Чайна Мьевиль - Железный Совет
«И это все?» Смылся по-тихому, без блеска и славы. «Больше тебе ничего не нужно, Дрогон? Даже проститься не захотел?»
Каттер приготовился уходить. Конец был уже близок. Он ощущал пустоту перед громадной потерей и постоянно думал о том, где их встретит милиция, как она истребит Железный Совет. Переделанные, их родные и друзья, все граждане Совета, знали, что ждет их впереди. В рабочих песнях все чаще говорилось о войне. Люди смазывали оружие; в поездных и обозных кузницах ковали новое. Граждане Совета обзаводились ружьями, самодельными и крадеными, шаманскими приборами наводки из стекла и латуни, охапками копий, оружием западного берега.
– Мы соберем людей, превратим их в армию и ворвемся в город. Мы повернем события вспять. Мы принесем историю с собой.
Каттер болезненно морщился, слушая эти бредни.
Тонкая струйка беженцев не прерывалась, люди шли, сами не зная куда, лишь бы оказаться подальше от ужасов Нью-Кробюзона.
Еще некоторое время поезд двигался по пустынным землям, где лишь изредка попадались полудикие фруктовые сады да рощицы плодовых деревьев умеренного климатического пояса. Потом наступил момент перехода. Только что они были в глуши, на дикой земле, и вдруг внезапно, без всякой подготовки оказались на обжитых территориях. Все поняли, что цель близка.
Вернулись землекопы и разведчики.
– Вон там. Сразу за ними. – Взмах рукой в сторону невысоких каменистых холмов. – Старые рельсы. По ним вниз, до Большой развилки на болоте. Оттуда прямо к Нью-Кробюзону.
Два дня пути. Каттер ждал, что в этой влажной местности им наперерез вот-вот бросится отряд нью-кробюзонской милиции – из тоннеля или из-за неприметного камня. Но никто так и не появился. Сколько ему еще быть с Советом? Он пытался их отговорить. Неужели придется снова брать в руки зеркало?
– Видели Иуду-големиста, он бродит по холмам, следит за нами. Недалеко от старых путей.
«Неужели? Вот как? – кисло подумал Каттер. Ему было страшно одиноко. – Где ты, Иуда?» Он не знал, что предпринять.
Некоторые из граждан Совета – в основном старики, еще помнившие пенитенциарные фабрики, – предпочли уйти. Таких было немного, но достаточно, чтобы их отсутствие стало ощутимым. Обычно они отправлялись в холмы на поиски дров или пищи и не возвращались. Их товарищи, сестры, с презрением и тревогой качали головой. Многие боялись, и не все хотели и могли скрыть свой страх.
«Вот увижу старые рельсы, тогда и решу, как быть», – сказал себе Каттер и пошел с рабочими, которые прокладывали дорогу между выходами осадочных пород и базальта, делая выемку в мягкой податливой земле. И там – там были видны рельсы, мокрые, черные, но по-прежнему блестящие. Они лежали на этом месте больше двадцати лет. Плавно изгибаясь, дорога убегала вдаль, и рельсы, казалось, встречались на горизонте. Металлический путь. Шпалы вспучились от небрежения, но рельсы все еще держались крепко.
Граждане Совета закричали «ура»: оно прозвучало пронзительно в холодном сыром воздухе, но отдалось долгим эхом. Укладчики махали своими инструментами. Переделанные жестикулировали изуродованными конечностями. Дорога на Нью-Кробюзон. Та самая, старая дорога, заброшенная, когда финансовый крах и затоваривание на складах положили конец расцвету ТЖТ. Пути были оставлены на милость природы: Каттер видел, где края выемки сползли и похоронили под собой металл. Уже давно по рельсам не бегал никто, кроме диких тварей.
Кое-где рельсы растащили мародеры. Совету пришлось заменить их новыми из своих запасов. Железный Совет уже проходил по этому пути, еще не родившись, будучи обыкновенным поездом. Влажно мерцали камни, чернела земля, блестела колея. Каттер не сводил с нее глаз. Что там? Что происходит в его городе – там, где сражался Коллектив? Как он может уйти?
«Иуда, негодяй, где ты?»
Люди с молотами в руках клали рельсы и выверенными ударами выравнивали колею. Рабочие придавали дороге мягкие изгибы, чтобы их собственные рельсы, придя со стороны запада, плавно перетекли из одной выемки в другую, сомкнувшись со старым путем.
«Все это лишь постскриптум, – думал Каттер. – Послесловие к истории».
Коллектив проигрывал или уже проиграл, и все это останется в памяти людей лишь вспышкой насилия. «Мы снова все раскачаем и все изменим», – с грустным презрением вспоминал Каттер слова какого-то гражданина Совета.
