Пол Уиткавер - Вслед кувырком
— Ладно, — говорит он. — Можем поиграть в «Мьютов и нормалов»!
— Ага, как же! — отвечает Джилли. — Только мьютов здесь ни одного нет.
— Тогда будем играть просто в нормалов.
Оба смеются, гармония между ними восстановлена, и они пробираются через зал к дверям, самым далеким от пирующих. Если их остановят, всегда можно будет сказать, что собрались в туалет. Но никто их не окликает, даже когда они открывают дверь с таким скрипом, что невозможно не услышать. Они застывают посреди розоватого отсвета знака «ВЫХОД», будто два беглых преступника в свете фонаря. Потом выходят и тихо закрывают за собой дверь.
Но они еще не в безопасности. В болезненном свете аварийных лампочек на них с разной степенью интереса смотрят другие беженцы: маленькие группки людей, устроившись неровными кругами на полу, пьют и курят под гулкие напевы «Rumours» Флитвуда Мака. Уж точно не в стиле Билла публика, скорее сцена для дяди Джимми. Или, если присмотреться, то для Эл, потому что с виду народ ее возраста. Джек и Джилли напрягаются: трудно сказать, как группа юнцов будет реагировать в такой ситуации — да и в любой ситуации вообще. Решат они, что Джеки Джилли — незваные гости, которых надо проучить, или сопляки еще, которые что есть, что нет? К счастью, на сей раз юнцы выбирают второе и отводят пристальные взгляды.
— Держи, — шепчет Джилли, протягивая ему фонарик. Другой у нее в руке.
Джек знает, что она думает: в игре, которую они затеяли, есть опасности. И последствия не менее реальные оттого, что их не предвидели. Они колеблются, молча решая, пойти налево, направо или прямо по широкому коридору, уставленному вдоль стен шкафчиками. Потом, придя к своему обычному внутреннему соглашению, выбирают длинный коридор прямо перед собой, ступая по следу из хлебных крошек — цепочке аварийных ламп, по пыльным плиткам, гладким и прохладным под босыми ногами. Фонарики они не включают по общему невысказанному решению, не желая беспокоить парочки, прижимающиеся к стенам и шкафчикам в темных промежутках между лампами. Эти парочки покачиваются в дуновении вздохов и стонов, исходящих словно бы не от них, будто Белль прорвалась в школу, расталкивая плечом молекулы, чтобы появиться здесь, измотанная усилием, и ее прикосновение нежно, как ласка. Невозможно разглядеть лица или отдельные тела, парочки прижаты так плотно, что они как концентрация теней, сливающихся в неизвестные пока формы, вплавляющихся друг в друга, в стены, в шкафчики… или, думает Джек, возникающие из них горгульи, выползающие, как бабочки из коконов бетона и стали.
Вскоре они доходят до лестницы наверх. Они шагают через две ступеньки, стремясь оставить позади первый этаж и начать настоящее приключение. Наверху, в слабом свете они останавливаются.
— Ух ты! — выдыхает Джилли. — Ты только послушай!
Шум зала здесь не отвлекает, и напевы Флитвуда Мака стали дальше, так что оставшиеся звуки принадлежат Белль. В них нет ничего мирного, будто дракон пробивается внутрь когтями и вопит от жажды крови, голода и ярости. Чудо, что крышу еще не сорвало и не выбило окна. Но и без того чувствуется, как трясется здание, слышны стонущие протесты балок и стропил, напряженных до предела… больше, чем до предела.
Средняя школа «Лорд Балтимор» была всегда. Она выдержала свою долю штормов за многие годы, и некоторые были куда хуже Белль, если верить старожилам — которым, конечно, можно верить не всегда. Но даже если они говорят правду, это не значит, что школа выдержит и эту бурю. На самом деле, как думает Джек, это делает такой исход менее вероятным. Естественно, каждое буйство стихии ослабляло школу, и теперь она подобна крепости, стены которой, неприступные для каждого отдельного штурма, в конце концов рушатся от накопившегося износа после всех успешных оборон.
Луч фонаря Джилли копьем втыкается в какой-то серый шкафчик, пробегает по ряду аналогичных шкафов и закрытым дверям классов в коридоре, таким же, как внизу — только здесь они одни. Она подходит к ближайшей двери, пробует ручку — заперто.
— Вот собака!
— Смотри, чтоб не цапнула.
Они разделяются: Джек берет на себя правую сторону коридора, Джилли — левую, и проверяют двери по очереди.
Все происходит очень быстро — поворачивается ручка, дверь распахивается внутрь, сердце Джека подскакивает к горлу, и он застывает безмолвно на пороге душной темноты, в которой с одинаковым успехом может быть и гробница мумии, и классная комната. Потом, светя фонариком, но все еще не входя, будто опасаясь проклятия, зовет:
— Джилли! А здесь откры…
— Так чего ты ждешь? Приглашения? — Она проскальзывает мимо него.
