Александр Житинский - Дитя эпохи
Молодые вятичи из окружения Кэт, воспламененные стихами, бросали на нее нескромные взгляды.
Старик Зубов дочитал третью строфу и замолчал. Ему поднесли плетеное кресло, он уселся и перешел ко второму пункту повестки дня. Второй пункт тоже был традиционным. Он назывался «Новости из России».
Мы внутренне подобрались, готовясь к тому, что разговор будет о нас. Но ничего подобного. Зубов читал последние известия. Это были своеобразные последние известия. Старик обильно сдабривал сообщения «Маяка» собственным творчеством.
– Государь реставрирует Зимний дворец, – говорил он. – Из Италии приехали знаменитые мастера… Температура воздуха в Петербурге плюс восемнадцать. Холодно, – прокомментировал отец. – На полях Ростовской губернии хлеба достигли стадии молочно-восковой спелости. На Каме строится большой автомобильный завод. Гигант! – гордо сказал отец. – Граф Малютин-Скуратов продал свой футбольный клуб купцу Шалфееву за полмиллиона рублей.
– Новыми? – вырвалось у Лисоцкого.
Генерал укоризненно посмотрел на него. Лисоцкий хлопнул себя по лбу.
– В общем, дела идут, – сказал отец.
– Как выполняется манифест от тринадцатого марта? – был вопрос с места.
Патриарх раздраженно заерзал в кресле. По всей вероятности, вопрос с манифестом был злободневен и остр.
– Плохо выполняется, откровенно говоря, – сказал Отец. – Государь опасается, что открытие авиасообщения с Бризанией вызовет нежелательный приток подданных в нашу провинцию.
– Бред, бред, бред… – тихо твердил Лисоцкий.
Черемухин с генералом хранили на лице участливое выражение, как у постели умирающего. Я смеялся внутренним смехом.
– Значит, не будут летать? – спросил тот же вятич.
– Пока, слава Богу, нет! – отрезал патриарх.
– А эти откуда взялись?
Очередь дошла до нас. В ответ на поставленный вопрос отец небрежно махнул рукой в нашу сторону и назвал нас социал-демократами, анархистами и эмигрантами из Парижа.
– У них неверные представления о России, – сказал патриарх. – Искаженные французскими газетами. Я уже открыл им глаза. Не так ли, господа?
И Зубов повернулся в нашу сторону.
Его взгляд ясно говорил, что необходимо быстро отречься. Иначе будет плохо. Генерал и Черемухин потупились. Лисоцкий стал спешно завязывать шнурок ботинка. Генерал сказал сквозь зубы:
– Петя, ответь что-нибудь. Ну их…
И тихо выругался обычным матом.
Я подошел к старцу, положил руку на спинку плетеного кресла и начал говорить. Черемухин впоследствии назвал мою речь «Экспромтом для сумасшедших на два голоса». Второй голос был Зубова. Старик вступал тенором в ответственных местах.
– Друзья мои! – сказал я. – Представьте себе обыкновенное ведро. Каким оно вам кажется, когда вы крутите ручку ворота и ведро поднимается из колодца?
– Тяжелым! – выкрикнул кто-то.
– Я говорю о форме, – сказал я.
– Круглым! – раздались крики.
– Верно, – сказал я. – Но вот вы поставили ведро на сруб и взглянули на него сбоку. Какой формы оно теперь?
После непродолжительного молчания чей-то голос неуверенно произнес:
– Усеченный конус…
– Правильно! – воскликнул я. Признаться, я не ожидал такой осведомленности вятичей в геометрии.
– Ведро есть ведро, – значительно сказал отец Сергий, на всякий случай определяя свою позицию.
– Конечно, ведро есть ведро, – быстро подхватил я, – но в том-то и дело, что никто из нас не знает, что это такое на самом деле…
Вятичи совершенно обалдели. Я вконец заморочил им голову этим ведром.
– Мы получаем лишь представление о ведре, зависящее от нашей точки зрения. И так во всем. Измените точку зрения, и одна и та же вещь изменит форму, оставаясь по-прежнему непознанной вещью в себе…
Из меня лезли какие-то обрывки вузовского курса философии. Что-то из Канта, кажется. Причем измененного до неузнаваемости.
Отец Сергий наконец понял, куда я гну:
– Господь учит нас о единстве формы и содержания.
– Пусть учит, – согласился я.
– Что значит – пусть? – раздраженно сказал Зубов. – Он учит! И не нуждается в вашем согласии.
– Я хочу сказать, что Россия…
– Не трогайте Россию! – истерически вскричал Зубов.
– …Россия с запада и юга выглядит неодинаково, – закончил я. Я чуть было не сказал «изнутри».
Вятичи сидели подавленные, тихие, потерянные. Обманутый маленький народ.
