Чарли Хьюстон - Неспящие
Однако, пока Парк пробирался по Денизону, поворачивал то в одну, то в другую сторону, вжимался в цепи, натянутые на высоте пояса, чтобы люди не попадали на танцпол, находил в толпе водоворот, в котором на миг чувствовал себя почти одиноким, он мог только смотреть на толпу и думать, что у кого-то из них дети дома без присмотра, пока родители в загуле.
На миг потерявшись, Парк еле почувствовал вибрацию телефона, этот ничтожный раздражитель потерялся в буханье басов. Приложив телефон к уху, он услышал только едва различимый металлический лязг. Он нажал кнопку на боку телефона, включив громкость на максимум, заткнул пальцем другое ухо и заорал:
— Бини?
Едва слышный голос:
— Да, я. Что там у тебя?
Ошеломленный шумом, толпой, усталостью и стимуляторами, которые он принял, Парк обнаружил, что из него выходит честность.
— Да ничего такого. Просто стою и сужу людей, которых не знаю.
Он услышал булькающий смех Бини.
— Да уж, здесь без этого трудно, да?
Парк приподнялся на носках и оглядел толпу.
— Ты где?
— Я в танцевальном зале. А ты?
— Тут же.
— Ты видишь там… посмотри на подиум, ты видишь там девчонку, просто настоящая Соня из «Мортал Комбат»?
Парк посмотрел на подиум и в заикающемся свете стробоскопов увидел девушку: взлохмаченные светлые волосы, большие висячие серьги, зеленая повязка на голове и такого же цвета обтягивающий спортивный топ из спандекса. Она танцевала, смешивая хип-хоп с хореографическими ударами ногами и руками, взятыми прямиком из старой видеоигры.
— Да, вижу.
— Ну вот, я прямо под ней и пытаюсь решить, стоит ли подниматься туда и рисковать, что мне выдернут позвоночник за попытку осуществить школьную сексуальную фантазию.
Парк стал пробираться вперед.
— Я от тебя на западе, кружу вокруг столов.
— Так и надо, молодец. Сюда, на танцпол, лучше и не заходить. Если только ты уже не наклюкался и у тебя нет с собой тонны презервативов и боксерской капы.
Парк посмотрел на танцпол, на единую вздымающуюся массу, где невозможно было сказать, кто с кем танцует, где люди жались друг к другу, надеясь, что их не утащит на дно поодиночке.
Он остановился, посмотрел вверх на подиум, нашел «Соню».
— Я примерно в десяти метрах на юго-востоке от твоей мечты. Тебя не вижу.
— Проведи черту от нее к задней стене, там, где показывают драку в таверне.
— Ага.
— Смотри оттуда прямо вниз.
— Ага.
— Видишь кривой помятый канделябр?
— Вижу.
— Я как раз… стой, я тебя вижу. Не двигайся.
Парк не двинулся, и через минуту Бини стоял перед ним, с бритой головы капал пот, узкие миндалевидные глаза налиты кровью, под ними темные мешки, сам он во всегдашних велосипедных шортах и светло-голубой футболке «Манчестер-Сити».
Бини закрыл телефон, сунул его в карман на одном из плечевых ремней его плотно затянутого рюкзака и наклонился поближе, чтобы кричать Парку в самое ухо.
— Здорово, что ты пришел, братан!
Их руки встретились, маленький шарик опиума перешел от одного к другому.
Бини обнял Парка за плечи и чуть сжал их.
— Спасибо, что так быстро подогнал, братан. Я и не надеялся. Что я могу для тебя сделать?
Парк огляделся, нашел арку, ведущую в один из залов клуба, и показал на нее. Бини кивнул и пошел за ним сквозь мешанину тел в комнату, похожую на внутренность раковины (центр после завитка коридора), вдоль стен здесь летали подушки и пуфы, туман благовоний сливался с дымом сигарет и самокруток, все освещалось системой подсветки, в которой чередовались разные оттенки зеленого и голубого. Посетители полулежали на подушках или покачивались под медленный транс.
Парк отвел Бини от арки, нашел акустическую нишу, где можно было поговорить.
— Ты тут кое-что сказал на днях.
Бини покачал головой:
— Ну.
— Ты сказал, что Хайдо, может быть, знает того чувака.
Бини поморщился.
— Может, и сказал, только я не уверен, что я вообще понимал, что говорю.
Парк уставился на него.
Бини ему импонировал. Больше, чем было целесообразно. Зная, что в конце концов ему придется арестовать Бини, Парку не следовало бы испытывать к нему никакой симпатии. Не потому, что Бини был преступником, а фактически он им и не был, но потому, что никому не захочется надевать наручники на того, кого он считает почти что своим другом. Большинство полицейских агентов, работающих под прикрытием, обладают большими способностями к раздельному мышлению.[17] Это такой же ценный дар, как и ложь. Они запечатывают свои настоящие чувства и создают имитацию. Которую легко срывают, когда наступает пора показать значок, притащить кого-то в полицейский участок, сесть против него в камере для допросов и сказать ему, что он вляпался по самое некуда.
