Александр Житинский - Дитя эпохи
Тут из лаборатории снова вышла Антонина Васильевна.
– Ах, вы еще здесь? – сказала она.
Прямых едва заметно изогнулся в пояснице и устремил взгляд на Рязанцеву. Та поморщилась. Прямых доложил о нашей беседе и замолчал, ожидая дальнейших указаний.
– А что мы будем показывать на экране? – спросил я.
– И в самом деле? – сказала Антонина Васильевна.
– Культуры, – предложил Прямых.
– А кстати, что показали ваши расчеты по культуре семнадцать-ка-эс? – спросила Рязанцева, хитро улыбаясь.
Даже я заметил какой-то подвох в ее вопросе. А Прямых не заметил и беспечно начал:
– Иммунологическая активность некоторых штаммов…
Рязанцева улыбнулась еще хитрее, бросив заговорщицкий взгляд на меня. «Не такой уж она синий чулок», – подумал я. А Антонина Васильевна сделала рукой какой-то нетерпеливый итальянский жест и перебила своего заместителя:
– Вы нам скажите, чтобы мы с молодым человеком поняли. Свинки должны дохнуть или нет?
– Вероятность летального исхода ничтожна, – сказал Прямых. – Машина дала две десятых процента.
– А вот они дохнут! – торжествующе сказала Рязанцева. – Дохнут и все тут! И наплевать им на вероятность.
– Не должны, – пожал плечами Прямых.
– Пойдите и объясните это свинкам. Покажите им ваши перфокарты, – иронически предложила Антонина Васильевна.
Прямых опустил глаза, бормоча что-то по-латыни.
– Впрочем, мы отвлеклись, – сказала Рязанцева. – Так что же мы можем вам показать?
– Не мне, а телезрителям, – уточнил я.
– Вы думаете, что кто-нибудь будет это смотреть? – сказала Антонина Васильевна. – Вы идеалист, молодой человек. По телевизору смотрят хоккей, кино и молодых людей на мотоциклах, которые стреляют по детским шарикам. Как это называется?
– «А ну-ка, парни», – сказал я.
– Вот именно… А ну-ка, физики! А ну-ка, микробиологи! – рассмеялась Рязанцева.
Антонина Васильевна, несомненно, обладала чувством юмора. От ее юмора мне стало не по себе. Захотелось уйти далеко и надолго. Неприятно почему-то было выглядеть в глазах Рязанцевой спекулянтом. А Павел Ильич сдвинул брови, размышляя, и предложил показать африканские кадры. Как выяснилось, Рязанцева сняла в Африке любительский учебный фильм. Там показывалась массовая вакцинация.
– Так это же здорово! – обрадовался я.
– Вы думаете? – холодно сказала Рязанцева. – Ничего особенного. Оспа, холера, легочная чума…
Ушел я от Рязанцевой страшно недовольный собой. В самом деле, какие-то славные люди честно делают свое дело, а потом прихожу я и начинаю бить в барабан. Они вдруг оказываются Прометеями, а я их певцом. Кому это нужно?
Я позвонил Морошкиной и сказал, что не буду делать эту передачу. И вообще, не буду больше писать о Прометеях. Не могу и не хочу. Людмила Сергеевна, как всегда, перепугалась, еще не поняв толком моих доводов. На следующий день было назначено совещание у главного. Нужно было спасать Прометеев. Ночь я провел очень плохо. Перед глазами маячили волосатые микробы величиной с собаку. Попутно не давали покоя мысли о полной бессмысленности моей деятельности для человечества. Я вдруг полюбил человечество и чувствовал себя обязанным сделать для него что-нибудь доброе.
Самым добрым было отказаться от профанации науки.
С такой мыслью я и отправился в студию. В кабинете главного меня ждали. Севро, Морошкина и Тиша встретили меня согласованным ледяным молчанием. Чувствовалось явное презрение к дезертиру от журналистики.
– Петр Николаевич, я надеюсь, вы пошутили? – спросил Севро.
– Нет, – сказал я тихо, но твердо.
– У нас с вами подписанный договор. Это официальный документ, – продолжал пугать меня Севро.
– Я заплачу неустойку, – сказал я.
– Вы сделаете сценарий, – гипнотически проговорил главный.
– Петр Николаевич переутомился, – нежно сказала Морошкина.
Тиша открыл глаза и сказал, что он тоже переутомился с этими Прометеями.
– Отпустите меня, – попросил я жалобно. – Когда я мог, я делал. А теперь не могу. Морально и физически.
Внезапно на столе главного зазвонил телефон, Севро поднял трубку и слушал десять секунд. Выражение его лица при этом менялось с безразличного на гневное.
– Прямых – это кто? – спросил он, зажав мембрану ладонью.
– Это заместитель Рязанцевой, – сказал я.
