Сонгоку - Татьяна Зимина
Галлюцинации, сны — это удел Нирваны. Мог он из Плюса переместить меня в коллективную грёзу, которую ежечасно видит человечество? Платон говорил, что Призраки превращают сны Нирваны в кошмары… Человек не может очнуться, выйти из киберсна самостоятельно, и как следствие — впадает в кому.
Мирон тоскливо оглядел узкую полоску берега. За ней ничего не было, абсолютно ничего. Пустое пространство, не заполненное воспоминаниями, выглядело просто как клубящийся вихрь.
Вздохнув, он побрёл к перевернутой лодке. Ноги налились тяжестью, в груди кололо. Несколько порезов, полученных о камни под водой, нестерпимо саднили.
Чем больше времени он будет находиться здесь, в виртуальном мире, тем правдоподобнее будут ощущения. Через некоторое время он, попытавшись сломать каменную стену, только повредит руки, а задумав переплыть ручей — элементарно утонет.
Нужно побыстрее выбираться…
Изначальным планом было отыскать Платона. Если он здесь. Если он смог пережить компиляцию личности и не утратить какие-то важные части себя, своей человеческой души. Если удастся его найти, то брат подскажет, как выбраться в Минус.
Слишком много «если»…
О том, что случилось с Амели, думать не хотелось. Сама виновата. Эта сумасшедшая девка втянула его в какую-то жестокую игру от которой, вполне возможно, пострадала сама.
Кто знает, может, они оба в коме. Валяются рядышком на розовой кровати в лав-отеле.
Мирон надеялся, что на перевернутой лодке его ждет Платон. Клял себя за то, что не подошел к нему сразу — поплавать, видите ли, захотел, идиот безмозглый.
Но это был не Платон. И даже не Призрак — такая мыслишка тоже в голову приходила.
На перевернутой лодке сидела Мелета. Расстегнутый вингсьют обвис вокруг её тела бесформенными складками, по руке, мешаясь с песком, стекали тягучие капли крови… Неужели он запомнил её такой? Бессильной, израненой, сломленной?..
— Привет, — против воли сказал он. Понимал, что девушка — всего лишь игра его воображения, но удержаться не смог.
— Привет, — ответила она и Мирона пронзило узнавание. Тот же голос. Те же колечки в брови, в тонком крыле носа, в уголке верхней губы… В распахнутом вороте вингсъюта, на шее, виднеется кончик татуировки. Какой-то надписи из чёрных готических букв.
Мирон нахмурился. Никак не мог вспомнить, была у неё татуировка, или её домыслило его воображение.
Глупо спрашивать, что она здесь делает, — подумал он.
— Почему ты выпрыгнула из окна?
Это тоже был глупый вопрос, но он не давал Мирону покоя всё это время. Пока он летел в Японию, разговаривал с профессором, мчался на байке и дрался с Сонгоку, перед его мысленным взором была Мелета. Кружилась в зимней вьюге над Москвой.
Конечно же, она ничего не ответила. Только дернула плечом, шмыгнула носом и отвернулась. Серебряно звякнули колечки.
Мирон, подождав пару секунд, вздохнул, прихрамывая, подковылял к лодке и уселся рядом с девушкой на широкий, тёплый и пахнущий старыми досками киль. Подобрал одну ногу под себя, нахохлился и стал смотреть на волны.
Мелета, порывшись в карманах, нашла пачку сигарет, прикурила две, одну протянула Мирону, другой затянулась сама. Дым был горьким. Он резал горло, оседал неприятной плёнкой на языке, но он продолжал затягиваться. Потому что это был процесс. В месте, где ничего не происходит, это действие помогало отделить одну секунду жизни от другой. Сделать их отличными, не похожими одна на другую.
Докурив, Мелета бросила окурок в песок, придавила его ногой, обутой в тяжелый шнурованный ботинок.
— Тебе надо уходить, — сказала она.
Помниться, тогда у неё на ногах были лёгкие тапочки… — подумал Мирон и кивнул.
— Ты пойдёшь со мной? — спросил он без всякой надежды.
— Не, лучше посижу, — ответила она так, словно он предлагал ничего не значащую прогулку по пляжу. — Люблю смотреть на волны.
— Знаешь, я назвал твоим именем программу, — неожиданно для себя признался Мирон. — Надеюсь, ты не против?
— Конечно знаю, дурачок.
Улыбка у неё была всё та же: детская, и в то же время очень женская. Всепонимающая.
— И ты не против?
— Пользуйся на здоровье. Мне оно больше не нужно.
