Винсент Килпастор - Беглый
Я подошёл к Ди вплотную, сверля свирепым взглядом. Полумера не сработала — в её взгляде сквозила ненависть свинцовой очереди с лагерной вышки. Тогда двумя руками я сдавил ей глотку так, что у меня хрустнули костяшки пальцев. Надо бы поливитаминов попить — хрустеть стали суставы после Зангиоты.
Ди попыталась лягнуть меня ниже пояса — ага, сейчас, как же! Потом вогнала в щеки длинные когти. Дада. Может меч самурайский тебе сейчас бы и помог, падаль, а ногтики, ногтики себе только испортишь.
К счастью апоплексический шум в ушах быстро затих. Я обмяк и отпустил её горло.
Стал слышен громкий плач её дочери. Накатило отвращение. Было так стыдно за себя, свою никчёмную жизнь, за мерзость бытовухи, за поруганного Мариенгофа, я едва не разрыдался.
* * *Ди стояла у зеркала и внимательно рассматривала багровые отпечатки моих рук у себя на шее:
— У тебя пять минут, ублюдок. Пять минут. Время пошло.
Я сел дошнуровывать её коры и вдруг заметил у себя в руках кухонный нож. Это был самый обычный нож с надписью «стэйнлес стил». На пластмассовой ручке осталось проплавленная борозда — видимо однажды Ди позабыла нож у плиты. Как он попал мне в руки и в какой рубашке родились мы с Ди, что я не пустил его в ход минуту назад — убей не понимаю.
По лагерной привычке, я быстро засунул хлеборез в носки — может пригодится ещё. А уже у самых дверей вспомнил про «мерхаба». Кажется, мерхаба это по турецки — «привет».
— Слышь, Ди? Я раствор одолжу твой для линз? С возвратом.
— Забирай его совсем. И линзы забирай. На память. Забирай и уёбывай уже. Никаких возвратов мне не надо от тебя.
Я быстро метнулся в кладовую. Отыскав коробку с баблом, вытащил одну сотку. Оставшиеся в коробке трое франклинов осуждающее покачали мне головой.
Я отдам, Ди! Когда-нибудь обязательно верну. Честное слово!
* * *Свежий весенний воздух окончательно выдавил из меня мерзкий дух холодного бешенства.
Пришли на ум слова мамы:
— Может поспешил жениться та? На ноги бы тебе встать для начала.
Ну вот, мам. Как женился — так и развёлся.
В то сумбурное утро он потерял красавицу жену и умницу-дочку. Кстати — о дочке! Зайдя в регистратуру — призвал педиатра на Дилькин адрес. Он был беден, но бесконечно благороден.
Выйдя из поликлинической вони двинул к метро. Бодрым маршем. Вот если есть в кармане пачка — сигарет. У меня в кармане — целый ящик сигарет, если считать по черному курсу. Мерхаба!
Что-то мешало идти в нормальном привычном ритме. Оглянувшись по сторонам, я вытащил из носка нож и спулил. Причём так ловко швырнул, что нож с типичным вибрирующим звуком вошёл в ствол акации.
Замерев от удивления от своией небывалой ловкости, я уставился на ручку с проплавленной бороздой.
— Да вы попутали божий дар с трымвайной ручкой! Суки! Не катит боярину-то полы шкурять! Мне теперь западло что-то тяжелее хуя подымать, босота! Громко прогнав эту пламенную речь — я вырвал блядорез из ствола и опустил в карман.
Ща я вам покажу, как полы драют в ресторане корейском. Суки.
Вы! Вы теперь меня бойтесь. Поеду менять сотню — пойдёт что не так — отрежу этой меняле красивые сиськи! Кишки ментовские, если чо на дилькин пичяк наматаю, сука!
Начну ваш усиленный режим нарушать. По-взрослому.
* * *Ворвался в шашлычную от всего сердца шибанув ногой по дверям.
— Арак бормы?
Чем прекрасны восточные люди — всегда быстро чувствуют ножик за поясом и сотку в нагрудном кармане. Шашлычник всё тонко подметил в моем напористом тоне, и быстро плюхнул в пиалушку сотку. Передавая мне, он лицемерно приложил руку к животу — туда где по его неверным расчётом должно было биться гостеприимное сердце.
Ненавижу водку из пиалушек. Вечно обольёшься весь. Вытерев рот я достал сотку, показал ему и спросил:
— Сдачи-то наберёшь?
— Ийе! Канешна! Восим десят минг бераман сизга! Жадность фраера погубит. Восемьдесят так восемьдесят.
— Давай! Тащи!
— Настоящий сотня?
— Ты давай — отсчитывай — я тут в посольстве американском работаю — вон через дорогу — видал?
