Как приручить дракона – 5 - Евгений Адгурович Капба
— Вы — начальник, я — работник, — кивнул я. — Командуйте, когда и куда нужно подойти. Смотровая комиссия — значит смотровая комиссия. Кстати, а что там по премии полагается за выход?
— Ну, вы крохобор! — рассмеялась кхазадка. — Но я одобряю, одобряю! Шесть процентов к окладу. Всякий труд должен быть оплачен!
Смотровая комиссия — дело довольно странное. Приходит домой к незнакомым людям толпа дядей и тетей, часто — без удостоверений, просто с папочками в руках. И начинает смотреть. Порядок ли в доме? Есть ли продукты в холодильнике? Где спит ребенок? Работает ли тяга в печной трубе?
И ладно, если с комиссией идут, например, милиционер и пожарный. Они хотя бы в форме! У них удостоверения имеются, и вообще — выглядят солидно. А если это соцслужба, педагоги, коммунальщики и, например, санстанция? По какой-такой причине народ вообще должен перед ними двери открывать? Просто — группа непонятных женщин, уставших и нервных, вот что такое по факту эта смотровая комиссия!
В большинстве случаев на таких мероприятиях я чувствовал себя неловко: ну, кто я такой, чтобы взрослым людям указывать, как им хозяйство вести и чем детей кормить? Как будто у нас у всех дома идеально чисто, вещи лежат по ранжиру, а на кухне хранится запас еды на три дня — обязательно с мясом, молочными продуктами и свежей зеленью. Давайте признаем: в наших в жилищах частенько царит бардак, и, если б к нам в эти периоды пришла комиссия — имели бы мы бледный вид.
Однако встречались порой ситуации вопиющие, ради которых, в общем-то, подобные рейды и проводились. И, стоит признать, на Тверди таких историй было ничуть не меньше, чем на Земле. Конечно — с местным колоритом.
* * *
В нашей милой компании, которой мы ходили по адресам поднадзорной категории граждан, имелись тетеньки в дутых куртках, еще одни тетеньки — в полупальто, и другие тетеньки — в легких плащиках. Дяденька милиционер и дяденька пожарный были в форме, а я — в костюме. Весна! Хорошо, хоть никто в шубе или в шортах не явился!
Солнце то палило нещадно, то пряталось за тучи, и при этом резко холодало. Дул порывистый ветер, портя дамам прически, а у служивых мечтая сбить с голов фуражки. У меня ни фуражки, ни прически как таковых не имелось, так что на ветер мне было, в общем-то, наплевать. В какую сторону завернутся мои рыжие вихры — это дело третьестепенной важности.
А вот на грязь под ногами, хмурые физиономии в окнах и феерический бардак вокруг не обращать внимания я не мог. В этом конкретном дворе барака, например, стоял ржавый остов автомобиля, вокруг него бродили и гадили гуси со зверскими мордами. Под стенами барака громоздились две кучи бутылок — пластмассовых и стеклянных, прикрытых полиэтиленовой пленкой. Детская песочница выглядела жалко: борта ее покосились, в самом центре сидел кот и весьма характерно изгибал хвост, справляя большую нужду. В общем, картина прискорбная, можно даже сказать — хтоническая!
Зверинец в принципе считался районом неблагополучным. Здесь, по соседству с народом простым и небогатым, но порядочным, проживали настоящие отбросы общества: дауншифтеры, алкоголики, наркоманы, тунеядцы, побирушки и прочая шушера. Стоит быть честным: орков среди них было, скажем так, прилично. Точнее — неприлично. Неприлично много! Мы пришли к семье снага — их мать второй день не выходила на работу, а детишки — не посещали садик и школу.
— Смотровая комиссия, открывайте! — строгая тётя, заместитель председателя Комиссии по делам несовершеннолетних при управлении народного просвещения, решительно постучала в дверь. — Мы знаем, что вы дома! Открывайте сами, не то хуже будет — с нами милиционер!
Милиционер сделал классический фейспалм. Он был худенький и молоденький, да и вообще, без ордера вламываться в двери права никакого не имел. Дверь — страшная, обшарпанная, покрытая белой краской — была под стать всей обстановке барачного подъезда, замызганного и захарканного.
— А мама спит-на, — произнёс девчачий голос со снажьим акцентом. — Она устала и спит, и мы не знаем, как открыть!
— Это ты, Косточка? — зампред КДН была профессионалом и знала подопечных чуть ли не каждого наперечет. — Это я, Ольга Владимировна. Помнишь, мы к вам на Рождество приходили?
— Да-а-а! С конфетами-врот! — голосов теперь звучало более, чем три, точно. — А теперь у вас конфеты есть-на?
Все стали переглядываться. Наконец коммунальщица — кажется, местный мастер участка — кивнула и достала несколько карамелек.
— Есть конфеты! — ответила Ольга Владимировна. — Давай, открывай. У вас там цепочку надо снять — и всё. Мы тихонько зайдем, посмотрим, как у вас дела, и уйдем!
Брякнула цепочка, дверь скрипнула и чуть приоткрылась.
— Аккуратно, — предупредила Ольга Владимировна. — Там у них с половым покрытием вопросики.
— Какие вопросики? — удивился плечистый пожарный.
— Они им печь топят, — пояснила зампред.
— Поня-а-атно… — протянули члены комиссии.
Я помалкивал. На Земле я видал всякое. Пускай зеленых снага у нас не было, зато синие алкаши водились. И жили порой в обстоятельствах, напоминающих скорее стоянки первобытного человека, а не современные благоустроенные квартиры. Наверное, благодаря этому опыту мне сейчас удалось не скривить физиономию и не заткнуть нос. А ещё — не рухнуть в бездну, разверзшуюся у порога.
Бездна была так себе, неглубокая, примерно полметра, аккурат до земли, благо — снажья квартира располагалась на первом этаже барака, так что головы соседей в прорехи пола видать не было. Только глину и песок — в равных пропорциях. В песке копошились трое детей из последнего… Помета? Очень сложно было понять, как охарактеризовать рождение орчат у снага: они появлялись на свет… Выводками? По три, четыре, даже — пять сразу! И таких приплодов орчанка могла за жизнь выносить вроде как несколько, но по факту — существовала негласная практика (по крайней мере в земщине) хирургической стерилизации после рождения десяти детей, за сколько бы подходов орочья мать-героиня с этим вопросом ни справилась.
Так что тут у нас налицо было семеро зелёненьких деток: младшие — годиков двух, старшие — примерно восьми-десяти.
— Давай конфет, давай! — четыре орчонка выплясывали вокруг нас, живо напоминая знаменитую сцену из «Двенадцати
