Самуэль Дилэни - Падение башен. Нова

Лок решил ответить на неоконченный вопрос:

— Собираем всех. Я то, чего ждал, получил. Да. Время сейчас идти.

Катин качнулся вперед и ухватился за кольца. Звон эхом отозвался в помещении, где нетрайдеры развешивали свои сети.

Лео засмеялся.

— Эй, Мышонок, в последнем баре твой длинный друг слишком много выпил, я думаю.

Катин удержал равновесие.

— Я не пьян, — он поднял голову и оглядел металлическую занавесь. — Мне надо выпить в два раза больше, чтобы быть пьяным.

— Забавно. А вот я пьян, — Мышонок раскрыл футляр. — Лео, ты хотел, чтобы я поиграл. Что ты хочешь увидеть?

— Что-нибудь, Мышонок. Что-нибудь, что любишь, сыграй.

Катин снова встряхнул сеть.

— От звезды к звезде, Мышонок, представь себе, гигантская паутина раскинулась во всей обитаемой галактике. Это зеркало, в котором отражается современная история. Понимаешь. Все так и есть. Это моя теория. Каждый индивидуум — узелок сети, а ее волокна между узелками — это культурные, экономические и психологические связи, сближающие одного человека с другим. Каждое историческое событие, — он погремел кольцами, — словно колыхание сети. Оно движется через всю сеть, растягивая пли сжимая культурные связи, объединяющие каждого человека с другими. Если событие катастрофично, связи рвутся. В сети на время появляется дыра. Де Эйлинг и Альвин-34 не сходятся только в том, где начинается сотрясение и как быстро оно распространяется. Но в основном их точки зрения совпадают, понимаешь? Я хочу схватить такую волну и поместить эту сеть в свою… в свой роман, Мышонок. Я хочу, чтобы он показал сеть целиком. Но я должен найти тут центральный сюжет, то великое событие, которое сотрясает историю и заставляет кольца отталкиваться и сверкать передо мной. Луна, Мышонок, вернуться к прекрасным скалам, совершенствовать свое искусство, созерцать передвижение колец и всей сети — вот чего я хочу, Мышонок. Но тогда я не найду сюжет!

Мышонок сидел на полу, шаря по днищу футляра в поисках пропавшей рукоятки управления.

— Почему ты не напишешь о себе?

— Прекрасная идея! Но кто бы стал читать такой роман? Ты?

Мышонок нашел рукоятку и приладил ее на место.

— Не думаю, чтобы я смог прочесть такую длинную вещь, как роман.

— Но если бы сюжет был, скажем, столкновением между двумя могущественными семействами, например, между Принсом и капитаном, то ты все равно бы не захотел читать?

— Сколько записей ты уже сделал для своей книги? — Мышонок пустил по ангару пробный луч.

— Нет и десятой части того, что мне необходимо. Если даже она и обречена сразу же стать допотопной музейной реликвией, это будет искрящаяся драгоценными камнями, — он откинулся на сети, — искусная, — кольца загремели, голос его поднялся, — тщательная работа, безупречная.

— Я родился, — сказал Мышонок. — Я должен умереть. Я страдаю. Помоги мне. Я бы тогда написал тебе твою книгу вместо тебя.

Катин опустил глаза на свои длинные пальцы, слабые, но мужские. После недолгого молчания он сказал:

— Мышонок, иногда мне хочется плакать от твоих слов.

Запах тмина.

Запах миндаля.

Запах кардамона.

Падающие звуки перепутались меж собой.

Обкусанные ногти, распухшие суставы, ладони Катина подрагивали в такт осенним краскам, на цементном полу, в сети танцевала его тень.

— Эй, это ты там, — засмеялся Лео. — Ты играешь, да, Мышонок! Ты играешь!

И тень танцевала, пока ее не спугнули голоса.

— Эй, ребята, вы еще…

— …здесь? Капитан сказал нам…

— …велел найти вас. Время…

— …собираться. Идемте…

— …пора в путь!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Паж жазлов.

— Справедливость.

— Приговор. Моя взятка. Дама чаш.

— Туз чаш.

— Звезда. Моя взятка. Отшельник.

— К козырям легла! — засмеялся Лок. — Смерть.

— Дурак. Моя взятка.

Теперь:

— Рыцарь монет.

— Тройка монет.

— Король мечей. Моя взятка.

— Дьявол.

— Маг. Моя взятка.

Катин смотрел на потемневший шахматный столик, где Себастьян, Тай и Лео после часа воспоминаний играли в три руки в Тарот-вист.

Он не слишком хорошо знал эту игру, но они-то этого не знали и он размышлял, почему его не пригласили. Он наблюдал за игрой через плечо Себастьяна уже минут пятнадцать. Черное существо жалось к ногам хозяина, волосатые руки брали и сбрасывали карты, Катин старался свести воедино имеющиеся у него знания, чтобы вклиниться в их сферу.

Они играли так быстро…

Он поднялся.

Пошел к пандусу, на котором сидели Мышонок и Айдас, болтая ногами над бассейном, улыбнулся, сунул руку в карман и щелкнул переключателем диктофона, поставив его на запись.

Айдас в это время говорил:

— Эй, Мышонок, что если я поверну эту рукоятку?..

— Смотри! — Мышонок оттолкнул руку Айдаса от сиринкса. — Ты всех здесь ослепишь!

Айдас задумался.

— У того, который был у меня, когда я с ним баловался, не было… — голос прервался в ожидании привычного окончания фразы.

Ладонь Мышонка скользнула с дерева на металл, потом на пластик. Пальцы коснулись струн и извлекли несколько негромких нот.

— Ты ведь действительно можешь покалечить кого-нибудь, если будешь неправильно обращаться с этой вещью. Он обладает острой направленностью и количество света и звука, которое можно извлечь отсюда, достаточно для того, чтобы повредить сетчатку или порвать барабанную перепонку. Для того, чтобы получать голограммное изображение, в этой штуке используется лазер.

Айдас покачал головой.

— Я никогда не играл ни на одном так долго, чтобы понять, как он внутри…

Он протянул руку и тронул струны.

— Этот, конечно, красивый…

— Хэлло, — сказал Катин.

Мышонок что-то буркнул и положил руку на звучавшие струны.

Катин уселся по другую сторону от Мышонка и некоторое время его разглядывал.

— Я сейчас думал, — сказал он, — что в девяти случаях из десяти, когда я просто говорю «Хэлло», проходя мимо кого-нибудь, или если человек, к которому я обращаюсь, сам куда-то спешит, я провожу последующие пятнадцать секунд воспроизводя случившееся и размышляя: то ли моя улыбка была принята за проявление чрезмерной фамильярности, то ли выражение моего лица получилось слишком холодным. Я повторяю снова, дюжину раз изменяя свой тон и пытаясь экстраполировать изменения, могущие приводить в реакции другого человека…

— Эй, — Мышонок взглянул поверх сиринкса. — Не расстраивайся. Ты мне нравишься. Я просто занят сейчас, вот и все.

— О, — улыбнулся Катин. Затем его улыбка сменилась раздумьем. — Знаешь, Мышонок, я завидую капитану. Он выполняет миссию. И его страсть сводит на нет все то, что возникает вокруг него, все, что другие думают о нем.

— Я иду через все это не так, как ты думаешь, — сказал Мышонок. — Совсем не так.

— А я так, — Айдас огляделся. — Где бы я ни был, я все делаю… — он опустил свою черную голову, разглядывая пальцы.

— Просто замечательно с его стороны позволить нам сейчас отдыхать, а самому вести с Линчесом корабль, — произнес Катин.

— Да, — согласился Айдас, — я полагаю… — и повернул руки, рассматривая темные линии на ладонях.

— У капитана есть о чем позаботиться, — вмешался Мышонок. — А он не хочет об этом и думать. На этом отрезке пути не ожидается ничего интересного, поэтому он должен чем-то заниматься, чтобы отогнать эти мысли. Вот что я думаю.

— Ты считаешь, что у капитана тяжело на душе?

— Может быть, — Мышонок извлек из инструмента запах корицы, но такой резкий, что запершило в ноздрях и защипало нёбо. У Катина выступили слезы.

Мышонок замотал головой и увернул верньер, который трогал Айдас. — Прошу прощения.

— Валет… — на той стороне комнаты Себастьян взглянул поверх карт и сморщил нос, — …мечей.

Катин, единственный, у кого ноги были достаточно длинны, потрогал воду носком сандалии. Закачался разноцветный гравий, Катин вытащил диктофон и щелкнул кнопкой записи.

— Романы пишутся прежде всего о человеческих отношениях. — Говоря это, он вглядывался в мозаичный рисунок стены, полускрытый листьями. — Их популярность объясняется тем, что они наполняют одиночество людей, которые их читают, людей словно гипнотизирует то, что происходит в их собственных мыслях. Капитан и Принс, например, посредством своих стремлений связаны меж собой…

Мышонок быстро наклонился к диктофону и произнес:

— Капитан и Принс не сталкивались лицом к лицу, наверно лет десять.