Клетка для лжецов - Сия Кейс

Сия Кейс

Клетка для лжецов

Пролог

“Живем, покуда храним. Храним, покуда живем”

Девиз дома Фелиссен, Ас-Тесвас

Сколько себя помнила, она всегда отзывалась на кличку Лоло. А помнила она себя лет с трех — у Лоло была отличная память. Другое дело, что так ее называли не все — в основном лишь те, кто был с ней рядом каждый день: гувернантка Акси, ее дочь Тэла и бабушка. Родители же больше предпочитали звать девочку по имени. Сразу видно — скучные взрослые. Хотя Акси тоже была взрослой. И бабушка…

Может, дело было вовсе не во взрослости? Раньше Лоло об этом не задумывалась.

А сейчас, кажется, в самый неподходящий для этого момент — вдруг взяла и задумалась.

Она бы даже спросила об этом у бабушки, но та сейчас была занята: стояла в дверях ее захламленной игровой комнаты и что-то строго выговаривала отцу. Лоло не слушала их разговор — по крайней мере, сначала. Это уже позже, когда она заметила вкрадчивый тон взрослых, их испуганные взгляды по сторонам и резкие, разрезающие тишину голоса, ей стало по-настоящему интересно. Ведь всегда хочется знать, что имеют в виду родители, когда говорят “это взрослые дела”.

— Это ты привел их в наш дом! — Бабушка, ни на шутку разозленная, даже позабыла про все свои манеры и “дворянское воспитание”, как она его называла, и ткнула отцу пальцем в грудь, — Ты и выпроваживай! Чтобы духу их не было в моем доме!

— Мам, я обещаю, я клянусь… — Папа поднял на бабушку почти заплаканные глаза, — Это был последний раз. Нужно просто отдать им, что они хотят…

— Отдать!? — Бабушка почти кричала, — И что же из нашего хранилища им можно отдать?

— Да любую безделицу! — Отец попытался перешагнуть через порог, но бабушка преградила ему путь, — Любой хлам этих Древних!

Рука его устремилась в указательном жесте куда-то за спину Лоло. Так как девочка упорно делала вид, что не подслушивает, оборачиваться она не стала. Собственная игровая и так была ей прекрасно знакома. Папа показывал на странную лампу, стоящую в углу. Если верить рассказам бабушки, у Древних она работала без проводов и электричества и светила так ярко, что с легкостью бы заменила десяток уличных фонарей. По мнению Лоло, такое чудо было больше похоже на сказку — тем более, что лампу на ее памяти ни разу не зажигали.

— Да как ты смеешь!? — В голосе бабушки послышались визгливые нотки, — Ты хоть представляешь, какую историческую ценность ты собираешься отдать простым головорезам!?

— В том-то и дело, что историческую! Всего-навсего бесполезный хлам, ставший мусором после Предела!

— Вон отсюда, — Голос бабушки вдруг стал тихим, но настолько твердым, что Лоло едва его узнала, — Расплачивайся с ними чем хочешь, но если хоть одна вещь из моего дома пропадет, я лично предам тебя суду за уничтожение Древности.

Лоло еще никогда не видела отца таким потерянным. Вообще-то, сколько она себя помнила, он всегда был человеком легким и веселым — голос его день и ночь разносился по всему дому, а с губ никогда не сходила улыбка.

Таким она его и запомнила — вечно улыбающимся краснолицым человеком с тонкими, изящно подкрученными темными усами и в костюме, что всегда казался чуть коротковат и маловат.

Но сегодня он был совершенно другим — испуганной тенью самого себя, неуверенным, потерянным сыном своей твердой непреклонной матери. Лоло могла лишь предполагать, что виной всему его “игры”, потому как ей, всего-навсего ребенку, не рассказывали о том, что отец “влез в кучу долгов и связался с какими-то проходимцами”. Все это девочка знала лишь потому, что любила подслушивать — особенно, когда взрослые собирались в гостиной у камина, и женские голоса — мамы и бабушки — звучали громче и отчетливей мужского, неизменно лепечущего какие-то оправдания. Обычно, после этих бесед бабушка закрывала лицо руками, бормотала что-то вроде “это я виновата, что упустила тебя” и запиралась у себя в комнате на весь остаток дня.

Но сегодня все было серьезней, чем обычно. Папа не просто снова “влез в долги” — он ждал каких-то людей, видимо, тех самых “проходимцев” и хотел отдать им… Древности!

Он не мог не знать, что для бабушки не было ничего важнее Древностей. Глаза ее загорались огнем, а лицо озарялось улыбкой, когда Лоло спрашивала у нее про эти странные вещи из причудливого материала под названием “пластик”. Стекло, железо, дерево, камень — все это было знакомо девочке, но пластик… Странная легкая штука любого цвета, вездесущая, ломкая и удобная одновременно — она была почти в каждой вещи Древних. Даже странно, что они не строили из него дома…

Впрочем, Лоло так мало знала о них, что не могла говорить наверняка. А вот бабушка — она знала о них все, словно собственными глазами видела их погибший мир.

— Я уж думала, что я последняя из настоящих Фелиссенов, — С облегчением улыбалась она каждый раз, когда замечала неподдельный интерес внучки к Древностям, — А оказалось, что ты пошла в меня, а не в отца.

Поэтому сейчас, несмотря на всю жалость к отцу, Лоло чувствовала правоту бабушки. Никакие долги не могли стоить тех вещей, что хранились в их доме. И никакие “проходимцы” не имели права их забирать.

Бабушка захлопнула дверь прямо перед папиным лицом, и, тяжело вздохнув, прижалась к дверному косяку и осела на пол. Она закрыла лицо руками и всхлипнула, словно от слез.

Лоло всего пару раз видела ее плачущей — и плакала бабушка исключительно после ссор с папой. Даже причина этих ссор всегда была одна и та же: Древности. “Ты давным-давно распродал бы величайшие ценности человечества за бесценок, чтобы прогулять и проиграть эти деньги за ночь!” — в сердцах кричала ему бабушка, и, если раньше Лоло не воспринимала эти слова всерьез, то сейчас она поняла, что так оно и было.

Оставив часы, механизм работы которых девочка тщетно пыталась постичь, она поднялась с ковра, на котором сидела, и тихонько подкралась к плачущей бабушке.

— Не надо, ба, — Лоло тихонько осторожно ее за плечо, — Не плачь.

Отняв дрожащие руки от лица, бабушка пристально посмотрела на нее покрасневшими заплаканными глазами. По виду ее растрепавшейся прически можно было понять, насколько не заботил ее сейчас внешний вид, о котором обыкновенно бабушка пеклась почти так же сильно, как о Древностях.

— Не буду, Лоло, — Едва