Виктор Смольников - Котов
Допив чифирь, картежники сделали перерыв и пошли в курилку. Сигаретами угощал Андрей. В руках Котова была пачка самых дорогих советских сигарет того времени — “Космос”. Этот элемент житейского комфорта сразу поднимал его обладателя на недосягаемую высоту в больничной иерархии. Это значило, что человека не забыли и привозят ему передачки, что было редкостью, на большинство обитателей “крытки” родственники просто плюнули. Поскольку сегодня был праздник, курили по полной сигарете и даже оставили покурить мастевым, пусть и у них будет радость.
Ожидавшие своей очереди опущенные получили по окурку, причем Ухов до конца сигарету не выкурил, затушил фильтр и оставил себе бумажную гильзу.
— Для чего она тебе? — спросил Кот.
— Как для чего? Теперь чинарик для меня мундштуком будет! Иногда ведь как получается, оставляют мне окурок, а он три миллиметра длиной, губы жжет. А я его в фильтр вставлю и нормально покурю. Кроме того, на гильзе написано “Космос”, пусть мне все завидуют!
— Бог ты мой, — только и удивлялся Андрей. — И почему ты, Ухо, такой непутевый, ни сигарет у тебя своих, ни циклодола, ни чая.
— У него в наличии только губы и желание, — зло вставил Карась, — да и нечего его жалеть, помнишь, как он против тебя воду мутил?
— Я вот тоже это вспоминаю и понять не могу, зачем ему это было нужно.
— А он всем новеньким на психику давит. Полгода назад тут больной был, Вася Штукин, так он этому больному втирал, что он, Ухов, — вор в законе. Вася этот поверил, все сигареты ему отдавал и хавку. А Ухов разошелся не на шутку, даже требовал, чтобы Штука у родственников попросил магнитофон, чтобы блатную музыку слушать. Кое-как Туз растолковал Ваське, кто есть Ухов на самом деле, но к тому времени Штука умудрился после Леньки покурить чинарик, и его поставили на положение, хорошо, что этот Штукин был “вольняшка” и вскоре из больницы съехал.
— Ленька, — обращаясь к Ухову, сказал Карась, — что делать будешь, когда выйдешь из больницы? Окурки по тротуарам собирать, что ли? Бутылки пустые подбирать?
— Я блатным буду!
— Не смеши, петух, какой из тебя блатной? С твоим-то прошлым! Это здесь на твой зад претенденты имеются, а на воле баб полно, так что ты там на фиг не будешь нужен.
— У меня среди знакомых авторитеты имеются, они за меня слово замолвят.
— Ухо, не трепись, твоему базару грош цена, — резюмировал Карась, — мало тебе попадало за твою тупость!
На ужине троица сидела вместе. Сидели за отдельным столом, который весь был заставлен деликатесами, которые были привезены Печеню и Котову. Понятное дело, Карася никто не навестил. К столу попытался пристроиться Фикса, но Илья грозно прикрикнул на попрошайку, и Олег, поняв, что может получить в глаз за свою назойливость, ушел несолоно хлебавши. Когда приятели ели полукопченую колбасу, они услышали из-под стола голос:
— Мужики, шкурки от колбасы не выбрасывайте, я их доем!
— Кто там? — страшно рассердился Карась, — кому в ухо давно не доставалось?
— Это я, — выбираясь из-под столешницы, ответил Сухоплюев.
— Чего тебе, Плевок, надо?
— Да я уже сказал, вот шкурки бы мне, да и селедка тут у вас лежит, вы, когда ее съедите, косточки и голову мне оставьте! А я вам зубок чеснока.
— На кой нам твой вонючий чеснок? — смягчившись, спросил Илья.
— А он от всего помогает, от простуды и от авитаминоза.
— Вот и ешь сам. Ишь какие еще слова знает! Авитаминоз!
— Так вы мне доесть за вами оставите?
— Ладно, — ответил за всех Карась. — Радуйся, сегодня праздник, все, что на столе останется, твое!
Сухоплюеву досталось гораздо больше, чем он ожидал. Полупустая банка с майонезом, которую Плевок облизал до блеска и спрятал в карман, обломки печенья, рыбьи кости, шкурка от колбасы и, к вящему восторгу сидельца, два пельменя, которые почему-то не доели ужинавшие.
После приема пищи все отделение стало смотреть телевизор, который для большей безопасности был заключен в металлический короб под потолком таким образом, что переключать каналы можно было только высокому человеку, вставшему на табурет. Впрочем, скакать по каналам в те времена смысла не было, поскольку транслировались только две станции. То, что нужно посмотреть, выбирали заранее, подчеркивая в газетной программе нужную передачу.
Сейчас по ящику показывали передачу “Новый год встречает вся страна”. Заученные тексты, озвучиваемые передовиками производства, перемежались с панорамными видами строек пятилетки; более всего поразил смотревших сюжет о какой-то сибирской электростанции, со стометровой высоты которой падал огромный поток воды.