Он идет за ней, плотно прикрывая дверь. Ему стыдно за свое колебание, и он злится на ее презрительный выговор, не за факт, а за форму. Это одно из любимых выражений Билла, его фирменное, используемое с равным энтузиазмом и с одинаковым уничтожающим эффектом и дома, и в передаче «Внутри Пояса».
В классе пахнет влажным и пыльным тлением, напоминающим насосную под пляжным домом, где среди всякой прочей дребедени лежат старые номера «Вашингтон пост» и «Вашингтон стар», ожидающие сдачи в утиль, зеленые пластиковые мешки с мусором, разорванные и рассыпающиеся, изобилие ненужных бумаг и вещей, из которых дети выросли, распадающиеся под действием мощной комбинации влаги, соленого воздуха и гнездовых привычек полевых мышей. Там же держит Билл свои журналистские статьи и блокноты в аккуратно надписанных картонных коробках (материалы к роману-бестселлеру, который он когда-нибудь напишет), а среди них распределены неведомо для него запасы сигарет, свистнутых Джеком и Джилли у дяди Джимми, плюс еще пара биковских зажигалок того же происхождения.
— Что, жутковато?
Фонарик Джилли пляшет по рядам пустых парт, белым стенам, украшенным картой мира в проекции Меркатора, периодической системой элементов, овальными портретами президентов от Джорджа Вашингтона до Джимми Картера в порядке следования, вокабулами из словарей, записанными крупными закругленными буквами, вырезанными из цветной бумаги, и прочими до тошноты знакомыми предметами классных комнат, чье существование подрывает дух Джека и Джилли, возвращает к реальности сильнее, чем даже тот грубый факт, что летняя отсрочка заканчивается и уже клацает поршнями следующий школьный год. До момента «Ч» остается месяц, отсчет пошел, время движется неотвратимо, хотя часы на стене остановились на четверти восьмого.
— Как будто посреди урока все исчезли, — говорит Джек. — Пуф — и нет. Растворились в воздухе.
Полустертые слова и цифры на доске полны какого-то призрачного, темного значения, как «Кроатан», нацарапанный на бревнах стен колонии Роанок. Эффект добавляют отпечатки рук в меловой пыли, будто плавающие в воздухе, эфирные, как эктоплазма.
— Наверное, их забрали мьюты, — говорит Джилли.
— Я думаю, мьютов здесь не было.
— Ну тогда нейтронная бомба. Ладно, забудь Вирусные Войны: может, мьюты возникли из нейтронной радиации. Знаешь, как Неимоверный Халк!
Джек тут же пользуется возможностью радостно отплатить:
— Халк — это гамма-лучи, Джилли. Так что обломись.
— Ладно, придира — Нейтронная Дева.
— А такой не бывает!
— Еще как бывает!
— Да? И что она умеет?
— Она делает так, что глупенькие маленькие братики просто исчезают!
— Я тебе не маленький братик, черт тебя побери!
Джек терпеть не может, когда она его так называет — только потому, что вылезла на пару жалких минут раньше.
Джилли смеется. Как бы там ни было, а эти жалкие минуты никуда не денутся. И ей достаточно только напомнить про них или намекнуть на обстоятельства их рождения, как все между ними меняется, и невозможно игнорировать эту семиминутную разницу: неудобный, мерзкий, какой-то невежливый факт, как те пропавшие минуты на Уотергейтских лентах, которые даже Билл, стойкий защитник Никсона до самого его печального конца, не может оправдать или объяснить (к большому ехидному удовольствию Пегги — брак тогда уже держался на глиняных ногах, и импичмент в доме Дунов стал синонимом развода). Или, думает Джек, это как какое-то псионическое умение из «Мьютов и нормалов», которое добавляет бонус плюс семь в ментальный щит и силу атаки. У него нет такого умения достаточно сильного, чтобы компенсировать ее мощь, и они оба это знают.
Джилли уже возле учительского стола, лазает по ящикам. Джек оставляет ее за этим занятием и подходит к доске. Куски мела выложены вдоль посеребренной полочки, как кости пальцев учеников, сожранных каким-то огром-учителем в последний школьный день — слишком в буквальном смысле последний.
Джек берет с полки тряпку и протирает середину доски. После некоторых размышлений выбирает кусок мела и, держа в левой руке фонарь, пишет с краю положенную набок цифру «восемь», в каждый из кружков помещая букву «J». А внизу пишет дату: 14.08.77. Потом отходит посмотреть на свою работу. Что-то его не устраивает, не хватает чего-то, но чего — он не знает.
