Времена смерти - Сергей Владимирович Жарковский
«Вторым номером при Салло. Если б не Валера, хобо-мужики скормили бы суку обслям. Но Салло вступилась: Земля есть Земля, Марс есть Марс. Теперь привыкли. Так-то ничего себе человечек. Но история гнусная. Да она и сама знает».
…Прхалова «Луксор» Мадла, 22 лет. Шесть раз разведена, детей нет. Ужасно! Девушка-анекдот. «Луксор» – сценический псевдоним. Порномодель. Подделав документы, поступила служить в сетевой порнотеатр в возрасте 14 лет. Где были родители? неизвестно. Пять лет бешеной популярности. Ужасной посещаемости именной портал. Два Оскара в номинации «Порно». «Первые люди на Луне», «Боги Нила». Спьяну проболталась на пресс-конференции. Арест. Следствие. Изготовление и массовое распространение детской порнографии, вовлечение в оную. (?) Фальшивомонетничество. (?!) Суд. По достижении совершеннолетия этапирована на Марс. Выживание. Хобо. Хана.
Обаятельная оторва. Малограмотна, но не глупа. Доброжелательна и приветлива. Объект насмешливой ревности всех хун ханы кроме тётушки Софьи «Морячка». В бою без команды не отступает, хотя мертвецов очень боится, и после убийства её всегда долго тошнит. Надёжный человечек, как и все неглупые бляди. «Да Мадлинка и не блядь вовсе», – подумав, сказал с теплотой Мерсшайр.
Я слушал.
…Марачук Софья «Морячок», 49 лет. Софья Василиковна. «С-под Свердловска». Семеро детей. Неизвестное количество мужей. Без определённых занятий. Без образования. Торговля наркотиками в ужасных размерах. «Ради счастья своих детей». Сопротивление при аресте, сковородой убит начальник группы захвата. Попытки подкупа – следователя, судьи, присяжных, губернатора (все удачные). Оправдательный вердикт. Но докатилось до Столицы. Приехал неподкупный имперский надзиратель, дело довели до суда ещё раз. Угрозы свидетелям обвинения во время судебного заседания. Апофеоз: убит государственный обвинитель – прямо во время заседания, той самой сковородой, представляемой в качестве улики. Приговор – Марс. Все, и адвокаты (?) включительно, желали ядовитой бабе сдохнуть сразу же. Однако – выживание. Хобо. Хана.
Добрейшей души женщина. Ничего и никого и никогда не боится. Её боятся даже мертвецы. Волшебная повариха (Хан умирает от зависти, у него на кулинарии – бзик). Неповоротливость и одышку компенсируют сила и смелость. Смертно тоскует по детям. Голубит Мадлу Прхалову. Да и всех нас, в общем-то…
…Блэк-Блэк Исмаэл «Хендс», 30 лет. Двое детей. Космонавт, бортинженер рейсера Земля – Марс – Земля. Неполадки с автопилотом. Аварийная посадка на Марс. С орбиты на MD не пришли. (?!) Повезло, как утопленнику: выживание. Обратно в люди хобо не берут. Хана.
Добросовестно выполняет свои служебные обязанности. Старшина. Очень верующий человек. Никогда не поминает имён бога всуе. Очень себе на уме…
…Адам Мерсшайр «Мерс», 53 лет…
– Зачем я тебе всё это рассказываю, прик?! – поразился вдруг Мерсшайр.
Я не отвечал. Я только слушал. И он продолжил.
…Он рассказывал мне эти и ещё многие другие ужасные вещи почти три часа подряд на вершине холма. Лагерь с костром, где убили Саула Ниткуса, ютился у подножия холма в двух километрах от места падения «ОК»: клубы разноцветного пара мутно виделись мне, вопреки перемежающемуся дождю и туманной атмосфере. Самоходный контейнер ханы с трудом взобрался на холм; на вершине его с Мерсшайром вдвоём мы и провели местное утро 6 сентября на крыше контейнера. Я, с фиксированными за спиной руками, – прямо на железе, спиной к станине антенны, Мерсшайр – на пустом ящике перед полуметром радиоаппаратуры в очень эргономичном рэке, с очень ярким и очень цветным дисплеем посередине. Задача Мерсшайра заключалась в выдаче основным силам ханы, «выдвинувшимся к ЭТАЦ», места и курса. С полутанком, принуждённым выполнять роль маяка, Мерсшайр установил и держал контакт уверенно – радист был опытнейший, этот Мерсшайр.
До «Пятидесятого» напрямик было всего семнадцать километров. Хан, Блэк-Блэк, Устоца, Прхалова и Лейбер, впятером на четырёх лошадях, быстрым скоком «выдвинулись» около семи часов местного утра, налегке, разведывать дорогу. Софья «Морячок» и Валерия Салло, загрузив в кузов и прицеп ровера кучу снаряжения и причитающего Хич-Хайка (Хан решительно запретил оставлять Хайка при мне, хотя, по-моему, идиотизм предположения о некоем возможном заговоре видел и сам, но после Мерсшайрова триумфа Хану никто не перечил), поехали по подмёрзшей грязи следом, но гораздо медленней, чем скакали лошади: машина хане досталась слабенькая, трюмный вариант – «тряпьё» возить на обеденный перерыв. Никополов и Колдсмит дождались реанимации остальных лошадей, законсервировали садок и пошли на пеленг третьей волной, около 9 утра, уведя с собой одну пустую лошадь. Своего коня Мерсшайр привязал к контейнеру. Не выказывая никакой обиды, конёк спокойно стоял, почти не переминаясь с ног на ноги, иногда что-то жевал из цилиндрической ёмкости, что-то, похожее на гранулированный наполнитель для шахтного фильтра. Конь меня интересовал.
И вот как только ускакали Бля Никополов и Эбони Колдсмит – Мерсшайра прорвало. Это походило на бред. Я слушал, впрочем, во все уши: информация. Вопросов я не задавал. Они были не нужны: холерика, спускающего пары, остановить можно только выстрелом в упор дуплетом – знаю по себе. Меня Мерсшайр не стыдился, коня тем более. Он разговаривал бы с конём, если бы не я в пределах слышания. С конём меня многое тут роднило: оба мы были связаны, оба были для Мерсшайра всего лишь вовремя подставленными ёмкостями для излияния его истерики, да я, если честно, и чувствовал себя лошадью: хорошо, если я половину в рассказах Мерсшайра понимал. И ещё, я, как лошадь, чувствовал, что он очень много врёт[73].
Истерика, истерика. Он непрерывно говорил, говорил и ни минуты не сидел спокойно. Работа не отвлекала его от истерики. Он делал вязку по радиолокатору, отправлял уточнение, подсигивая, потирая руки и дыша в ладони серым паром, дожидался роджера, помечал роджер на дисплее, вскакивал, вглядывался в сторону ЭТАЦ, с размаху садился, ёрзал, выжидая контроль, вскакивал, бродил по крыше контейнера, грубо плевал на грунт, хватал с железа свой шлем, ногтем отколупывал приставший к забралу комочек грунта, ломал ноготь, бросал шлем фланцем вверх на железо крыши… Дёргая меня во все стороны, не менее десяти раз проверил, не распутался ли я. И непрерывно он говорил, вскрикивал, говорил, восклицал, говорил, вещал и проповедовал, разбрасывая по проповедям матерные синкопы, обращаясь – ко мне, раз уж я есть. Он обращался ко мне грубо:
