Мать Вода и Чёрный Владыка - Лариса Кольцова
— Я сильно поправилась после родов. А так я была вполне тонкая. Роды — это ужасно! Выходя, ребенок всё выворачивает наизнанку, многие разрываются и их штопают как драное белье. Долго потом болеют. Бывают и смертельные случаи. На этот свет человек рождается из раны, из крови. Да и любовь в нас женщин входит впервые как физическая травма. Только травма извне, а уж потом ребенок выходит уже как травма изнутри. Почему так? Может быть, это символ нашего своеволия перед Надмирным Отцом, и мы поторопились со своим выходом на просторы явленного, но в чём-то недоделанного ещё мира? От того и души наши сырые и недозрелые, а тела некачественные? Но что за сила выпихивает нас сюда из утробной стонущей черноты, и что за сила пихает нас в объятия прекрасных зверей-мужчин? А их и совсем уж неодолимая сила влечет к нам, за что и нет нам прощения. Мы виноваты за притягательность юности, за ошибки и тупики зрелости, за шершавое увядание старости, за ум, если он есть и за глупость, если ума нет. За несовершенную жизнь и за смерть тоже мы несём ответственность в их мнении, поскольку рождаем людей смертными. За всё хорошее хвалу возносят Творцу, а хулу за всё плохое возлагают на нас, на женщин. Но после рождения ребёнка, как правило, женщина своим умом всегда меняется только к лучшему. Начинаешь жалеть людей, жалеть весь мир, как будто и его ты родила заново. Я разговаривала со многими женщинами, к родам невозможно привыкнуть, сколько ни рожай — всегда мука. Мне ещё повезло, я легко родила, только небольшие ссадины, всё зажило очень быстро. Но стала, видишь, какой? — И она покачала своей милой круглой головой с детскими маленькими ушами и, подняв тунику, явила Колибри ужасающую по размеру грудь. — Я увеличилась во всех смыслах, и умом и телом. Ребёнка увезли давно, молока нет, а я всё ползу, оправдываю свою кличку, Уничка — ягодная булочка. Одно утешение, хозяину нравится моя грудь. Он ведёт себя так, словно стал заменой моего ребёнка, ложится рядом и присасывается ко мне. Мать не любила его никогда, поэтому он бывает временами настолько жесток. И когда он довольно урчит у моего сердца, я думаю о том, что каждого человека кто-то рожал, и начинаю жалеть его. Он тоже бывает в такие минуты мне родным. — Уничка гордилась своим особым приближением, как бы забывая о жестоких причудах того, кто её приблизил. Пытаясь командовать прочими, она вызывала их раздражение. Поэтому они и рассказывали Колибри, не щадя её очевидную невинность, гадости об Уничке и хозяине.
В прошлом Уничка жила в общине вольных актёров, скитающихся по стране, но прельстившись жизнью в столице, попала под облаву, организованную сворой из Департамента нравственности в одном ночном заведении. Столичные власти решили очистить столицу от уголовного сброда и гуляющих вольных девиц, и ей ещё повезло! Личный жетон отняли, зато оставили в столице. Живя в бродячей актёрской общине, она научилась многим полезным навыкам — красивым телодвижениям, танцам, хорошей дикции, а также освоила искусство стрижки, грима, массажа, приобрела умение сооружать красивые причёски и маскировать любой изъян девушки нужным нарядом. Это позволило ей занять здесь привилегированное положение. Поэтому она жила на втором этаже и была вольна от всех, кроме хозяина.
— Вот взять тебя, к примеру. Ты совершенство, но выглядишь, как чучело. Ни причёски нужной, ни одежды. Что на тебе был и за хлам? Насколько же твоя мать не любила тебя, если позволяла дочери ходить в такой ветоши. — Уничка говорила о матери Колибри в прошлом времени, намекая на то, что назад домой ей хода нет. Но сама же шептала ей по ночам, что готовит для Колибри побег. Как только хозяин свалит по своим тёмным делишкам на неопределённое время, она всё организует.
— Моя мама наряжала меня всегда, я привыкла к изысканным вещам с детства, — лицо Унички расплывалось от счастливой улыбки, что украшало её ещё больше, хотя она и не была из тех, кого принято считать красотками. Простое лицо с несколько широким носом, блестящими глазами — ягодками, ярко- розовая кожа на скулах, словно она переусердствовала с косметическим румянцем, всё это делало её не похожей на прочих. Дело было не в красоте, а в необычности Анит, увидев её раз, нельзя было её ни запомнить. Умелый грим, который она тщательно наводила, преображал её в фарфоровую и бледную куклу, как и наряд её фигуру. Она становилась похожей тогда на вазу, округлый верх от округлого же низа отделял расшитый блестящими бусинками и пуговицами корсет. Талия у неё была впечатляюще узкой для её пышности. Она преображалась для выхода за пределы «дома». Волосы дикого яркого цвета она прятала под красочными шёлковыми тюрбанами и шарфами, если собиралась отбыть в столицу. Невозможно было отвести глаз от неё в такие минуты, от её впечатляющей яркости. Колибри успела привязаться к Анит настолько, что скучала без неё, как ребёнок без матери. Ей нравилось её слушать, дышать её сдобным духом, ощущать её жизнерадостные излучения, её всеохватную доброту даже тогда, когда она ругалась. Казалось, даже ругая, она любит человека, и только укоряет его за временную утрату достойного поведения. Отношения прочих к ней было сложным, но это от того, что люди завистливы, объясняла Анит, сама же она жалеет людей всегда, особенно тех, кто глуп от природы.
— Мы таскались по стране в длинном грузовике — доме, не имея порой условий на элементарную гигиену. У каждой семьи был свой отсек, грузовиков же было несколько. Жили дружно, шумно, одной семьёй, по сути. Всякое бывало, и пиры и драки, и грабежи на тёмных страшных дорогах, когда мы оставались без всего, что сумели заработать. И в тюрьмы попадали наши актёры, и убивали наших коллег ни за что, и девушек похищали. Короче, жизнь опасная, тяжёлая, но