Как бы в подтверждение моих неограниченных полномочий армированные ворота посольства беззвучно разверзлись и на Чиланзарскую вырвался гигантский пикап — Форд стопидисят.
— Сколька бензин жрет шунака мошина!
Восхищённо пробормотал и покачал белым колпаком мой собеседник.
Он нырнул под прилавок-холодильник и плюнув на пальцы стал ссыпать амуров темуров на весы.
Когда он дошел до цифры етмишь — семьдесят — я быстро сгрёб купюры с весов, и выронив несколько, рванул на выход.
— Ийе! Тухта! Ийе! Тухта аламан! Анасинеамигискай!! Милиция! Милиция! Ердам берийлар!! Адамхур пулим олиб кетти — ю!!!
Да уж какая там теперь тухта, сволочь ты раскормленная. Теперь по двум судимостям впаяют мне за эту сотню пятерку, не меньше. Да ещё Ди подольёт в суде за моральный облик. Не-не. Тухта отпадает. Однозначна и наотрез.
Через грохот стульев, сигналы машин — через дорогу — прощай второй квартал Чиланзара! Прощай, кинотеатр «Чайка». Прощай бублик, прощай американское посольство. Долго мне тут теперь нельзя без грима.
Прыгнув в жёлтый эрдоган с шашечками, швыряю купюры на колени вознице — Северо-восток.
— Куда именно на Северо-Восток, извините?
— Быстрей!!!
* * *Афганский альбом. Братская могила в Дашт-и-Лейли.
В конце ноября 2001 года в битве под Кундузом тысячи талибов попали в окружение, 470 пленных заключили в крепость Кала-э-Джанги, где они устроили бунт, который был с исключительной жестокостью подавлен бойцами Северного альянса совместно с американскими и британскими коммандос. Всех пленных отправили в морских грузовых контейнерах в контролируемую США тюрьму Шебергхан на северо-западе Афганистана.
Чтобы конвоировать их колонной нужно было задействовать неимоверно большой и организованный конвой. Гораздо проще было использовать обычные стальные контейнеры которых всегда в избытке на любой военной базе США. Удобные для транспортировки груза морем — эти контейнеры не предназначены для транспортировки живых людей.
«Восемь тысячи талибов» звучит как безликая статистика. Среди них были узбеки из Наманганского батальона, чеченские и таджикские добровольцы, пакистанцы и жители юга Афганистана.
Несмотря на конец ноября, температура днём поднималась довольно высоко, а ночью резко опускалась. Среди пленных были раненные. Ни о каких женевских конвенциях не могло быть и речи. Формально всю ответственность американцы переложили на солдат узбекского генерала Достума, входившего в Северный антиталибский альянс.
В каждый из контейнеров, по свидетельству очевидцев, запихивали по 300 заключённых, а когда они кричали, то по контейнерам открывали стрельбу. Оказавшийся у здания тюрьмы таксист утверждает, что был поражён страшной вонью. Он видел, как из контейнеров текла кровь. По пути в тюрьму погибли около 4 тысяч талибов — многие от удушья.
Американские военные из сопровождения просили водителей дустумовского батальона относить тела в пустыню возле Дашт-и-Лейли и хоронить их там. Свидетели утверждают, что им пришлось возить в пустыню сотни еще живых талибов и добивать их там.
Представители ООН и правозащитных организаций нашли эту могилу, но пока не смогли оценить, сколько человек в ней захоронено. Кто-то говорит двести, кто-то — три тысячи…
Генерал Рашид Достум отказался взять на себе ответственность в массовом убийстве пленных. Пентагон заявил что «не было найдено никаких свидетельств причастности военнослужащих США к этим событиям».
Уровень гуманизма общества измеряется степенью человечности в отношении к старикам, животным и пленным.
3.6
После развода отец щедро оставил маме все что мог оставить — фамильную кооперативную квартиру, машину, дачу и прочие материальные блага нажитые за годы империи. Он взял с собой только книги и старого седого и уже подслеповатого пса — Борьку.
Теперь отец жил в дальнючем спальном районе — с поэтическим названием Северо-Восток. Норд-Ост. Кстати, в том же направлении находился и район со страшным названием — Высоковольтный. Подозреваю, в советское время там делали электрические стулья — на экспорт.
В жизни не приходилось ходить в дальний поход на этот зюйд-зюйд ост, да и сейчас погнали туда бестолковые высоковольтные обстоятельства.
Ташкент советского времени был этнически уникальным городом. На пропахшем ким-чи Куйлюке жили депортированые с Дальнего Востка корейцы, на Асакинской еще дореволюционные зажиточные армяне, в районе Алайского — работящие поволжские немцы, Старый город был глинобитно-узбекским, а Чиланзар по-хрущебски русским. На Болгарке жили болгары, а особенностью Северо-Востока было то, что здесь осели настоящие греки.
