Александр Житинский - Дитя эпохи
– Зачем вы устроили это постыдное зрелище? Кто разрешил вам пустить на экран этого подхалима? – наступала Рязанцева.
С трудом мне удалось заставить ее выслушать мою исповедь. Я начал с самого начала, ничего не утаивая. Антонина Васильевна пригласила меня в комнату и налила чаю. Жила она одна в маленькой квартирке. На стене комнаты висела большая фотография улыбающегося до ушей негритянского мальчика. Как она объяснила, это был ее крестник. Его звали Антонина-Василий-Рязанцева.
Я рассказал Антонине Васильевне о своих злоключениях, и мне сразу стало легко.
– Петя, у вас такая интересная наука, – с материнской лаской сказала она и даже зажмурилась, такая у меня была интересная наука.
– Денег не всегда хватает, – сказал я. – Поэтому я и клюнул на удочку.
– Чудак вы человек! – сказала Рязанцева. – Послушайте меня, старуху. Я сейчас вспоминаю свою бедную молодость с радостью. У меня было много сил, много работы и мало денег. Сейчас наоборот. Хотя нет, работы все равно много. Тогда я была неизмеримо счастливее, чем теперь.
Короче говоря, деньги до добра не доводят. Правильно моя бабушка говорила. То же самое, только другими словами.
Антонина Васильевна показала мне альбом фотографий. В нем было много старых снимков. Рязанцева в Средней Азии на вспышке холеры. В Азербайджане на чуме. И тому подобное. Это было очень давно, в двадцатые годы. Антонина Васильевна тогда была еще студенткой. Когда она совместно с коллегами расправилась с особо опасными инфекциями у нас в стране, Рязанцева стала уезжать к ним за границу. Я удивился, как она дожила до старости. Ее работа была опаснее, чем у сапера.
– Знаете, Петя, – сказала Антонина Васильевна. – Мне давно хотелось провести ряд экспериментов с облученим культур лучом лазера. Не поможете ли вы нам в этом деле?
И она тут же изложила мне несколько задач. Задачи были интересные, и я согласился.
– Таким образом вы убьете двух зайцев, – сказала она. – Сохраните верность физике и заработаете кое-что. Мы вам будем платить полставки лаборанта.
– Да я и так могу, – застеснялся я.
– Перестаньте! – сурово оборвала Рязанцева. – Честный труд должен оплачиваться. Ничего в этом постыдного нет.
Я шел домой с чувством громадного облегчения. Все стало на свои места. Физик ты – ну и занимайся физикой. И не гонись за длинным рублем. И не выдавай черное за белое. И не криви душой.
Верно я говорю?
Шеф тоже очень обрадовался моему возвращению. Он, правда, виду не подал, но в первый же день после того как я сказал ему, что завязал с журналистикой, подсел ко мне и набросал несколько заманчивых идей, которые следовало разработать. И я ему с ходу набросал несколько идей. Мы сидели и обменивались идеями. Впоследствии разумными оказались только три или четыре из них. Но разве в этом дело?
Постепенно все на кафедре забыли этот период моей жизни. Иногда только вспоминали Прометея. Это когда кто-нибудь делал сенсационное открытие и начинал везде звонить по этому поводу. И продавать себя. Саша Рыбаков тогда подходил к нему и говорил:
– Не лезь в Прометеи. Там и без тебя народу много.
Последний отголосок моего цикла прозвучал месяца через три. Подал весточку о себе мой бывший коллега Симаковский. Он прислал мне письмо. Грудзь призывал забыть старые счеты и предлагал сотрудничать в создании научно-популярного кинофильма «Волшебный луч лазера». Запало ему в душу это слово!
Письмо было на голубой бумаге. Я вложил его в белый конверт с адресом, напечатанным на машинке, и скомкал в кулаке. Получился легкий бумажный шарик. Я торжественно вынес шарик на лестницу, открыл крышку мусоропровода и бережно спустил туда послание Симаковского.
Потом я долго стоял и с наслаждением слушал, как шарик проваливается с девятого этажа вниз, ко всем чертям, издавая еле слышное шуршание.
Часть 7. Подданный Бризании
Ленинград – Одесса
До сих пор не представляю – кому пришла в голову гениальная мысль послать меня в Африку. Кто-то, видимо, очень хотел мне удружить. А заодно избавиться от меня года на два. Думаю, что это был Лисоцкий. Мы с ним с некоторых пор находились в натянутых отношениях.
Когда вас посылают в Африку, это делается специальным образом. Это ничуть не похоже на обычную командировку. Ритуал значительно богаче и сложней. Все начинается со слухов.
