Виктор Смольников - Котов
— На, держи таблетку, положи под язык и рассасывай ее, — подавая больному вожделенный циклодол, сказала Полина Николаевна.
Вскоре Андрей пришел в себя.
— Че ты такой нежный? — спрашивала медсестра пострадавшего. — Всего-то два кубика тебе ввела, а ты сразу на пол падать!
— А нельзя ли мне отменить это лекарство? — спросил оглушенный действием нейролептика Котов.
— Ишь чего придумал, галушка — это самое главное лекарство при твоей болезни! — отреагировала Полина Николаевна. — Хочешь отсюда побыстрей выйти?
— Конечно, хочу!
— Тогда терпи. Чем сильнее лекарство действует, тем быстрее дома окажешься.
— Дайте мне еще циклодола, — попросил Котов.
— Хватит тебе, еще привыкнешь. Вон сколько больных наркоманами стали, без циклы вообще не могут!
В отделении наступил тихий час. В голове Котова путались мысли. На автопилоте больной отвечал на замечания собратьев по несчастью. Недели на три сознание Андрея почти что отключилось. Лишь нехотя отзываясь на реплики Ильи и Леши Печеня, Котов игнорировал остальных обитателей палаты.
Карась сочувственно говорил:
— Вот, еще одного нормального пацана в овощ превратили!
Печень, обращаясь к зомбированному нейролептиками новичку, успокаивал:
— Это состояние у тебя пройдет сразу, как отменят галоперидол!
Андрею же было все равно, галоперидол так галоперидол. Лишь на боль, которую Котову доставляли болезненные инъекции, он ругался матом. Временами сознание оставляло Андрея, и он мешком падал на пол. Валяющегося на полу пациента никто не торопился поднимать, обитатели дома скорби и персонал просто перешагивали через Котова или обходили его. Когда дурнота проходила, Андрей сам, опираясь на руки, подползал к стене и уже потом с неимоверным трудом приводил себя в гвертикальное положение.
Карась как мог помогал своему приятелю, иногда делясь с ним циклодолом и чифирем. Эти допинги лишь на полчаса-час снимали заторможенность, а потом становилось еще хуже. Пустая голова, и мыслей ноль. Приезжавшие родственники уже так не радовали больного, но, спасибо им, привозили сигареты и хавку, которые в богадельне были на вес золота.
Но больше всего угнетало Андрея то, что к нему перестал приходить рыцарь Храма и его сподвижники. Что же стало с Роже, Мондидье и другими крестоносцами?
28
Близился Новый год. Засыпанные снегом чуть не по самую крышу корпуса тюремной больницы издали напоминали медвежьи берлоги. Только пар, подымавшийся над приземистым корпусом, свидетельствовал о том, что здесь живут люди. Погода свирепствовала, тридцатиградусные морозы изводили людей своей лютостью и непрерывностью. Стекла в отделении все покрылись изморозью, замысловатые фигуры из кристаллов льда плохо пропускали свет скоротечного зимнего дня и не позволяли рассмотреть то, что происходило за пределами отделения. В помещение богадельни санитары принесли мохнатую, пушистую красавицу, верхушка которой достигала потолка. Запах мороза и хвои пьяняще действовал на пациентов. Олег Фикса даже оторвал маленькую веточку и стал жадно жевать. Свои действия он комментировал так:
— В иголках вся сила и есть! Витамины сплошные, даром, что ли, елка в лесу растет? И во рту приятно, как будто тюбик зубной пасты проглотил!
— Вечно ты, Фикса, в рот всякую дрянь тащишь! А потом с очка не слезаешь и слабительное просишь! — ругалась медсестра.
Команда из нескольких психбольных под руководством Светланы Павловны стала наряжать елку. Откуда-то были принесены мишура и скромные игрушки, изображающие зверюшек. Сашка-Копыто, один из постоянно прописанных в дурдоме пациентов, занимался самой квалифицированной работой: под наблюдением санитара больной ножницами вырезал бумажные снежинки. Вскоре вся елка была усыпана делом Сашкиных рук. Но Копытов разошелся не на шутку:
— Светлана Павловна! Дайте еще бумаги, я дверь в туалет тоже хочу снежинками украсить!
— Хватит, Сашка, и так бумаги полпачки извели.
— Так я и из газет могу вырезать, такой праздник раз в году бывает!
— Ну, хорошо, бери, только не газету с программой.
Ободренный согласием медсестры Копыто развернул “Правду” и начал методично вырезать что-то невообразимое, размером в развернутую газету. Обрезки бумаги так и летели на пол, и через десять минут в руках у Сашки был лист, изрезанный различными геометрическими фигурками. Свое творение Копыто прилепил лейкопластырем на туалетную дверь и с металлом в голосе сообщил всем, что тот, кто сорвет эту суперснежинку, получит в глаз лично от него.
