Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко
«Вот бы и здесь стационар, — мелькнула мысль. — Палата, капельница, антибиотики… Но у нас — знахарская изба, мёд и чеснок. Ну и я. Ладно. Будем выкручиваться».
У ворот их встретила Домна, скрестив руки на груди.
— Ну что, баарыня, — сурово спросила она. — Жив? Или опять деревню по покойнику в слёзы вводить?
— Жив, — устало, но довольным тоном ответила Милана. — И будет, если вы, Домна, наведёте у нас такой порядок, что даже мышь в грязь не свалится.
— Это ещё как? — прищурилась та.
— А так, — сказала Милана. — С этого дня грязные тряпки — в один угол, чистые — в другой. Помои не лить под окна, где дети играют. В избу с навоза — не входить, пока ноги не оботрёте. И… — она вдохнула, готовясь к главному, — и мы перестанем ходить в кусты кто куда. Мне нужен один нужник. Вон там, — она ткнула пальцем к дальнему углу двора. — И чтобы все ходили туда.
Домна поперхнулась воздухом.
— Баарыня… — выдавила она. — Вы что… совсем…?
— Совсем, — сладко улыбнулась Милана. — Это моя новая причуда. Хочешь, считай, что я сошла с ума. Но если хочешь дожить до внуков без гниющих ног — строй нужник.
Домна долго смотрела на неё, потом тяжко вздохнула.
— Ладно, — сказала она. — Вы ж у нас теперь… чудная. Но… справедливая. Так-то, гляди, и правда меньше смердеть будет.
— Вот видишь, — кивнула Милана. — А там, глядишь, и грибы пойдут, а не только мухи.
Пелагея, которая всё это время держалась за материнский подол, вдруг подняла голову.
— Мамка… — тихо сказала она. — А можно я буду с тобой в избе знахарской? Учиться. Я буду тихо, честно.
Милана посмотрела на неё, и внутри кольнуло. В её прежнем мире дети учились по учебникам, в школах, а потом забывали половину. Здесь Пелагея могла стать тем, кем захочет, если её не забьют раньше чужой волей.
— Можно, — мягко ответила она. — Но с условием.
— С каким? — насторожилась девочка.
— Не трогать зелёные мази, пока я не скажу, — серьёзно произнесла Милана. — Мне одной тролльей судьбы в доме достаточно.
Пелагея сначала удивлённо моргнула, потом рассмеялась — звонко, чисто, как колокольчик. И в этом смехе не было ни капли той зажатой, нервной хихиканья, к которой привыкла прежняя Милана. Это был смех ребёнка, который верит, что завтра будет лучше, чем вчера.
* * *
Вечером, когда солнце уже клонилось к лесу, а на дворе начали разжигать костры для ужина, к усадьбе подъехали двое всадников. Лошади запыхались, на сапогах — дорожная пыль, на плечах — плащи с чужими, не местными застёжками.
Домна, разносившая по двору вёдра, нахмурилась.
— Чьи такие? — проворчала она. — Не наши.
Милана, сидевшая на крыльце и перебирающая дощечки с рецептами, подняла голову. Пелагея, устроившаяся у её ног с куклой, тоже вытянула шею.
Всадники спрыгнули. Один — старший, с тяжёлым взглядом, второй — моложе, но с теми же чертами лица, что у Ильи: жёсткий подбородок, прямой нос, чуть насмешливый изгиб губ.
— Здесь ли живёт вдова воеводы Милана? — спросил старший, осматривая двор.
— Здесь, — ответила Милана, поднимаясь. Тело ноило, но любопытство взяло верх. — А вы кто будете?
— Мы люди воеводы Добрыни, — коротко сказал он. — Слышали, что его брат по ране лежит в вашей деревне. Пришли узнать, жив ли. Да передать, что сам воевода прибудет, как только дела в уезде справит.
«Вот и он, — подумала Милана. — Жених. По бумажкам судьбы. Точнее, его тень».
Вслух же она сказала спокойно:
— Брат ваш жив. Жар у него большой, но мы его ломаем. Рана чистая, повязка новая. Завтра утром ещё раз гляну. Передайте своему воеводе, что его брат в руках у женщины, которая знает, как человека не дать земле.
Младший всадник посмотрел на неё с интересом, в котором было всё: и недоверие, и скрытое уважение, и легкая насмешка.
— Баба, которая говорит, как лекарь, — протянул он. — Чудны дела в этом уезде.
— Привыкайте, — устало, но твёрдо отметила Милана. — У нас тут теперь много чего будет чудного. Баня, чистая вода, нужник, дети без гниющих ран. А если ваш воевода против — пусть сам приходит и спорит. Я люблю спорить. Особенно, когда права.
Домна за её спиной тихо охнула и перекрестилась. Пелагея задержала дыхание, глядя на мать с новой, почти восторженной гордостью.
Всадники переглянулись. Старший кивнул.
— Передадим, — сказал он. — И скажем, что у брата его появилась новая… защитница.
— Не защитница, — поправила Милана. — Фельдшер. Запомните это слово. Вы его ещё не раз услышите.
Когда они уехали, подняв на дороге пыль, которая в закатном свете казалась почти золотой, Милана опустилась обратно на ступеньку крыльца. Пелагея тут же прильнула к ней, обняла за руку.
— Матушка… — тихо сказала девочка. — А воевода… он злой?
Милана задумалась. В её прежнем мире злые воеводы назывались иначе — начальством, проверяющими, чиновниками. Но в каждом из них было одно общее: их можно было либо бояться, либо ставить на место профессионализмом.
— Не знаю, — честно ответила она. — Ещё не видела. Но… — она чуть сжала дочерину руку, — если он обидит тебя или наших больных, мы ему устроим такую санобработку, что он запомнит на всю жизнь.
Пелагея хихикнула, уткнулась носом ей в плечо.
— Ты у меня странная, мамка, — шепнула она. — Но… хорошая.
И Милана впервые за день позволила себе просто сидеть. Не думать ни о смерти, ни о плесени, ни о ранах. Только о том, что где-то в избе у леса мальчик дышит чуть ровнее. Что в бане больше нет зелёных троллей, кроме неё самой в воспоминаниях. Что у неё есть дочь, знахарская изба, куча работы и где-то там, на дороге, воевода Добрыня, который даже не подозревает, что его жизнь тоже скоро изменится.
И, возможно, в этот раз — к лучшему.
Глава 5
ГЛАВА 5
…в которой Милана ищет способ победить вонь, варит мыло, снова пугает пол-деревни и впервые слышит имя Добрыни вслух
Утро в этой деревне не наступало — оно врывалось, как