Вот и у нас однажды пронесся слух, что где-то в Африке требуются специалисты. Там, видите ли, построили политехнический институт и не знают, что с ним делать. Нужно учить людей, а учить некому. Строить институты в Африке уже умеют, а преподавать еще нет.
Через неделю выяснилось, что страна называется Бризания. Я искал на карте, но не нашел. Бризания появилась на свет позже, чем карта.
А мы уже прикидывали в уме, кого пошлют. Хотя разговоров об этом еще не было. Но я-то понимал, что Бризания появилась на горизонте не случайно. Ничего случайного не бывает. Вот и Бризания не случайно получила независимость. Была какая-то тайная к тому причина. Потом, гораздо позже, я догадался, что в Бризании ввели независимость специально, чтобы меня туда командировать. Была у Бризании такая сверхзадача.
Но тогда относительно себя я был спокоен. Меня никак не должны были послать. Не говоря о том, что я беспартийный, я еще и безответственный. А туда нужен партийный и ответственный. Лисоцкий нужен, одним словом. Я так и решил, что пошлют Лисоцкого.
Вдруг меня вызвали в партком. Там сидели ректор, парторг и еще один человек, незнакомый и молодой. С пытливыми глазами. Он энергично пожал мне руку, и при этом я узнал, что его фамилия Черемухин. А зовут Пашка. Но на это имя мы перешли позже, ближе к Африке.
– Петр Николаевич, как ваши дела? Как семья, дети? – ласково спросил парторг.
Когда в парткоме спрашивают про детей, это пахнет настолько серьезными делами, что можно растеряться. Я и растерялся. Я побледнел и беспомощно развел руками, будто был злостным алиментщиком, и вот меня взяли за хобот.
– Растут… – сказал я.
Черемухин в это время внимательно изучал мой внешний вид. Вплоть до ботинок. Мне совсем стало плохо, потому что ботинки были, как всегда, нечищенными.
А они продолжали меня пытать по разным вопросам. Включая идеологические. На идеологические вопросы я отвечал правильно. Про диссертацию сказал, что она не совсем клеится. Черемухин вопросительно поднял брови. Ему это было непонятно.
Поговорили мы с полчаса, и они меня отпустили. Уходя, я оглянулся и спросил:
– А собственно, по какому вопросу вы меня вызывали?
– Да так… – сказал парторг, отечески улыбаясь.
Когда я вернулся на кафедру, там уже на каждом углу говорили, что меня посылают в Африку. Слухи передаются со скоростью света. Это установили еще до Максвелла.
И действительно, меня, как это ни парадоксально, стали посылать в Африку. Посылали меня долго, месяцев шесть. Политехнический институт в Бризании в это время бездействовал. Так я понимаю.
Меня приглашали, я заполнял анкеты, отвечал на вопросы, учился искать на карте Бризанию и повышал идейный уровень. Он у меня был низковат.
Через шесть месяцев я научился правильно находить Бризанию на карте. Она помещалась в центре Африки и занимала площадь, которую можно было накрыть двухкопеечной монеткой.
На кафедре мнения относительно моей командировки разделились. Гена говорил, что я оттуда привезу автомобиль, а Рыбаков утверждал, что меня съедят каннибалы. Ни то, ни другое меня не устраивало. Я представил себе, как буду тащить из самой середки Африки, через джунгли и саванны, этот несчастный автомобиль, и мне стало плохо. Пускай уж лучше меня съедят.
Благодаря всей этой канители, я стал читать газеты. Про Бризанию писали мало. Все больше ссылаясь на агентство Рейтер. В Бризании была демократическая республика. Во главе республики стоял император. Таким образом, это была монархическая республика. Она шла к социализму, только своим путем.
Я все еще слабо верил, что попаду туда. Это событие казалось не более вероятным, чем появление пришельцев. Всегда в последний момент что-то должно помешать. Землетрясение какое-нибудь или происки реакции. Или вдруг выяснится, что никакой Бризании нет, а это просто очередная утка агентства Рейтер.
Чтобы не волновать жену, я ей ничего не говорил. Только когда мне дали международный паспорт, где в отдельной графе были указаны мои приметы, я показал его жене.
– Еду в Африку, – сказал я. – Вернусь через два года.
– Неостроумно, – сказала жена.
– Я тоже так считаю, – сказал я.
– Лучше бы пошел в булочную. В доме нет хлеба.
– Теперь придется к этому привыкать, – сказал я. – Некому будет ходить за хлебом. Я буду присылать вам бананы.
– Не прикидывайся идиотом, – сказала жена.
И тут я выложил паспорт. Жена взяла паспорт так, как описал поэт Маяковский. Как бомбу, как ежа и как еще что-то. Она посмотрела на мою физиономию в паспорте, сверила приметы и села на диван.
