Брюс Бетке - Мятущаяся душа Джимми Твиста
— Хватит, — предложил я. — Может быть, завтра нам больше повезет.
— Нет, — сказал Твист. — Это должно быть сегодня. — Скоро придет время Рашема. — Я воспротивился, но мы зашли еще в один магазин.
Я пытался настроить старую гитару с грифом, похожим на хобот, когда я услышал волшебные звуки. Я пошел на них и увидел Твиста, нежно водящего пальцами по струнам старой пыльного контрабаса.
— Стиг, — сказал он, — вот она.
— Джимми, — сказал я, — я не буду играть на контрабасе.
— Это оно, — повторил он. — Он не обратил внимания на мои протесты, а повернулся к продавцу и стал торговаться.
Через полчаса я вышел оттуда контрабасистом.
Твист настоял, что ночью он возьмет контрабас к себе в комнату. Я устал после дня шопинга, поэтому рано лег, но около полуночи один из его друзей разбудил меня стуком в дверь.
— Рашем сказал подняться, — сказал он. Я натянул штаны и последовал за ним.
Очевидно, Рашем долго к этому готовился. Квартира была забита чернокожими, лишь некоторых из которых я знал. В воздухе пахло жареным цыпленком и гашишом. Страннее всего была тишина в квартире. В эту ночь совсем не было дикой и властной музыки.
Мой контрабас лежал посередине на полу, окруженный свечами. Рашем стоял на коленях перед ним, гладя его гриф и что-то бормоча на островном диалекте. Он посмотрел на меня:
— Друзья, время пришло.
Немедленно прекратились всякие разговоры. Один за другим, люди становились на колени вокруг контрабаса. Одна за другой, свечи гасли, пока не осталась одна свеча в центре круга.
Рашем встал и поднял контрабас, как будто собирался играть.
— Друзья, — начал он, — сегодня мы собрали вас, чтобы принять в наш круг последователя. Мистер Стиг, подойдите!
Я остановился на границе круга. Он посмотрел на мои штаны:
— Вы собираетесь лишаться всей кожи или только выше пояса? — Наверно, я растерялся, потому что он закричал: — Снимай штаны, дурак!
Мне захотелось засмеяться и уйти, но я посмотрел на все эти черные лица и не смог. Вместо этого я, краснея, расстегнул молнию и снял штаны. Некоторые женщины презрительно поглядели на мой бледно-лиловый зад, потом отвернулись.
— Так лучше, — сказал Рашем. — Теперь возьми свой инструмент. — Он протянул мне контрабас. Я неуверенно шагнул вперед, потому что взять контрабас — значило встать так, что зажженная свеча была между моих ног и были видны мои… более интимные органы. Но я поступил, как было сказано, и стоял так, пока он качал головой и что-то бормотал.
— Рашем? — прервал я его шепотом. — Это что-то типа магии?
— Да, — сказал он после минутного раздумья.
— Это… черная магия?
— Да! — Он широко улыбался.
— Э-э… Я не то чтобы верю, что она у меня есть, но я ведь не продаю никому свою душу?
Глаза Рашема вылезли из орбит, а потом Джимми Твист начал смеяться. Через секунду смеялась вся комната.
— Твою душу? — Рашем наконец проговорил, вытирая слезы. — Зачем мне эта жалкая вещь? Белый мальчик, я не отбираю твою душу, я даю ее тебе!
— Но вы сказали, это черная магия! — Я был окончательно сбит с толку.
— Глупец! — засмеялся он. — Ты думаешь цветом своей кожи. Белый — хороший, черный — плохой.
— Но люди Джа знают: лицо больного будет бледным. Лицо мертвого будет белым. Лица насильника и жертвы будут белыми. Ты ничему не научился у Дакбери?
Потом они говорили о кристаллизованных идеях. Тут я наконец понял. Дакбери не был злом. Его ошибка была в том, что он слепо служил и хорошим, и плохим без вопросов. На нем камнем висели века традиций и предрассудков. В конце концов из него выжали все возможное, и теперь он сидел на крыльце и вспоминал свои битвы, пытаясь уверить себя, что ему там было хорошо.
— Плодородная земля будет черной, — продолжил Рашем. — Здоровый, красивый, свободны будет черным. Ты готов потерять свою кожу или ты еще не решился?
Старый Дакбери позволил своей коже заглушить голос его души. Как и я.
— Я готов, — сказал я без раздумий.
О, каким подарком был язык, что я могу описать ту ночь! Ритуал был завораживающим! Мне бы хотелось оказаться в Кентербери и сказать: «Парни, я нашел кое-что, что мы потеряли!», но я бы не знал, что сказать дальше. Что мои уши все еще звенят от песен и смеха и от музыки, подхватившей меня и понесшей?
Что Рашем сделал меня частью музыки и в один миг исполнились все мои мечты?