Патриарх встал с кресла, сделал шаг ко мне и неожиданно положил ладонь на мой лоб. Я думал, что он меряет температуру. Но Зубов вдруг громко сказал:
– Объявляю подданным Бризании! – и тихо добавил только для меня: – Чтобы Россия у вас не двоилась, голубчик!
Потом он меня перекрестил и сунул полусогнутыми пальцами мне по губам. Достаточно больно. Со стороны это выглядело как поцелуй руки Отца.
Покончив со мной, патриарх проделал ту жу процедуру с моими попутчиками. Огонь костра освещал их искаженные лица. Они были похожи на мучеников инквизиции.
Таким элементарным путем Отец Сергий привел в порядок нашу точку зрения.
– Молебен окончен! – объявил патриарх и зашагал к дому.
Вятичи зажгли от костра факелы и небольшими группами разошлись кто куда. В самой многочисленной и оживленной группе была наша Кэт. Скоро тут и там на полянах вспыхнули небольшие костры. Молодежь стала веселиться.
– Что будем делать? – спросил генерал.
– Спать, – предложил Лисоцкий. – У меня голова раскалывается.
– Пошли искать гостиницу, – сказал Черемухин.
– Мы уже не гости, – сказал я. – Мы свои. Нам нужно строить дом.
Генерал опять выругался. А потом пошел в сторону избы Отца Сергия. Лисоцкий с Черемухиным потянулись за ним. Я сказал, что погуляю немного, подышу свежим воздухом.
Я ходил по ночным джунглям, неслышно приближаясь к полянам. Высоко горели костры. Юноши и девушки сидели вокруг них, обнявшись и мерно раскачиваясь. Широкие плоские листья каких-то растений нависали над кострами и дрожали в потоках горячего воздуха. Искры взлетали столбом в ночное небо Бризании. Вятичи раскачивались в такт стихам. У одного из костров молодой человек, прикрыв глаза, читал:
Не дай мне Бог сойти с ума.Нет, легче посох и сума;Нет, легче труд и глад.Не то, чтоб разумом моимЯ дорожил; не то, чтоб с нимРасстаться был не рад…
Киевляне
Грустно мне стало от этих песен без музыки, от этого потерянного племени, от этой непролазной глухой ночи. И я пошел спать.
Патриарх разместил нас у себя в избе. Когда я пришел, генерал уже похрапывал, а Лисоцкий нервно ворочался с боку на бок на подстилке из лиан. Я лег рядом с Черемухиным и спросил, какие новости.
– Завтра уезжаем, – сказал Черемухин.
– Билеты заказали? – спросил я.
– Петя, я вот никак не пойму – дурак ты или только притворяешься? – прошептал Черемухин мне в ухо.
– Какие могут быть сомнения? – спросил я. – Конечно, дурак. Мне так удобнее.
– Ну и черт с тобой! Мог бы вникнуть в серьезность положения, – сказал Черемухин и отвернулся от меня.
Перед сном я попытался вникнуть в серьезность положения, но у меня ничего не вышло. Я устал и уснул.
Проснулся я ночью от непривычного ощущения, что кто-то стоит у меня на груди. Я открыл глаза и увидел следующее. Отец Сергий в своей рясе поспешно снимал с полки иконы. Генерал стоял рядом и светил ему свечкой. Возле меня на спине лежали испуганные Лисоцкий с Черемухиным, держа на груди по тому Пушкина. Такой же том лежал на мне. Это было то самое собрание сочинений, которое мы привезли из миража.
Том генерала валялся на его подстилке.
– Бог с вами, – говорил Отец, заворачивая иконы в холщовую ткань. – Оставайтесь! Только не выпускайте молитвенники из рук. Иначе будет худо.
За окнами избы слышались приглушенные крики.
В избу вбежал курносый президент, который встречал нас на аэродроме, и воскликнул:
– Отец! Они прорвались!
– Иду, иду! – отозвался патриарх, упаковывая иконы в старинный кожаный чемодан.
– Что будем делать с англичанкой? – спросил президент. В это время в сенях послышались возня, потом звук, похожий на звук пощечины, и крик:
– Пустите!…
Это был голос Кэт. Я, естественно, вскочил с томом Пушкина в руках, на что генерал досадливо сказал:
– Лежи, Петя! Не до тебя!
В избу ворвалась Кэт. Сзади ее держали за руки, но она энергично освободилась и прокричала в лицо Отцу:
– Я не англичанка, к вашему сведению! Я русская!
– Ах, мадемуазель, при чем здесь это? – сказал президент.
– Что вы хотите? – спросил Отец.
– Бежать с вами, – сказала Кэт. – Остаться в Вятке. Навсегда.
– Ишь ты… – покачал головой патриарх.
– Отец, разреши ей остаться, – раздался из сеней хор мужских голосов.
– Нам нужны русские мужчины, а не женщины, – сказал Отец. Потом он взглянул на нас и поморщился. – Нет, это не мужчины, – сказал он.
