Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко
Она сама чувствовала, как внутри собирается, как сплетается в одну натянутую, но крепкую нить всё, чему её учили: фармакология, физио, бабушкины рецепты, ночные разговоры с врачами у кофейного автомата.
«Так, — мысленно перечисляла она. — Отвар коры ивы — по чуть-чуть, с мёдом, малиной. Мазь: мёд, растолчённый чеснок, чуть-чуть можжевеловой смолы, если найдётся чистая. Рану промыть кипячёной водой с солью. Не дать никому пихать туда сало, паутину и прочую красоту. Руки кипятком ошпарить. Инструменты — тоже. Да, местные подумают, что я сошла с ума. Пусть думают. Главное, чтобы ребёнок жил».
— А у тебя, баарыня, — подала голос Улита, — свои рецепты были. Вон на дощечках. Ты их помнишь?
Милана на секунду замялась. Внутри кольнуло: она-то, настоящая, их не помнила. Но тело помнило. Где-то на самом краю сознания всплыли обрывки: прежняя Милана сидит, хмурит толстые брови, режет коренья, шепчет что-то, помечает резами.
До неё донёсся шёпот Пелагеи, когда-то давно: «Мамка, а это от чего?», и грубый голос прежней хозяйки: «От мужиков дурных, чтоб к нам не лезли».
— Помню, — соврала Милана наполовину. — Но мы будем их… дополнять. Вы — травами, я — знаниями. Договор?
Знахарки кивнули. Никто из них не был глуп. Они видели: вчера эта новая-старая барыня загнала полдеревни в баню, никто не умер, наоборот — дети спали спокойно, женщины перестали чесаться до крови, старики утром жаловались только на погоду, а не на «жгучую боль в костях». Это тоже было чудом. Только другого, незнакомого толка.
— А теперь, — сказала Милана, — работать. Акулина, режь кору ивы мелко, как лук на пироги. Авдотья, кипяти воду, добавишь туда кору, липу, малину. Улита, мёд сюда, чеснок сюда. И кто-нибудь найдите мне самогон, ради всех святых. Нам нужен местный антисептик.
— Анти… чего? — не удержалась Акулина.
— То, чем мы будем гонять заразу, — пояснила Милана. — Ну, кроме кочерги, разумеется.
* * *
К полудню у неё было три больших глиняных горшка: один — с отваром от жара, второй — с тёплой, подсоленной кипячёной водой для промывания, третий — с густой, янтарной массой: мёд, в который она растолкла чеснок, чуть-чуть соли, пару капель можжевеловой смолы. Рядом — миска с тёмной жидкостью, от которой в нос било так, что глаза слезились: самогон, щедро принесённый каким-то дедом, явно уверенным, что барыня завела новую форму пьянства.
«В моём мире за такое лишили бы лицензии, — подумала Милана. — А здесь — наоборот, добавили бы опыта».
Она тщательно промыла руки в горячей воде с золой, как учили когда-то в старину варить щёлок, потом, не стесняясь, обожгла пальцы самогоном — хорошо, что терпеть привыкла. Осмотрела ножи, выбрала самый ровный, тоже обдала его кипятком, потом обмакнула в самогон.
— Ну вот, — пробормотала она, — хирургический набор на коленке готов. Пожалуйста, только без осложнений. Я морально не готова к вскрытию в стиле «Домна держит, Акулина молится».
— Баарыня… — робко подала голос Акулина. — Мы с вами пойдём? К Илье?
— Конечно, — кивнула Милана. — Ты — моя правая рука. Левая у меня всё равно всё роняет.
Она обернулась, чтобы взять горшок с отваром — и в этот момент левое плечо, подтверждая её слова, задело край стола. Горшок с тёплой водой опасно качнулся.
— Тихо! — взвизгнула она и бросилась его ловить.
Горшок, разумеется, не оценил героизма и полетел вниз, выливая кипяток на пол.
Милана, от неожиданности, подскочила, как ужаленная, отступила — и едва не наступила в эту же лужу.
— Вот, — сухо произнесла она. — Демонстрация моей моторики. Запоминайте, дети, так делать не надо.
Акулина с Пелагеей, которая тайком проскользнула в избу и теперь наблюдала за матерью, прыснули от смеха.
— Ничего, — буркнула Милана, — воду вскипятим ещё. Зато пол у нас теперь стерилен. И, возможно, без живности.
Домна, услышав грохот, влетела в избу, как ураган.
— Что опять разбили⁈ Да чтоб мне… — начала она и замерла, увидев, как барыня, поджав губы, аккуратно поднимает пустой горшок, а вокруг неё стекают ручейки воды.
— Горшок цел, — устало пояснила Милана. — Только пол теперь очень чистый. Пиши в летописи: «В лето такое-то Господь послал на нашу землю не дождь, а санитарную обработку».
Домна фыркнула, но в глазах её мелькнул смешок.
— Ладно, — проворчала она. — Ежели людей спасать идёте, то хоть полы вам помогу вытереть. А то поскользнётесь, и опять все будем думать, что вы померли.
* * *
Дом дружинного стоял ближе к опушке. Крепкий, высокий, с резными ставнями, засаженным огородом и неизменной кучей бревен у стены — запас на зиму. Воздух перед ним был тяжёлым, как бывает перед грозой: на лавочке сидели бабы, одна плакала, другая шептала молитву, третья сжимала в руках платок до белых костяшек.
Как только Милана показалась, на неё уставились сразу все.
— Баарыня… — поднялась навстречу мать Ильи. — Заходите… он… он жаром горит.
— Значит, будем тушить, — коротко сказала Милана и вошла в дом.
Внутри пахло потом, дымом, прелой соломой и… болезнью. Этот запах она знала слишком хорошо: он появлялся там, где человек долго лежал, не вставая, где рана не заживает, где в углу стоят тазики с отжатыми тряпками.
Илья лежал на лавке у стены, подложив под голову свёрнутую шубу. Щёки красные, лоб мокрый, губы пересохшие. Глаза открыты, но мутные, «стеклянные». Рука сжимала край одеяла, вторая — лежала на животе.
Милана подошла ближе, села рядом, коснулась его лба.
— Жар высокий, — пробормотала она. — Но не край. Дышит… — она наклонилась, прислушалась, — тяжело, но без хрипов. Уже хорошо.
Она осторожно приподняла одеяло. На боку, ближе к ребрам, под грязной, присохшей тряпкой, виднелся тусклый, воспалённый разрез. Не слишком глубокий, не колющий — рубанули саблей, как видно. Вокруг кожа покраснела, но гноя пока было немного. Это было поле боя, а не свалка после поражения.
— Кто это повязку делал? — спросила она, не оборачиваясь.
— Мы… — виновато ответила мать. — Баба Дарья приходила, сыром прикладывали. Потом сало. Потом паутину. Она ж кровь тянет…
«Сыр, сало, паутина, — мысленно перечислила Милана. — Набор юного микробиолога. Ещё бы навоз прилепили для комплекта».
— Понятно, — вслух сказала она. — Смотрите