И тогда Мирон заплакал. Слёзы просто побежали по щекам, смешиваясь с горькой корочкой, оставшейся на коже после купания.
Он наконец-то осознал то, что понял уже давно: Мелета мертва.
Её фигура, сидевшая на лодке, вдруг раздвоилась — сначала он подумал, что виноваты слёзы — затем пошла трещинами, на миг превратилась в зеркальный силуэт Сонгоку, и вдруг стала Амели Карамазовой. В длинных, до бёдер, сапогах, короткой кожаной юбке и ярко-оранжевой меховой курточке. Волосы её были в беспорядке, будто девушка только что проснулась, из тонкой ноздри стекала густая капелька крови.
— М ыдол жныс роч нон ай титв о егобр ата, — сказала она. — Емуу грожа етопа снос тьмыд олжныег о пред упр еди ть…
— Пошла ты на хрен! — заорал вдруг Мирон и, подобрав горсть песка, запустил им в девушку.
Песчинки, вопреки законам физики, не разлетелись, а зависли в воздухе, как в густом сиропе. А потом медленно, будто снежинки, опустились обратно на пляж.
Мирон развернулся и пошел прочь, вдоль кромки прибоя, упрямо переставляя вязнущие в мокром песке ноги.
— Тыне пон имае шь! — голос имел странные модуляции. Будто кто-то пытался управлять им, толком не зная, как это делается. Ударения звучали совсем не там, и паузы были расставлены в неправильных местах. — Е муугр ожа етбольш аяоп асность! — девушка нагнала его и пошла рядом.
— Ты не Амели, — сказал Мирон, не глядя на неё. — Хочешь поговорить — прими свой настоящий облик.
Амели отстала, остановилась. Он не стал оглядываться.
И тут в спину его толкнули. Пробежав пару шагов по инерции, чтобы не упасть, Мирон обернулся и увидел за спиной Давида — здоровенного негра, который обучал его рукопашному бою в заброшенной многоэтажке. Было это вечность назад…
Без лишних слов негр размахнулся, и ударил Мирона дубиной. Он уклонился. Негр не отставал. Он лупил здоровенной, как оглобля, палкой всё чаще и чаще, вот уже попал по плечу — то сразу онемело, затем — тупым концом под дых…
Мирон повалился на мокрый песок, одна рука ушла под воду и… наткнулась на что-то твёрдое. Инстинктивно пальцы сжались и он выволок из воды ржавый, изъеденный коростой меч. Подставил его под очередной удар дубины, и пока негр перехватывал своё оружие поудобнее, сумел подняться.
Меч был тяжелым, совершенно тупым и страшно неудобным. Рукоять была скользкой и всё время норовила вывернуться, но Мирон ухватил её обеими руками и не выпускал. Это было оружие. Не важно, мать его, откуда оно взялось, главное, им можно было драться.
Размахнувшись, он перерубил дубину негра пополам, тот отбросил обломки, а затем свёл руки и между ними сверкнул ослепительный свет.
В руке Давида засиял ледяной клинок. Вычурное лезвие, резная рукоять — наверняка позаимствован в какой-нибудь игре.
Мирон встал в защитную стойку и поднял ржавый меч перед собой. Кровавый Точила… — повторял он одними губами. — Кровавый Точила…
— Ян ех очу т ебяу бивать, — закричал негр.
— Зато я хочу, — буркнул Мирон и бросился на противника.
Он больше не рассуждал. Не размышлял и не рассусоливал. Всё упростилось, как только в его руках оказался знакомый предмет.
Несколькими атаками он загнал негра в прибой, не останавливаясь, не давая себе передохнуть ни секунды, и когда тот потерял равновесие, одним ударом снёс ему голову. По зеленоватой воде расплылась маслянистая плёнка крови…
— Ха! — закричал Мирон и окунул руки в эту плёнку.
Раздвинул её, разорвал, и головой вперед нырнул в образованное отверстие… Вместо ожидаемого мягкого плюша кровати в лав-отеле, пальцы зарылись в жесткие… волосы?
Вскрикнув, Мирон отдернул руки и подскочил. Вокруг были спящие люди. Нет, это были трупы. Запавшие рты, заострившиеся носы, бледная до синевы кожа… Так выглядел отец, когда его привезли из морга домой.
Он лежал в гробу, в головах горела свеча. Острый профиль отца делил комнату на две половинки. Восковые прозрачные пальцы, сплетенные на груди, казались спящими зверьками.
Не удержавшись, он тогда протянул руку и потрогал его волосы. Они были
