Чарли Хьюстон - Неспящие
Кстати говоря, это был КЗВ-М4. Так что я угадал фирму, но не модель.
Большую часть произошедшего я установил верно. Конфликт с корейцем нарастает, остальные трудяги тактично отворачиваются. И с этого момента мои догадки не оправдались. Он не стал обыскивать комнату. Он даже не посмотрел на диск, который я четко видел, как он лежит именно там, где мне было сказано. Он пришел, убил и ушел. И оставил диск.
Я смотрел, как камеры перешли в замедленный режим и стали записывать все более короткие отрывки через все более длинные интервалы, так что часы проходили как минуты, со слабым заиканием света из-за того, что один из мониторов продолжал мерцать. И вдруг камеры ожили, возвращенные к жизни движением, и в комнату вошел второй молодой человек.
Он довольно внимательно оглядел сцену преступления, сделал несколько фотографий, зафиксировал положения тел, расположение входных пулевых отверстий и брызг крови. Потом, задержавшись для последнего осмотра, он заметил диск, что-то прокрутил в уме, взял диск и вышел. Такое впечатление, что кража диска отнюдь не была обдумана заранее.
Что касается его очевидной тревоги и стресса, то они проявлялись не в какой-то особенности поведения, а, скорее, в контрасте между сноровкой, с которой он действовал, и бездумной рассеянностью, очевидно следующей из того, что он не стер своего изображения с жесткого диска камеры наблюдения, с которого я и записал тот самый DVD, который смотрел сейчас.
Я снова просмотрел запись. Я просмотрел ее еще несколько раз.
Молодой человек был сухощавого, но крепкого телосложения. На голове не стрижка, а просто очень короткие волосы. Одежда практичная и недорогая. Нефирменные штаны цвета хаки, простая черная футболка. Только его туфли представляли какой-то интерес. Пара черных «цубо», легендарно прочных, удобных и уродливых. Превосходно подходящих тем, кто много времени проводит на ногах. Медбратья и санитары часто предпочитают такие туфли, только белого цвета. В смысле цветовой палитры и силуэта его легко можно было принять за одного из наемников, которых я убил недавно в комнате.
Но он был не из этих. На самом деле это был полицейский. Молодой, не, сказать, что очень опытный как детектив, но боевой и способный. Было очевидно, что он выполнял домашние задания и не зевал на уроках. Он все делал тщательно, но заботился о том, сколько прошло времени, и часто поглядывал на запястье со старомодными часами. Я наблюдал за ним и пришел к новому выводу.
Изображение на камере можно было увеличить в достаточной степени, чтобы я смог разглядеть, как он стирает что-то из смартфона корейца. Это в сочетании с его вниманием ко времени, по-моему, довольно просто объясняет и импульсивную кражу диска, и высокий уровень стресса. Продажный полицейский. Заметающий следы тех темных делишек, какими он там занимался, что бы это ни было.
Этой оценке противоречили несколько деталей: время, потраченное им, чтобы осмотреть место преступления, сделать фотографии и проверить пульс у трупов. Продажный? Да, ему определенно было что прятать. Скорее всего, это были какие-то грязные дела. Всегда разумнее всего предполагать худшее о незнакомом человеке, пока не убедишься в обратном.
Например, убийца, убил из юношеской злости. Скорее всего, в деле замешаны деньги, но когда дошло до кульминации, он просто вышел из себя, а так как у него под рукой оказалось оружие, он достал его и открыл огонь. Это было написано у него на лице. Ни до стрельбы, ни даже во время. Но позже, пока дуло оружия еще дымилось, на его лице был написан абсолютный шок. Оно однозначно говорило: «Что я только сделал?» Мне даже не нужно было видеть движение его губ: «Черт». Или нервный смешок, слетевший с них. Придя туда, он и не собирался убивать всех этих людей. Он просто пришел в комнату, где, как он предполагал, он будет с кем-то спорить, и взял с собой мощную боевую винтовку. Без настоящей причины. Просто думал, что она может пригодиться. Для чего, он бы сам не сказал.
Другой молодой человек, тот, с хорошо сохранившимися допотопными часами, практичными ботинками и точной методикой, он бы ни за что не потерял самообладания подобным образом. Если бы он хотел убить этих людей, он бы пришел, имея в голове план, и выполнил бы его весьма оперативно. И все-таки, быть может, ушел бы, забыв про камеры.
Признаюсь, я был заинтригован.
Нельзя сказать, чтобы мое любопытство меня обеспокоило. Я все равно должен был найти его, независимо от желания знать, как и почему он там оказался.
