уже давно здесь, а Морячок с Долли на подходе. Держат связь. «Сейчас перекусим, осмотримся и начнём. От „Чернякова“ ничего по-прежнему?»
Ничего.
(Молчание «Чернякова» приводило Мерсшайра в особенное исступление. Видимо, это был нештат. Всякий раз, проверив канал, он бил кулаком по кулаку и криком ругался, так что даже конь взбрыкивал одной из задних ног.)
Ну, жди распоряжений, Мерс, сказал Хан. Оставайся на месте. Флаг.
Мерсшайр выключил микрофон и выругался так мерзко, что конь взбрыкнул задней ногой.
…Как только проходит контрольный срок, новорожденного хобо извлекают из камеры и увозят «в периметр». Там ему объясняют, в каком мире он отныне живёт, и кем. Первоначальные знания о слях, обслях, зомби, их фантомах, о «процедурах предотвращения и пресечения посмертной двигательной активности» хобо приобретает в классах, просмотровых залах, на вечерних посиделках. («Все мы немного педагоги…» – выразился Мерсшайр почему-то с горечью.) Не раз и не два Мерсшайр помянул ужасные документальные фильмы («О ты ещё увидишь, прик!») о первых марсианских экспедициях и первых, экспериментальных, лагерях. Иногда новорожденных – группами и индивидуально – поднимают (под охраной) на станцию «Фобос» для прохождения тренировок по «самообеспечению». Тут Мерсшайр громко и стеклянно засмеялся. «Самообеспечение». Ужасно остроумно. Учат резать людей, «приговорённых к Марсу», но «неспособных даже к гипотетическому сотрудничеству с властями в случае выживания»… Очень непростая планета – Земля.
Я слушал. Я слушал. Время подошло к одиннадцати утра местных.
Примерно – половина шестого вечера 6 сентября по UTC[76].
Глава 23.1 примечание, или Флэшинг особого рода
Сделаны съёмки к отчёту, установлена акустическая система на капоте ровера. Проверяют оружие, проверяют короткую связь. Хан отдаёт распоряжения, сидя на борту кузова и разглядывая Крестовую гору. Сколько он о ней слышал, все уши ему прожужжали, а вот теперь видит её, нюхает её и готов уже осязать. Крестовая, старая каменная гора, невысока, всего триста метров в холке. На карте она напоминает равнокрылый крест с большими перепонками у перекрестия (или крест, тысячу лет беспрерывно оплетаемый пауками).
Загадочное ущелье, куда несколько лет назад грохнулся зародыш ЭТАЦ, рассекает поросшее смешанным лесом западное крыло креста. Даже в болезненной хмари хладного осеннего полудня Хан видит вышку рудного комплекса, торчащую над скалами-воротами, пыльный матовый блик на её фонаре, и на камнях – бурые ожоги, оставленные выхлопом посадочных бустеров зародыша, бурые ожоги с резкими белыми протрещинами в мёртвых зонах. Всё на планете бурое, кроме скал-ворот… Скалы-ворота, действительно, как нарочно поставлены. Круглая острая белая башня слева, метров пятнадцать высотой, и квадратная белая башня с плоской верхушкой, десятиметровая, – справа. Глубокая тень между.
Кто-то чихает. Хан отрывается от созерцания ущелья и сверяется с бликом. Половина двенадцатого. Красиво будет – что начнём в полдень, думает он.
– Итак, хана. Крайний раз повторяю,– говорит Хан сипло, закладывая блик в пояс. Хан осип дорогой. Всё время лил ледяной дождь, заливал забрало, и, чтобы выбирать путь среди холмов и оврагов, пришлось раскрыть шлем. Бремя лидера.– Слушают все. Я хочу начать в полдень. Как раз успеваем. Софья Василиковна, медленно, шагом, ведёшь за мной машину к ущелью. Будь готова включить запись. Я махну тебе. За приком нашим посматривай…– Морячок перебивает его с возражениями: она, мол, (…)[77] Морячок, от (…)[78] воплей прика дорогой устала как (…)[79], а теперь даже и (…)[80] Долли ты, Маркуша, со мной оставить не хочешь?..
