Дигитал - Олег Георгиевич Маркеев
Подальше от этого проклятого дома.
Глава восьмая
Charge the battеries
Жизнь, суетная, исступленная, несмотря ни на что, продолжалась. В окнах горел свет и мелькали человеческие силуэты, гротескно жестикулирующие и аляповато заляпанные светом.
Сразу из нескольких окон в вечер долбилась музыка. Не та, из алабамской ночи, а примитивно-слезливая и тупо-веселая, московский римейк всего на свете. Музыка портвейна и пива, а не жидкого ромового огня. Из первого подъезда заходилась попсовым плачем звездуля, потерявшая мужа-коротышку и не нашедшая пока ничего приличнее. В окне шестого этажа пьяно-эстетично дебоширил «Ленинград», в дальнем конце из черного квадрата окна скупой пацанской слезой капал на мозги лесоповальный шансон.
За домами устало гудело шоссе. Машины, перекликаясь клаксонами, везли седоков в ночь.
Этот двор, укрытый дырявым шатром листвы, был плохим убежищем для одинокого человека. Но лучшего Алексей не стал искать. Не было ни сил, ни желания. Уж он-то, истоптавший сотни километров по московским дворам, знал, что усилия не окупятся. Все худо-бедно приличное давно огорожено заборами с видеокамерами. А то загаженное, запустелое и трущобное, что осталось в коллективном пользовании, надо принимать, как судьбу, родителей и родину, не кривя рожу.
Вот он и вошел в первый же темный двор, куда привели ноги, и сел на первую же скамейку, у которой они отказались волочиться дальше. Осмотревшись, понял, что совершил ошибку. По привычке сел, как нормальный, задом на сиденье, ногами на земле. А, судя по зашарканным и заплеванным доскам, сидеть полагалось ногами на сиденье, задницей — на верхней жердочке спинки.
— Гиббоны, блин! — проворчал Алексей.
Сковырнул пробку зажигалкой, теплая пивная пена облепила пальцы. Закинул голову и влил в себя первый глоток. Оторвался перевести дух.
И тут же в голове закружила радужная карусель. Подхватила, запеленала яркими лентами, вздернула вверх, в самое небо…
…Сверху, сквозь рваную дерюгу листвы, он увидел одинокую фигурку на скамейке, не больше муравья на былинке, крохотную и жалкую в своей малости. А он, другой, тот, что был несравнимо сильнее и свободным, тот, что был наделен даром полета, устремил себя вверх, пробил слой смога и испарений, накрывший погружающийся в дурной сон большой город, увидел этот город гигантской светящейся медузой, кисельно растекшейся меж семи холмов, с такой высоты ничего человеческого уже было не различить, что уже само по себе неплохо, но он не стал долго любоваться видом, доступным каждому прилипшему носом к стеклу иллюминатора идущего на посадку самолета, а, вытянувшись, устремился еще выше, прямо в черноту неба, где зрели алмазные ягоды звезд; скорость стала нарастать, словно чернота тянула, засасывала в себя, и в какой-то момент он почувствовал, что превратился в размазанный сгусток ярко-фосфорного огня, кометой несущейся между звезд…
…Падение со звезд было мгновенным и оглушительным. Медленно вернулось ощущение тела и вместе с ним похмельная разбитость и тоска.
Алексей пошевелился, и тут же в грудь уперлась тупая боль.
Гнусавый голос что-то произнес. Совсем близко. Опасно близко.
Алексей открыл глаза.
На фоне окон дома отчетливо проступили два мужских силуэта.
— Что надо, гоблины? — спросил Алексей, пытаясь отлепить спину, но в грудь уперлось что-то твердое, и тупая боль вдавила назад.
— Сиди, пьянь, и не рыпайся! — прогнусавил голос.
— У тебя документы есть? — спросил другой, принадлежащий более крупному мужчине.
— Или бабки, — сократил беседу до минимума гнусавый.
Алексей присмотрелся. Над головами мужчин чернели нимбы фуражек.
Все сразу же встало на свои места. И новое место в жизни Алексею чрезвычайно не понравилось.
Один, слегка выпивший, в чужом дворе, на чужой «земле». Даже если есть паспорт, а в нем треклятая регистрация. Что дает тебе краснокожая паспортина российского гражданина? Ничего. Думаешь, взял тебя под свои крылья распятый державный орел? Фиг там два! Ты есть никто, и звать тебя «электорат», если нет у тебя Удостоверения. Не паршивого паспорта, ничего, кроме рожи твоей, не удостоверяющего, а Удостоверения! Маленькой такой книжечки, где четко прописано, что ты не тварь дрожащая, а право имеешь.
«Дурак Раскольников, бабку зарубил, чтобы что-то там себе доказать. Надо было со своими комплексами в охранку идти: там ему бы выдали не топор, а служебный наган, ксиву и — Право. Право карать и миловать на отдельном пятачке Империи, порученном тебе к охране и отведенном к кормлению. Быстро бы откормился, набил кулаки о „контингент“, и было бы всем хорошо. И бывшему студенту, и Империи», — не к месту и не ко времени подумалось Алексею.
— Дубину убери, — как можно вежливее попросил он.
— Ты глянь, он уже права качает! Очухался, что ли? — Гнусавый явно получал чисто эстетическое удовольствие от власти. — А если дубиной по хребту, а? За сопротивление.
У второго к власти отношение было практичное, как у борова к кормушке.
— Проверь, что у него в кармане. В барсетке нифига нет.
— Там паспорт есть, — подсказал Алексей. — Вы, вообще, из какого отделения?
— Тебе какое дело? В отделение захотелось? Счас организую.
Гнусавый занес палку над головой.
Алексей чувствовал, что ничего не случится. Не посмеет ударить. По сценарию не катит. И дергаться не надо, еще есть шанс разрулить ситуацию.
Он заставил себя расслабиться и посмотреть на все происходящее отстранено, как бы со стороны. Обычно помогало — и в борцовском зале, и в жизни.
И вдруг обрушился вихрь фосфорного огня…
…Алексей почувствовал под ногами землю. Она слегка покачивалась, как палуба в шторм, но вырваться из-под ног и опрокидываться не собиралась.
Он потряс головой. Огляделся. Двор как двор. Нормальный, среднестатистический. Только что он в нем делает, Алексей вспомнить не мог. И откуда взялись два тела у его ног — тем более.
Одно из тел подавало признаки жизни, сучило ногами и издавало хриплый стон. Второе валялось мешком с картошкой, грузно и неподъемно.
Память и осознание себя вернулись моментально, будто вынырнул из вязкого дурного сна.
Алексей тихо охнул и потер висок.
— Ни фига себе, погорячился, — пробормотал он.
Первой, рефлекторной реакцией было установить рекорд бега на короткую дистанцию.
Он отчетливо осознал, что переступил черту. Дважды за день. Был опером, человеком с табельным стволом и ксивой. Стал никем, рядовым гражданином, манекеном для ментовской дубинки и сапога власти. И, не задержавшись на нижней точке бытия, на которой живет и пытается быть счастливым большинство, шагнул дальше. В полное ничто.
«Срок, как с куста, — холодно констатировал Алексей. — Даже справка из дурдома не поможет».
И вслед за этой ясностью