Во всяком случае, так они сами говорят. Когда рассуждают, как далеко они могут зайти, как глубоко скрыться под своим прикрытием, Хвастают секретами, которые раскрыли им друзья по ту сторону баррикады. Не криминальными, а самой настоящей мерзостью.
Парк слышал их разговоры, еще когда сам носил форму. После дежурства они играли в шаффлборд в «Уютном уголке», делились тайнами подонков, которые плакались им в жилетку, рассказывая, как однажды пробовали с парнем, как теряли контроль над собой и били ребенка, трахали жену брата, жалели, что старый папаша зажился на свете и никак не помрет, отдавали мать в богадельню, чтобы продать ее дом и расплатиться с карточными долгами, специально сбивали машиной бездомную собаку, чтобы посмотреть, что будет. Полицейские смеялись и рассуждали, как будут использовать эту информацию, чтобы сломать этих подонков после ареста.
Отходя от стойки бара с пивом и сельтерской, Парк смотрел, как полицейские стучат стаканами с виски и колой, стопками текилы «Куэрво», двойного «Дьюарс» со льдом, слушал их буйные разговоры и наблюдал пьянство измученных проблемами людей. Возвращаясь к угловому столу, где они с Роуз просматривали списки детских имен, он испытывал чувство благодарности за то, что ему не приходится мучиться из-за такого обмана. Работать со значком на груди нелегко, но это честно.
Когда же он стал работать без значка, его естественное состояние сухости и отстраненности на самом деле больше привлекало, чем отталкивало клиентов. Наркоманы часто любят поговорить. В большинстве случаев нелегальные наркотики употребляют в компании или для самолечения. Тем, кто употребляет их в компании, трудно вставить слово среди себе подобных. А одиночкам, наоборот, не с кем поговорить. Не прилагая к тому усилий, Парк излучал свой природный ореол надежности. И клиенты отозвались, стали делиться с ним не только постыдными секретами и мелкими проступками, но и шли на откровенность, в которой полицейские из «Уголка» не признали бы никакой ценности. Однако для Парка рассказы клиентов были драгоценными: кто-то тайно мечтал быть художником, но отказался от мечты из-за денег, кто-то подробно рассказывал об озарении, изменившем его веру, которой он придерживался всю жизнь; кто-то откровенничал о том, что сестра, с которой они давно стали чужими, пожертвовала для него здоровой почкой, кто-то читал свои стихи, за которые получил награду в тринадцать лет.
В том, что Парку эти признания причиняли боль, потому что в основе их лежала ложь, его ложь, не было ничего необычного. Любая откровенность для него была болезненной. Еще одно раскрытие. Еще один шершавый выступ, который могут отрезать от него. Еще одна потенциальная утрата в этом мире.
Сидя в гостиных у клиентов, слушая их рассуждения о том, как сильно они любят какую-нибудь картину Ботеро и как они увидели ее в первый раз и это изменило их взгляд на собственное тело, глядя, как они подходят к полке, чтобы найти книгу с репродукцией картины, Парк молча умолял: «Не делитесь со мной. Я не тот, за кого вы меня принимаете. Я предам ваше доверие». Но, даже сделав дело, он не вставал, чтобы сразу уйти, так он пристрастился к этим мучительным откровениям.
Так он узнал, что Бини — кореец по рождению, его усыновила белая американская пара, у которой не было собственных детей, что его вырастили в Оклахоме, где азиату было не так просто ассимилироваться, что он сел на велосипед, потому что это создало некоторую дистанцию между ним и другими детьми, что родители любили его, но так и не смогли приспособиться к его врожденной инородности, как они думали, что смогут, и он не упрекал их из-за этого, что хоть он и любил их, но легко покинул дом, как только представилась возможность, что он предпочел влезть в огромный долг, чтобы поступить в Университет Южной Калифорнии, чем остаться дома и позволить родителям заплатить за Оклахомский университет, что он ощущал себя почти таким же чужим, будучи оклахомцем в Лос-Анджелесе, как и корейцем в Либерти, что он познакомился с девушкой и влюбился и что она помогла ему справиться с этим отчуждением, что он женился на ней еще во время учебы, что она дважды беременела и оба раза у нее был выкидыш, что причина выкидышей была связана с тем, что она болела волчанкой, что она умерла через пять лет после их свадьбы, что Бини ушел с работы, будучи востребованным арт-директором видеоигр, продал обе свои машины, стал жить на яхте, пришвартованной у Марина-дель-Рей, и отдался велосипеду. Что он каждый день начинал с косяка, чтобы закрыть облаком то, что он потерял, что в течение дня он то утолщал, то утончал это облако с помощью разных смесей и комбинаций травы, кокаина, героина, таблеток и спиртного, что периодически на протяжении дня он доставал из сумки свой ноутбук «Зона-51» и входил в «Бездну», где играл за героя по имени Либерти, бродячего Скального Монаха, которого он использовал, чтобы добывать золото и артефакты, которые он менял у других игроков и фармеров, таких как Хайдо, и что он проезжал сотни километров каждый день, но никогда не мог оторваться от того, что шло за ним по пятам, и в лучшем случае спасался от него на несколько ночных часов, когда усталость и химические вещества в его организме топили его в сне без сновидений, который он вожделел, как ничто другое, кроме как снова увидеть жену.