«Величайший момент в истории Нью-Кробюзона. Сведенный на нет войной и ее окончанием, к которому я, то есть мы, с божьей помощью приложили руку. А что еще нам оставалось? Стоять и смотреть, как погибает город?» Коллектив все равно был обречен, твердил Каттер себе, но без особой уверенности. Он рисовал на земле значки: длинный состав, люди бегут вдоль него, спасаясь от чего-то или устремляясь к чему-то. «Может, Коллектив просто ушел в подполье. Затаился и ждет, как все в городе. Тогда мне лучше остаться». Но он знал, что уйдет.
Чтобы милиция и бандиты не застигли поезд врасплох, вдоль всего состава теперь выставляли стражу. Разбойники, как беспределы, так и нормальные, приходили в основном для того, чтобы примкнуть к Совету. Они появлялись каждый день, не зная, придется ли им пройти какую-нибудь проверку. Но граждане Совета принимали их легко, хотя иные беспокоились – мол, вокруг полно шпионов. В те последние дни все и так вышло из-под контроля, так что волноваться не было смысла. Горящие энтузиазмом новички попадались Каттеру на каждом шагу. Однажды он вздрогнул: ему показалось, что он видит человека, привязанного к лошади спиной вперед.
Возвращаясь как-то холодным вечером в поезд, Каттер вспугнул стайку скальных голубей и услышал голос, звучавший у него в ухе:
– Подойди сюда. Мне надо тебе кое-что сказать. Тихо. Пожалуйста. Потихоньку.
– Дрогон?
Ответом был только дурацкий птичий свист.
– Дрогон?
Только шелест сыплющихся камушков.
Это был не приказ, а просьба. Шептун мог заставить Каттера подойти, но предпочел попросить.
Дрогон ждал его среди темных холмов, мимо которых пролегала дорога.
– Я думал, ты ушел, – сказал Каттер. – Где ты был?
Рядом с Дрогоном стоял пожилой седовласый человек, державший ружье дулом вниз.
– Этот? – спросил старик, и Дрогон кивнул.
– Кто это? – спросил Каттер.
Старик убрал ружье за спину. На нем был старомодный жилет. Лет ему было восемьдесят, а то и больше, но держался он прямо, на Каттера глядел с суровым добродушием.
– Дрогон, кто это? Кто ты, черт подери, такой?
– Тише, парень…
– Тихо, – повелительно сказал Дрогон прямо в ухо Каттеру.
Старик заговорил:
– Я хочу объяснить тебе, что происходит. Это священный труд, и ты должен это знать. Скажу тебе правду, сынок: ты меня не интересовал и не интересуешь. – Речь его звучала напевно. – Я пришел, чтобы увидеть поезд. Я давно хотел увидеть его и пришел в темноте. Но твой друг, – он кивнул на Дрогона, – настоял на нашей встрече. Сказал, что тебе может быть интересно.
Он наклонил голову. Каттер взглянул на пистолет в руке Дрогона.
– Вот что я хочу тебе сказать. Меня зовут Правли.
– Да, вижу, ты меня знаешь, ты знаешь, кто я такой. Признаюсь, меня это радует. Да, радует.
Каттер тяжело задышал. «Вот чертовщина». Неужели это правда? Он глядел на пистолет Дрогона.
– Стой смирно.
Это была команда. Каттер выпрямился так резко, что у него щелкнуло в спине. Конечности онемели.
– Не шевелись, – приказал Дрогон.
«Джаббер…» Каттер уже забыл, каково это, когда тебе приказывают. Он встряхнулся и попытался согнуть пальцы.
– Я Яни Правли, и я здесь, чтобы сказать тебе спасибо. За то, что ты сделал. Знаешь? Ты знаешь, что ты сделал? Ты пересек континент. Ты совершил то, в чем всю мою жизнь нуждалось человечество, и ты это сделал. А ведь я и сам пытался, и не однажды. Со своими людьми. Мы делали, что могли. Карабкались в горы, пробирались через ползучие холмы. Через дымный камень. Чего только ни повидали. Ну да ты знаешь. Мы пробивались, мы погибали, мы поворачивали обратно. Нас ели звери, убивали люди, бил мороз. Но я пытался, снова и снова. А потом состарился… Все это, – он взмахнул рукой, – эта железная трасса от Нью-Кробюзона до болот, а оттуда на Толстоморск и Миршок, много для меня значила. Но не ради нее я трудился. Не только. Не о ней я мечтал. Ты знаешь. Я неотступно думал о другом, о дороге от моря до моря. Опоясать железом весь континент, от Нью-Кробюзона до западных берегов. Вот чего я хотел. Вот что есть история. Вот к чему я стремился, за что сражался. Вы понимаете меня, правда, вы, оба? Понимаете. Не стану притворяться: ты раздражал меня. Раздражал, еще как, ты ведь украл мой поезд. Но потом я понял, что ты делаешь… Это был святой труд. Превосходящий все, чего от тебя ждали. И хотя мне трудно было стоять в стороне, я наблюдал за тобой и не мешал. – Яни Правли сиял; его исполненные страсти глаза увлажнились. – Мне нужно было прийти и увидеть тебя. Рассказать тебе все. О том, что ты сделал и что делаешь. Я пришел чествовать тебя.
