Майкл Гаррисон - Свет
Купола времянок были взорваны, а погибшие там люди преданы забвению.
Так родилась K-техника.
* * *— Ну и? — сказала Серия Мау. — В этом нет ничего нового.
Ей все это было хорошо известно, но рассказ несколько пристыдил. Нахлынула вина за смерти тех людей. Она засмеялась.
— Для меня все это совсем не новость, — сказала она. — Ты в курсе?
— Я в курсе, — ответил Билли Анкер и продолжил: — В тех времянках родилась и корпорация ЗВК, какой мы ее сегодня знаем. Прежде она представляла собой рыхлый картель частных охранных структур, на который неолиберальные демократии вольны были сваливать любую вину за вышедшую из-под контроля полицейскую акцию. Чтобы все эти презики с мальчишескими физиономиями могли честно-честно глядеть избирателям в лица с голодисплеев и заявлять на голубом глазу: «Мы не ведем войн» — а потом истреблять террористов. После открытия K-технологии ЗВК слилась с неолиберальными демократиями: ты только глянь, в какое говно мы из-за этого влипли. — Он скорчил усмешку. — Но есть и хорошие новости. K-техника вырабатывает свой ресурс. Некоторое время в этой сфере царила золотая лихорадка. Ранние пташки состояния сколачивали, загребая столько сокровищ, сколько могли унести. Но поколению дяди Зипа пришлось обгладывать кости. Они сейчас вносят улучшение за улучшением, однако лишь в человеческую часть интерфейса. Они не способны ни написать новый код, ни восстановить исходные машины методом обратной разработки. Ты понимаешь? У нас тут нет технологии как таковой. Все, что у нас есть, — это чужацкие артефакты, и этот ресурс выработан. — Он огляделся и сделал широкий жест, словно обводя им всю «Белую кошку». — Возможно, это один из последних образчиков. И мы даже не знаем, для чего он в действительности предназначался.
— Эй, Билли Анкер, придержи лошадей, — вмешалась она. — Я-то знаю для чего.
Он поглядел ее уловке в глаза, и уверенность Серии Мау поколебалась.
— K-техника вырабатывает свой ресурс, — повторил он.
— Если ты этим доволен, то с какой стати ссышь кипятком?
Билли Анкер поднялся и прошелся из стороны в сторону, разминая ноги. Снова глянул на пакет доктора Хэндса. Вернулся к уловке и опустился на колени.
— Потому что, — сказал он ей, — я обнаружил целую планету, полную такой техники.
Молчание в обитаемой секции корабля растягивалось, как проволока. В тусклом флуоресцентном свете шептались, отвернув лица к переборке, теневые операторы. Билли Анкер сидел на полу, потирая щиколотку. Плечи его обвисли, небритое лицо рассекали морщины, глубокие, точно складки на кожаных куртках. Серия Мау не сводила с него взгляда. Каждая из рассеянных в каюте крохотных камер предоставляла ей особый ракурс.
— Десять лет назад, — сказал он, — я был одержим загадкой червоточины в Сигма-Конце. Я пытался понять, кто ее туда поместил и как они этого добились. Но еще больше мне хотелось узнать, что находится на противоположном конце червоточины. Я был в этом не одинок. Пару лет на краю аккреционного диска было не протолкнуться от ребят со свежими, с пылу с жару, теорийками; они ставили «научные» эксперименты с добытых где-то вниз по Пляжу мусоровозок. Многие окончили свои дни плазменными струйками. — Он негромко рассмеялся. — Тысячи небесных пилотов, безумцев-entradistas. Люди без царя в голове вроде Лив Хюлы и Эда Читайца. Мы все тогда полагали, что Сигма-Конец — ворота Тракта. Мне одному удалось установить, что это не так.
— И как?
Билли Анкер хмыкнул. В лице его что-то изменилось.
— Я туда спустился, — ответил он.
Серия Мау уставилась на него.
— Но… — только и вымолвила она. Она перебирала в памяти всех, кто погиб при подобной попытке.
— Тебе было все равно? — спросила она затем.
Он передернул плечами:
— Я хотел узнать.
— Билли Анкер…
— О, там нет прохода, — сказал он. — Эта штука меня сломала. Она мой корабль покорежила. Странный вихрь света просто висит там, словно трещина в пустоте. Его на фоне звезд едва можно различить, но стоит протиснуться туда, и… — Он воззрился на свою искалеченную руку. — Кто знает? Все меняется. Там такое творится, что у меня нет слов описать. Это как снова стать ребенком и угодить в кошмар, где бежишь и бежишь по бесконечному коридору в темноте. Я такое слышал, что до сих пор смысла услышанного не понимаю: эти звуки просачивались сквозь корпус. Но я там побывал! И знаешь что?