Они наверняка всего лишь снисходительно улыбнутся, если я скажу, что я и контрабас слились воедино, ближе, чем любовники. Мои пальцы летали по струнам без усилий, и я играл все ноты правильно. Между моим сердцем и моим контрабасом больше не было барьеров, так же как не было барьером между моим сердцем и рукой. Я тоже стал инструментом, играющим в великом танце, движущем землю и небеса. Рашем показал мне мелодию.
Слава щедрым Джа, я нашел мелодию!
Когда я снова проснулся, над Лондоном занимался рассвет и я был в своей комнате, обнаженный, но счастливый и уверенный. Где-то в глубине моего сердца проснулся Стиг Боллок. Он услышал, как я играю, и был поражен услышанным.
Нет, я не превратился внезапно в великого музыканта. Я играл ровно настолько же талантливо, как и вчера. Но теперь я кое от чего избавился: от страха, от стыда, от цинизма Стига по поводу стоимости музыки. И кое-что я приобрел: знание, что я одарен и всегда был одарен. Смешно, но это вовсе не награда. Это соревнование. При рождении мне был дарован музыкальный талант, и Создатель ждал до сих пор, чтобы посмотреть, что я с ним сделаю. Рашем преувеличивал, говоря, что дал мне душу. Скорее, он ее пробудил от векового самоотрицания.
Я сбросил мою греховную шкуру.
Когда солнце встало, я надел штаны и спустился к Дакбери. У меня было впечатление, что сейчас я могу излечить его одним прикосновением.
В халате и тапочках, он отворил дверь. Его волосы и усы были идеально причесаны, но его лицо было еще кислее обычного.
— Дакбери! — заорал я, хватая его за рукава. — Хватит наказывать себя! Ты прощен!
Секунду он смотрел на меня, как будто я сошел с ума, а потом на его лице отразилось сострадание:
— Я вижу, — сказал он тихо. — Они победили. — Он осторожно освободился из моего захвата. — Что они сделали? Убедили тебя, что черное — это белое? Показали тебе дьявола и сказали, что это Бог? Я видел много хороших людей, попавшихся на их удочку. Старый трюк.
— Нет, вы не так поняли!
— Извини, — сказал он, — но тебе нужна большая помощь, чем я могу оказать. — Он вымученно улыбнулся и захлопнул дверь. Стиг Боллок заметил, что Дакбери мог бы работать в банке. Потом мое новое внутреннее спокойствие захватило власть. Дакбери мог подождать. Все, что должно произойти, произойдет. Я решил подняться и поговорить с Твистом о своем будущем.
Дверь была заперта.
Я ждал неделю, но не заметил ни одного его следа. Через несколько дней из его комнаты пошел запах разложения. К концу недели на моей стене появилось влажное пятно. Стиг Боллок снова вылез и сказал мне, какой же я дурак. Может быть, спокойный идиот, но все равно идиот.
Я начал волноваться.
Утром в воскресенье по настоянию миссис О’Грейди мы с Дакбери и клерком взломали дверь. Запахзаставил нас податься назад (клерк добежал до своей комнаты, где изверг на ковер свой завтрак), но мы с Дакбери прижали к носам платки и продолжили штурмовать комнату.
Твист уехал, задолжав за два месяца и оставив в кухне кучу мусора. Особенно противными были кости цыпленка недельной давности. Мы прибрали там.
Через некоторое время очередной чернокожий доставил мне посылку с прощальным письмом Рашема и огромным количеством пластинок. Вдруг я обнаружил, что это то, что я так долго слышал с чердака.
Мне пришлось снова сменить имя и прическу, потому что Стиг был известным циником, и его бывшие друзья никогда бы не поверили в произошедшую со мной перемену. Зимой я создал новую группу. За год, с помощью регги и моей внешности, я сделал состояние.
Теперь у меня поместье в Ковентри с огромным мраморным камином, над которым я повесил останки моей первой гитары. Я провел там много времени: вечеринки с друзьями, интервью и прочее. Мне есть, за чем следить. Точнее, это делает Дакбери. Из него вышел отличный мажордом, пусть я ему и переплачиваю. Под его руководством садовник сделал невозможное с розами. Конечно, Дакбери и сейчас думает, что я странный, и он все еще пытается вернуть меня на путь истинный.
Скоро наступит время излечить Дакбери. Может быть, следующим летом, когда его любимые розы снова зацветут…
Миссис О’Грейди не смогла отказаться от моего предложения купить ее дом за двойную цену. Она переехала обратно к себе на родину и проводит последние годы жизни со своей семьей, рассказывая им истории про странную лондонскую молодежь. Я решил купить еще несколько домом в Финсбури-парке и целую улицу в Брикстоне. Там я и живу, когда не на гастролях и не обязан быть в поместье. Бездомные, наполняющие мои дома, думают, что я просто кошу под звезду, даже когда я привожу грузовик продуктов и кормлю их всех.