У него диск леди Тидзу.
Я обязательно должен его найти. И забрать диск. И сделать все, о чем она меня просила.
Сидя в своем «кадиллаке» и тратя еще один поздний вечер в дорожной пробке через несколько часов после того, как милый французский пилот сел на вертолетной площадке «Тысячи журавлей» в Сенчери-Сити и напомнил мне, что у меня есть его номер, я нашел ту часть записи, где полицейский повернулся лицом к одной из камер. Я остановил кадр, скопировал его, сохранил под именем «Молодой Фауст», соединился через блютус с «Кэнон Пиксма» в бардачке и распечатал несколько копий. Потом кликнул по сенсорной кнопке на моем тафбуке[16] и снова перескочил на запись, где «Молодой Фауст» удалялся задом наперед, и так же входил убийца, и я смотрел, как мертвецы радостно оживают и вскакивают, выталкивая пули из своих тел с явным облегчением, будто это все было дурным сном. Во всяком случае, так я решил по-новому представить себе эту сцену.
Я остановил запись и подумал об убийце. Мне не нужна помощь от деловых партнеров, обязанных мне одолжением, чтобы идентифицировать лицо и назвать его имя. У меня же, в конце концов, был телевизор.
Парсифаль К. Афронзо-младший. Для друзей Кейджер. Новоиспеченный массовый убийца.
Полицейский, какой бы он ни был продажный, наверняка будет его искать. Или наоборот. Поэтому и я должен сделать то же самое.
Глава 10
Парк мало что знал о музыке. В его айподе были плей-листы, которые собирала и загружала для него Роуз. Музыка, которую, как ей казалось, он должен слушать. Или просто песни, которые, как ей казалось, ему понравятся. Он слушал все и всегда старался слушать их именно так, как предлагала она.
«Вот это слушай по дороге», — сказала она, когда в первый раз составила для него список. Она сделала это после того, как купила ему айпод в подарок на день рождения и заметила, что спустя две недели после того, как он развернул подарок, айпод так и не был вынут из коробки. Роуз думала, что стоит ему увидеть, до чего это здоровская штука, как он начнет сам загружать в него музыку, отыскивая что-нибудь новенькое, чтобы расширить кругозор. Но он не стал.
Парку больше нравилось слушать то, что выбирала для него она. Он никогда не говорил ей, но Роуз сама стала подозревать, что он сознательно не загружал на плеер новую музыку, чтобы она чувствовала необходимость и дальше делать это самой. За несколько лет Парк постепенно наполнился музыкой, которая стала частью ежедневной коммуникации между ним и Роуз.
Названия списков песен:
Поездка к воде.
Прогулка по Телеграф-авеню.
Газонокошение.
Скучаю по Роуз.
У нас будет ребенок.
Сэндвич с сыром на обед.
Не высовывайся.
Что я сделаю с тобой ночью.
Не забудь туалетную бумагу.
Это не так уж серьезно, я не очень сержусь, просто меня доводит эта чертова работа.
Ребенок толкнул меня с утра.
Не надо так волноваться.
Унее твои глаза.
Возвращайся целым.
Без тебя не спится.
Когда в конце дня она спрашивала, как ему новый плей-лист, какие песни ему больше всего понравились, Парк никогда не знал ни названий песен, ни имен певцов. Песни были письмами от нее; ему даже не приходило в голову обращать внимание на то, как они зовутся или кто их поет. Он говорил, что ему понравилась «та в середине, с таким радостным ритмом, только она какая-то грустная, про то, как на игровой площадке упал ребенок и все на него смотрят, а он там лежит». Или напевал ей мотив, как запомнил. Или, если она настаивала, напевал несколько строчек, застрявших в голове.
Вот о чем думал Парк, шагая вдоль очереди посетителей, дожидавшихся, пока их пропустят в «Денизон». Каждый раз, когда двери, оформленные под сильно потрепанные ворота осажденного замка, раскрывались, чтобы впустить очередное загорелое и подтянутое создание юных лет, до Парка доносилась часть песни, которую он когда-то напевал для Роуз. Только припев, который он пропел ей громким шепотом, с ритмом, который больше годился для вальса, чем для рока: «Это сердце горит, это сердце горит, это сердце горит, это сердце горит».
Из-за этого он на миг замер перед бархатным шнуром и привратником в костюме из состаренной кожи, как из блокбастера в стиле фэнтези, и кольчуге мифического воина, который ему кивнул:
