Иван Тропов - Черная охота

Иван Тропов

Черная охота

Соображения героев не всегда совпадают с точкой зрения автора. (И автор очень надеется, что и читателя.)

Любые подобия и созвучия имен, прозвищ, мест и событий реальным, крайне широко известным в некоторых очень узких кругах — совершенно случайны. Совсем-совсем.

В тексте использованы стихи групп «Accept» и «Кукрыниксы».

Дэйв Стальные Яйца

Охотник ждал этого дня.

Настоящей, большой охоты. Шанса получить все — и сразу.

Он ждал долго.

И час настал.

Крепостной двор усеивали части тел. Руки, ноги, головы…

Это было даже красиво. Идеально отсеченные кисти, все еще сжимающие оружие. Половинки лиц, все еще оскаленные в яростном крике. Веера кровавых брызг на камнях… И все это — будто сто раз отрепетировано, подогнано друг к другу, доведено до совершенства. Словно какой-то сумасшедший художник решил сделать в морге рекламную витрину. На которой смерть — прекрасна, как красавица в подвенечном платье.

Если бывают сады камней, то это был сад плоти.

Заклинание сработало на славу.

Но дело еще не кончено. Кто-то успел забраться в башню. Сквозь каменные зубцы на ее вершине сверкали доспехи, чернели охапки хвороста, ветер доносил обрывки фраз…

Стараясь не ступать в кровь, чароплет скользнул вдоль стены, придерживаясь рукой за камни. Древняя кладка. Каждый валун — огромный, шероховатый, зеленоватый от мха. Дышит мощью и древней памятью.

Чароплет добрался до ворот и вцепился в дубовый брус, вставленный вместо засова. Рыча от натуги, стащил его со скоб. Толкнул тяжелые ворота:

— Быстрее!

Упрашивать не пришлось. Чуть не сбив его с ног, в ворота влетели три всадника. За ними воины, две эльфийки-лучницы…

— Они в башне! Быстрее, не дайте им опомниться!

Отряд, словно живой таран, двинулся по двору — целеустремленный, мощный, смертоносный. И…

Какой-то неуловимый миг — и все это рассыпалось.

Кто-то решил взять меч помощнее, оставшийся без хозяина. Кто-то склонился подобрать заговоренный оберег. Кто-то стягивал перстень с пальца обрубленной руки…

Был отряд воинов — и вот уже стая мародеров.

— Черт бы вас побрал, не сейчас! — крикнул чароплет. — Добейте их! Иначе они запалят костер! Дым предупредит соседнюю заставу! Сюда пришлют подкрепление!

Но они не слушали.

Они уже забыли, ради чего шли сюда. Они забыли, что где-то гибли их товарищи. Они лишь видели ничейное оружие, амулеты, золото, одежду…

Две эльфийки — высокие, холеные, умопомрачительно красивые — грызлись за украшения с останков какой-то воительницы. Сцепились как последние базарные торговки. На прекрасных, пока неподвижны, лицах — гримасы озверелых идиоток. И все их движения — неказистые, враскорячку, как у разжиревших свиней, всю жизнь не высовывавших носа из хлева…

Огромный воин убрал мечи в ножны, привалился к стене и сполз на землю, словно потерял сознание. Его здесь уже не было.

Остальные кто рылись в вещах мертвых, кто замерли посреди двора, как тупые овцы, и лишь смущенно косились на чароплета. Но вперед не шли. Ждут остальных. Они смелые — только когда их много. Стаей они смелые!

Чароплет сам не заметил, как сжались кулаки. Ногти врезались в кожу, теплые струйки потекли по ладоням. А изнутри — накатывала жаркая волна ярости.

— Хватит! — рявкнул чароплет. — Хватит обсасывать трупы, вы! Займетесь этим потом!

Но никто, конечно же, не послушался. Слишком тупы, чтобы гнаться за аистом — если у них под ногами трупик синицы…

— Хватит!!!

— Да не ори ты, коротышка…

Это сказал настоящий великан, с тяжелым боевым молотом. Увешанный амулетами, доспехами и кинжалами, как лоток торговца. Но тупой, как чурбан.

Волна ярости накрыла чароплета с головой. Он еще сам не понял, что делает, — а пальцы уже привычно ткали в воздухе невидимый узор руны.

И когда он понял, что делает — он не остановился.

Лишь усмехнулся.

Последний раз в этом мире.

Чему быть, того не миновать. Рано или поздно это должно было случиться…

Он отдал заклятью все силы, которые еще оставались. И в нем самом, и в магическом песке. В амулетах, в обереге, в перстнях, в перевязи… Всю, до последней капли.