– Немедленно приезжайте, – сказал Севро в трубку. Потом он ее положил и уставился на меня с чрезвычайной злостью.
– Этого только не хватало, – сказал Валентин Эдуардович.
Он ничего объяснять не стал, а спросить мы не решались. Севро задумался, совершенно окаменев. Так мы просидели минут двадцать, пока не пришел Прямых. Он ворвался в кабинет и горестно воскликнул:
– Что же теперь делать, товарищи?
– Объясните сначала товарищам, – сказал Валентин Эдуардович. – Они еще ничего не знают.
И Прямых объяснил. Произошло ужасное несчастье. Антонина Васильевна испытывала новый вид вакцины. Естественно, в лучших традициях микробиологии она испытывала его на себе. У вакцины оказался какой-то побочный эффект. В результате Рязанцева попала в больницу. Ее положение было тяжелым. В рассказе Павла Ильича сквозило почтительное осуждение поступка Рязанцевой.
– Что вы предлагаете? – спросил Севро у Морошкиной, когда заместитель кончил.
– Снять передачу, – сказала Люся.
– Проще снять вас, чем передачу, – сказал Севро.
– Вот что я подумал, товарищи, – вкрадчиво вступил Прямых. – Поступок Антонины Васильевны, без сомнения, является примером беззаветного служения науке. Может быть, вы построите передачу на этом факте?
И Прямых начал у меня на глазах продавать самоотверженный поступок своей руководительницы. Большое воспитательное значение… Пример для молодежи… Подвиг ученого…
Самое главное, что он все говорил правильно. Это меня и завело. Важно не что говорят, а кто говорит. И зачем.
– Я как ученик Антонины Васильевны могу сам рассказать о ней, – скромно предложил Прямых.
– Расскажите! – крикнул я, уже не помня, где нахожусь. – Вам за это хорошо заплатят! Покажите кадры, как она ездила в Африку! Вы-то небось не ездили?
– У меня другая работа, – надменно сказал Прямых.
– И у меня другая работа!! – заорал я и выбежал из кабинета. За мной погнались Морошкина с Тишей. На лестнице они меня поймали и принялись уговаривать, чтобы я не горячился.
Первый раз со мной такое приключилось. Обычно я спокойно и несколько иронически отношусь к действительности. Но если действительность откалывает такие номера, я умываю руки.
Наверное, у меня завелись микробы совести.
Короче говоря, я ушел. Совсем. Морошкина не поленилась одеться и выйти со мной на улицу. Она тоже была возбуждена и жаловалась на судьбу. На углу мы расстались. У Людмилы Сергеевны, у бедной Люсеньки, в глазах появились слезы. Привыкла она ко мне. Люся с обреченным видом пожала мою руку и сказала на прощанье, чтобы я не думал о ней плохо.
А я и не думал о ней плохо. Я плохо думал о себе. Правда, теперь появились предпосылки, чтобы думать о себе лучше.
Возвращение блудного сына
Когда я пришел домой, жена по глазам поняла, что с Прометеями покончено. Доконали они меня и отомстили за легкомыслие. Орел улетел. Жена подошла ко мне и поцеловала.
– Я давно хотела тебе сказать, чтобы ты с этим кончал, – сказала она.
– А чего же не сказала?
– Я думала, тебе нравится.
Я в последний раз засмеялся нервным и ожесточенным смехом, и мы стали обсуждать планы на будущее. Разговор о побочном заработке больше не возникал. Как-то само собою стало ясно, что здоровье дороже. А чистая совесть и подавно.
В положенный срок состоялась передача о микробах. Я к тому времени уже настолько пришел в себя, что смог ее посмотреть. На экране я увидел Павла Ильича Прямых в безукоризненном костюме. Он заливался соловьем о подвиге Рязанцевой. При этом он не забывал подчеркнуть, что является ее учеником. Вероятно, телезрители так и подумали, что Павел Ильич после передачи пойдет испытывать на себе вакцину. Черта с два! Ничего такого он не сделает.
Я посмотрел передачу и понял, что мне нужно сейчас же идти к Рязанцевой. Без этого визита я не мог считать свою деятельность в качестве журналиста законченной. И я объясню, почему.
Бывают такие люди, перед которыми совестно. Они, к счастью, встречаются не так часто. Иначе жизнь превратилась бы в сплошное мученье. Хочется почему-то, чтобы они не думали о тебе плохо. Рязанцева должна была знать, что я еще не совсем пропащий человек.
Я купил букет цветов и поехал домой к Антонине Васильевне. Она уже выписалась из больницы и поправлялась дома. Почему-то я волновался.
– Вы? – удивилась Рязанцева, открыв дверь. – Я думала, что у вас хватит совести больше не появляться.
– Антонина Васильевна… – пролепетал я.
– Зачем вы устроили это постыдное зрелище? Кто разрешил вам пустить на экран этого подхалима? – наступала Рязанцева.