Из-за предновогодней суеты время, которое в больнице тянулось как густой сироп, пошло быстрее. Даже совсем заколотые нейролептиками больные о чем-то судачили и строили планы. Ровно под тридцать первое декабря Андрея вызвал к себе Игорь Николаевич. Удовлетворенно заметив, что у пациента исчез лихорадочный блеск глаз и суетливость, молодой эскулап начал беседу.
— Видите ли вы сейчас храмовников? Или, может, вы по-прежнему слышите их голоса?
— К большому сожалению, нет, — огорченно выдохнув, ответил Котов.
Игорь Николаевич довольно потер руки.
— Как вы относитесь к тому, что с вами происходило? — продолжал спрашивать врач.
— Все, что я слышал и видел, было как на самом деле, так же точно, как я вижу и слышу вас! Я даже видел крепость крестоносцев с высоты птичьего полета. То, что мне казалось, так походило на правду!
— Ну, вот, вы встали на путь выздоровления. Теперь вы уже начинаете понимать, что ваши переживания были очень похожими на правду, но не были правдой, то есть были болезненными. Сегодня я отменю вам инъекции и уменьшу дозу лекарств, надеюсь, не за горами и домашний отпуск. Кроме того, я перевожу вас из наблюдательной палаты в обычную.
“Господи, неужели? Неужели меня отпустят домой? А я-то ведь всерьез думал, что я здесь навсегда! — радостно думал Котов. — Надо Карасю сказать, может, чего ему привезти из города надо!”
— Илья, мне уколы отменили и переводят в общую палату! — восторженно сообщил Карасю Андрей.
Илья, почесав затылок, заметил:
— Везет же вольняшкам, мало того что лечение всего два месяца длится, так и из наблюдаловки быстро выводят! Единственно, что плохо в других палатах, что холодно там. Вон Колька Филин специально из общей палаты попросился в этот гадюшник, так он замерзал там.
— Это еще не все! Игорь Николаевич обещал меня скоро в домашний отпуск отправить!
— Врешь! — недоверчиво сказал Илья.
— А что мне врать? За что купил, за то и продаю.
— Во дела! А я здесь уже второй год кукую. И никто меня в домашний отпуск не отправлял. Представляешь, какая несправедливость!
— Так ты же, Илья, на принудительном лечении, а Кот просто больной, — отозвался Леша Печень. — Я вот тоже, хоть и лежу полгода, уже три раза дома был.
Илья минуты две помолчал, усваивая полученную информацию. Затем смекнув, что к чему, отозвал Котова подальше от лишних ушей для конфиденциального разговора. Зайдя в пустой туалет, Карась зашептал на ухо Андрею:
— Ты слышь, Кот, привези мне из города водки пару бутылок.
— А как я их пронесу в отделение? Меня же обыскивать будут.
— А это не твоя забота! Как привезешь, поставишь горилку в сугроб у входа, снежком так запороши, ну, чтобы не видно было.
— А что потом?
— А потом все просто. По утрам Вова, дворник из больных, выйдет на улицу снег чистить и пронесет водку в отделение, дворников здесь пока еще не обыскивают.
— А, понято.
— Это еще не все, — продолжал Карась.
— Еще чего-нибудь привезти?
— Нет. Ты к моей телке в городе зайди, напомни обо мне!
— А что мне ей сказать?
— Скажи, так, мол, и так, все у него нормально. Спроси, почему забыла обо мне. Вотри ей, чтобы обязательно приехала!
— А адрес у нее какой?
— Я тебе на бумажке напишу, но попоздней. А лучше запомни на слух. Улица Заводская, дом три, квартира пятьдесят пять. В третьем подъезде, на втором этаже. Запомнил?
— Нет, у меня от этих лекарств с памятью плохо стало, — с сожалением констатировал Котов.
— Тогда перед твоим отпуском я тебе на ладони напишу. А то бумажку-то и потерять недолго, да и в чужие руки, не дай Бог, попадет.
— Хорошо, Карась, только я думаю, давно тебя забыла твоя подружка!
Илья нахмурился и, выпустив струю дыма из носа, сказал:
— Не скажи! У нас с ней все было тики-тики. На Восьмое марта, на день рождения я ей цветы дарил. В Ялту вместе ездили.
— А она знает, что ты болеешь?
— Во-первых, я не болею. Во-вторых, у нас такая любовь была, что ты и не поверишь, такого она забыть не могла.
“Как же, как же, я вот тоже так считал, что если любовь — так это навсегда”, — подумал Андрей и сказал:
— Моя зазноба вот ко мне так и не приехала, а я здесь скоро как месяц пребываю.
— Что такое месяц? Тьфу!
— Не скажи, за месяц можно все узнать, где, как и так далее. Давно бы приехала, если бы хотела.
— Да что месяц! Я вот здесь второй год кукую, а надежду не теряю!