— Прямо Ниагарский водопад, — вставил Кирпич. Тему поддержали другие больные.
— Эх, хорошо бы в Штаты съездить! — сказал Копыто.
— А что тебе там делать? — спросил Славик.
— Подлечиться, денег подзаработать!
— Кому ты там нужен?
— А я бы дворником устроился, подметать-то я умею!
— Так там, наверное, все машинами делается, у них же цивилизация!
— Ну, газоны бы подстригать стал, собак чужих выгуливать нанялся.
— Это у нас в СССР безработицы нет, а в Штатах найти работу трудно.
— Все лучше, чем у нас по талонам раз в месяц колбасу покупать да курево из-под полы доставать!
— А я вот смотрел фильм ихний, “Полет над гнездом кукушки”, так представьте, они там, в дурдоме, “Мальборо” курят, а во дворе психбольницы площадка есть, психи на ней в баскетбол играют, и еще у них свой бассейн есть!
— Эх, посидеть бы в такой “дурке”!
— Это что еще за политические разговорчики, ушлепки! — полупьяным голосом пресек мечтания психов санитар Вова. — За такие беседы надо бы вас в наблюдательную запереть, чтобы заткнули свои пердильники. Да и что вы на СССР набросились? Страна вас кормит, поит, лечит, а от вас только говно!
— Да мы ничего, Вова, так только помечтали, нам другой страны, кроме СССР, не надо.
— То-то вот, а то залетите сюда по политической статье, как Гошка Пентагон.
— Это кто такой? — поинтересовался Андрей.
— Да в пятой палате лежит, — ответил Карась. — Его в дурку посадили за то, что он листовки антисоветские расклеивал. Уже восемь лет по больницам. Его и психом-то назвать сложно, рассуждает все по уму, всегда чистится, моется, бреется, аккуратно одет, только замкнутый, ни с кем не общается. Ему что-нибудь скажешь, захочешь, к примеру, с ним поговорить, а он только “да” или “нет” в ответ. Ему и таблеток дают всего ничего, полмиллиграмма трифтазина да на ночь таблетку релашки. Других бы на его месте давно выписали, а этого — нет, вот что значит с властью бороться.
Наступило время приема таблеток. Телевизор выключили, и больные стали выстраиваться в длиннющую очередь за таблетками, дыша в затылок друг другу. Больничный день, а вернее вечер, а одновременно и год, тихо заканчивались. В то время когда больные пили лекарства, вся страна сидела за праздничными столами. Бутылки с шампанским были еще не раскупорены, на столе стояли пока не тронутые вилками салаты “оливье” и “мимоза”; не подаренные подарки дожидались своей очереди, весь мир встречал самый радостный и в то же время самый семейный праздник, — наступал Новый год.
30
Из-за двери ординаторской через щели в проеме падали лучи света. За одним из столов сидел, подложив руку под голову, человек в белом халате. На столе перед врачом стояла непочатая бутылка молдавского коньяка. “Для всех людей праздник, а я вот здесь кукую, выпало мне дежурство на Новый год, — немного сердился Игорь Николаевич, что именно он волею судеб делил этой ночью место пребывания с пациентами дурдома. — Надо было встать в позу, объяснить главврачу, что я не крайний, чтобы в Новый год дежурить”. Врач нервно перебирал пухлые папки, лежавшие рядом с бутылкой. В каждой папке — история болезни, судьба того или иного пациента. Папок было много, они были сложены в две неравные стопки. В одной стопке, которая была значительно больше, — это документы тех душевнобольных, которым было рекомендовано продолжение принудительного лечения. В другой стопке лежали дела тех, кого вскоре собирались выписывать. Игорь Николаевич специально собрал истории болезней, чтобы спокойно разобраться в положении дел в отделении. Кроме бумаг, бутылки коньяка и горевшей настольной лампы на столе стояла портативная пишущая машинка “Оптима”.
Молодой врач любил собирать в одном месте все необходимое для работы. Эскулап вставил в пишущую машинку закладку, состоявшую из нескольких листов бумаги и копирки. Таким образом, за каждый проход листа “Оптима” выдавала четыре экземпляра текста. Постепенно врач успокоился и перестал сердиться на главного. “В конце концов, за это дежурство я получу два отгула и отдохну по полной. На ночную дискотеку с Семеном сгоняем, в баню схожу, но не как все нормальные люди, тридцать первого декабря, а уже в наступившем году”. Игорь Николаевич еще не успел обзавестись семьей. Два полноценных романа, которые врач пережил, еще будучи студентом, и пара-тройка ни к чему не обязывающих связей не привели к созданию семьи, как тогда было принято говорить, “ячейки советского общества”. Эротические переживания, которые имел в своем жизненном багаже молодой врач, убедили Игоря Николаевича в собственной полной гетеросексуальности и нормальной мужской силе без всяких патологий, которые будущие психиатры изучали на пятом курсе.