Вспоминая, он покачивался взад-вперед от возбуждения. Он словно помолодел на двадцать лет с того момента, как Серия Мау его разбудила. Складки вокруг губ пропали. Взгляд зеленовато-серых глаз стало еще тяжелее переносить: глаза озарились внутренним светом, ироничным сиянием потаенного повествования, скрепляющего яростную конструкцию его личности; в то же время Билли Анкер показался ей более уязвимым, более человечным.
— Я побывал там первым из всех entradistas. Я очутился на передовой, в первый раз за свою жизнь. Ты себе можешь такое представить?
Она не смогла.
«Если ты не в состоянии удержаться от столь притягивающего воздействия на людей, Билли Анкер, — подумалось ей, — так это потому, что у тебя самооценки нет. Нам нужен человек, а ты нам являешь валета червей».[45] Потом она внезапно сообразила, кого он ей напоминает. Если бы лошадиный хвост остался черен, а худощавое темнокожее лицо не так иссушили усталость и лучи далеких солнц, Билли Анкер пришелся бы вполне ко двору на вечеринке у закройщика в деловом квартале Кармоди, на Генри-стрит, в теплой влажной ночи Мотеля Сплендидо…
— Ты клон дяди Зипа, — сказала она.
Поначалу ей показалось, что она его этим удивит. Но он лишь усмехнулся и пожал плечами.
— Личность его не передалась мне, — отвечал он. В его лице что-то неуловимо изменилось.
— Он тебя за этим и создал.
— Ему требовалась замена. Его карьера entradista подходила к концу. Он полагал, что дитя станет заменой отцу. Но я гуляю сам по себе, — сказал Билли Анкер, сморгнув. — Хоть я это всем говорю, но так оно и есть.
— Билли…
— Тебе не хочется услышать о моей находке?
— Разумеется, — ответила она. Впрочем, в тот момент ее это не интересовало: мороз продрал от мыслей о его судьбе. — Разумеется, я хочу о ней услышать.
Он некоторое время молчал. Пару раз порывался заговорить, но словно бы терял дар речи. Наконец начал:
— Это место… оно так далеко выпирает на Тракт, что там практически ушами слышишь его рев и ярость. Падаешь в червоточину вверх тормашками, кувыркаешься, все системы управления на пределе, а потом появляется это. Свет. Глубокий свет. Фонтаны, каскады, ниспадающие завесы света. Всех цветов, какие можно и нельзя себе представить. Те формы, какие себе воображали, глядя в старые оптические телескопы с Земли. Ну, ты помнишь. Газовые облака и звездные тучки, всякое такое, но они там в реальном времени человеческого восприятия эволюционируют. Они накатывают и опадают, как прибой. — Он снова замолчал, заглядывая в глубины памяти, словно позабыл о ее присутствии. Потом сказал: — И знаешь ли, это место довольно маленькое. Какая-то старая луна, они ее по червоточине спустили для своих нужд. Атмосферы нет. Горизонт искривлен. Она голая. Там одна лишь белая пыль на поверхности, подобной цементному полу…
Его голос упал до шепота:
— Цементному полу. Там слышно, как от звука шагов внутри резонирует K-од, словно в соборе. — Он повысил голос: — О, я там не остался! Я не был готов. Я увидел все это разом. Я так перепугался, что не осмелился остаться. Я прямо слышал, как шумит за вуалью Тракта K-од, я чувствовал, как изливается на меня свет. Я спиной чуял, как Тракт на меня смотрит. Я поверить не мог, что они прорубили червоточину в это безумное местечко. Я сгреб первое, что мне попалось под руку, совсем как первооткрыватели, — первое, что увидел. И свалил как можно быстрее.
Он ткнул пальцем через плечо в пакет доктора Хэндса.
— Это одна из тех штуковин, — сказал он. И вздрогнул. — Я поднял с луны «Меч караоке», но еще долго не мог никуда отправиться. Мы просто висели там в потоках света. Даже кораблю стало по-своему жутко. Я не мог себя принудить снова войти в червоточину. Червоточина — это лотерея. Даже для чувака вроде меня — это русская рулетка. Кончилось дело тем, что я определил свои примерные координаты по абсолютным навигационным ориентирам — по стандартной гравитационной волне, например, и по тем, в которых я был не столь уверен, вроде параметров анизотропии Вселенной как целого. Потом я начал долгое обратное путешествие в динатоке. Я был сломлен. Я собрал то немногое, что прихватил оттуда, и сторговал эти вещи. Я ошибся. Я вскоре понял: теперь всем в Галактике позарез захочется узнать то, что известно мне. И я спрятался.
— Но ты ведь можешь найти это место снова, — затаив дыхание, сказала Серия Мау.