Лезвия соткались прямо из воздуха.

На какой-то миг время словно замерло. Вот отряд — и вот поток сверкающих на солнце лезвий, повисших в воздухе.

Потом время рванулось вперед, как распрямившаяся тугая пружина. Лезвия брызнули во все стороны и пустились в бешеный хоровод. Воздух превратился в тысячи отточенных бритв. Сверкая на солнце сталью, вихрь раскинулся на весь двор, накрыл отряд, шинковал все подряд. Лошадей, оружие, все эти дорогущие одежды и доспехи, атлетичные тела и совершенные женские формы…

Сверкающий, бурлящий лезвиями вихрь раскидывался все шире и шире, вот уже накатил на чароплета — но он не отступил. Это уже не имело значения.

Миг чудовищной боли — и темнота.

Ур-роды! Тупые уроды и прирожденные дешевки! Способные испоганить даже этот мир — такой совершенный сам по себе, пока без игроков! Мир, один день в котором обходится дороже, чем месяц в реальной квартире!

Темнота уже не была полной. За головой появилась светлая щель. Ощущение тела тоже постепенно возвращалось… А вот ярость никуда не пропала. Все бурлила и бурлила внутри, обжигая желудок кислотой.

Мир в игре можно сделать великолепным.

Можно сделать стены — на которые можно любоваться часами. Можно нарисовать бастион, от одного взгляда на который захватывает дух. Можно превратить гору расчлененных трупов в произведение искусства. Можно сделать тело каждого игрока прекрасным, как у бога, — были бы деньги на классных художников…

Да только все это бесполезно.

Совершенно бесполезно!

Потому что все это будет испорчено. Изгажено. Испоганено.

Можно нарисовать совершенный мир — но откуда взять совершенных игроков?

То, что внутри у этих придурков — их мелочные душонки! — просвечивают через любые ухищрения художников.

Трусливому белому воротничку, всю жизнь заискивавшему перед своими начальниками, никогда не стать благородным рыцарем. Он что в жизни наложит в штаны, заглянув в нацеленное на него дуло, — что в игре останется такой же трусливой овцой, смелой только в стаде…

Забитого подростка никак не превратить в мужественного воина. Так и останется тупым сопливым щенком. В жизни привык, что его богатенький папаша купит все, что он захочет, — и в игре такой же. Пустое место — но распальцованное по самое не могу. Уверен, что гора амулетов и доспехов, купленная на папашину кредитку, сделает его крутым… Как тот великан с молотом — через которого буквально просвечивал чахлый подросток. Тупой до того, что даже не способен понять, что маленький рост в игре — это не порок, а чувство самоиронии!

И уж совершенно невозможно изменить скучную и тупую домохозяйку, всю жизнь просидевшую дома. И телесно — жирная от чипсов и шоколада. И мозги — такие же заплывшие жиром от тупых телешоу. Только и умеет, что тратить мужнины денюжки. Купила на них шкурку красавицы-аристократки, напялила ее на себя — но что толку? Кем была, тем и осталась. Даже трахается так же, как в реале — скучно, неумело, неповоротливо. Хоть и в великолепном теле эльфийки — но с грацией гиппопотамихи, всей в свисающих складках шкуры и жира… Никогда, даже в самых красивых декорациях ей не стать ослепительными королевой, способной мимолетным взглядом, легким намеком на улыбку наполнить твою жизнь мечтами и смыслом…

Головная часть «гроба» отошла вверх.

Тим вцепился в края и уселся. Стал сдирать с себя все эти оплетшие тело проводки, датчики, подавители осязания и мышечных сокращений…

Много всяких хитрых штук. И все равно, несмотря на все эти прибамбасы и кондиционер, вделанный прямо в изголовье «гроба» — все тело в поту, словно все драки были в реальности.

И, конечно же, тут же навалилась жара.

Жара, от которой в реальности нет спасения, и о которой так быстро — потому что чертовски этого хочешь! — забываешь в игре.

И шум кондиционеров, не справляющихся с этой жарой… Жар сочится из-за стен, и ничто не может остановить его. Там, снаружи, слишком много техники, слишком много людей. Слишком много всего. Матушка Земля с этим уже давно не справляется. В этом тронувшемся мире постоянно за пятьдесят градусов, и дальше будет только хуже.

А еще стены и потолок, которым не помешал бы ремонт… Вместо великолепных гобеленов и потрясающей зелени, — которые были там.

Там есть деревья. Там еще остались ели и клены… Здесь же — лишь выгоревшие степи, с невнятными репейниками и кактусами. Да и то лишь там, где их еще не вытеснили промышленные зоны и города.