Терри Пратчетт - Монахи истории. Маленькие боги (Мелкие боги)
— Молчи!
— Я хочу знать!
— Так лучше, чем если бы мы сами себя наказывали, верно?
— Остались люди, которые уже никогда не выберутся из кораблей!
— Никто не говорил, что это будет приятно!
Симони оттащил кусок обшивки. Там был человек, доспехи и кожаные части были испорчены настолько, что ничего невозможно было определить, но живой. — Слушай, сказал Симони под порывом ветра. — Я не сдамся! Ты не победил! Я делаю это не для каких бы то ни было богов, существуют они, или нет! Я делаю это для людей! И прекрати так улыбаться ! Пара костей упала на песок. Мгновение они искрились и потрескивали на песке, а потом исчезли. Море успокоилось. Туман разорвался на клочья и исчез в никуда. В воздухе по-прежнему висела дымка, но хотя бы было видно солнце, пусть как более яркое пятно на куполе неба. Еще раз, снова, возникло ощущение, что вселенная затаила дыхание. Появились боги, прозрачные и мерцающие, в фокусе и нет. Солнце засияло на призраках золотых кудрей, крыльев и лир. Когда они заговорили, они заговорили в унисон, их голоса то вырывались вперед, то запаздывали, как всегда получается, когда группа людей старательно пытается воспроизвести нечто, что было велено сказать. Ом был в этой толпе, он стоял прямо позади Цортского Бога Грома с отстраненным выражением лица. Было заметно, пусть одному Бруте, что правая рука Бога Грома исчезала за его собственной спиной таким манером, словно кто-то держал ее выкрученной на грани боли. Что боги сказали, услышал каждый сражающийся на своем родном языке, в соответствии со своим собственным восприятием. Это сводилось к:
I. Это Не Игра.
II. Здесь и Сейчас, Вы Живы. А потом все кончилось.
* * *
— Ты станешь хорошим епископом, сказал Брута. — Я? — сказал Дидактилос. — Я же философ!
— Хорошо. Нам самое время обзавестись философом. — И эфебец!
— Хорошо. Ты сможешь придумать лучший способ управления страной. Священники не должны этим заниматься. Они не могут думать об этом должным образом. Как и солдаты. — Спасибо, сказал Симони. Они сидели в садике Ценобриарха. Высоко в небе кружил орел, высматривая нечто, что не было черепахой. — Мне нравится идея демократии. Должен быть кто-то, кому все не доверяют, сказал Брута. — Таким образом, все счастливы. Подумай об этом. Симони?
— Да?
— Я назначаю тебя главой Квизиции. — Что ?
— Я хочу прекратить ее деятельность. И я хочу сделать это самым тяжелым способом. — Ты хочешь, чтобы я перебил всех инквизиторов? Отлично!
— Нет. Это простой путь. Я хочу как можно меньше смертей. Разве что тех, кто получает от этого удовольствие. Но только их. Теперь… а где Урн?
Движущаяся Черепаха по-прежнему оставалась на берегу, ее колеса были погребены под нанесенным штормом песком. Урн был слишком расстроен, чтобы попытаться выкопать ее. — Последний раз он возился с починкой дверного механизма, сказал Дидактилос. — Его хлебом не корми, дай что-нибудь починить. — Верно. Надо будет найти для него занятие. Орошение. Архитектура. Что-нибудь в этом роде. — А что ты собираешься делать? — сказал Симони. — Мне надо сделать копии Библиотеки, сказал Брута. — Но ты же не умеешь ни читать, ни писать, сказал Дидактилос. — Нет. Но я вижу и могу рисовать. Две копии. Одна для хранения здесь. — Когда мы сожжем Семикнижие, будет полно места. — сказал Симони. — Ничего не будет сожжено. Всему свое время. — сказал Брута. Он взглянул на мерцающую полоску пустыни. Смешно. Сейчас он был так же счастлив, как тогда, в пустыне. — А потом…-начал он. — Да?
Брута опустил взгляд на фермы и деревеньки вокруг Цитадели. Он усмехнулся. — А потом мы лучше будем заниматься делом, сказал он. — Каждый день.
* * *
Фаста Бенж задумчиво греб домой. Он отлично провел эти несколько дней. Встретил множество новых людей и продал довольно много рыбы. Птанг-Птанг со своими прислужниками лично обратился к нему, взяв обещание никогда не развязывать войны в месте, о котором он никогда и не слышал. Он согласился. (* В языке племени Фасты Бенжа нет эквивалента слову “война”, потому что воевать им не с кем, а жизнь и так достаточно сложна. Слова Птанг-Птанга дошли как: “Помнишь, как Пача Мож ударил своего дядю большим камнем? Что-то в этом роде, только много хуже. ” ) Некоторые новые люди показали ему удивительный способ делать молнию. Бьешь по этому камню этим твердым куском, и получаешь маленькие кусочки молнии, которые падают на сухую штуковину, которая становится красной и горячей, как солнце. Если положить туда еще дерева, она становится больше, и если положить на нее рыбу, она чернеет, но если действовать быстро, она становится не черной, а коричневой и на вкус — лучше всего, что он когда-либо пробовал, хотя это и не сложно. И еще ему дали несколько ножей, сделанных не из камня и одежду, сделанную не из тростника, и, в общем и целом, жизнь улыбалась Фасте Бенжу и его племени. Он не совсем понял, почему множество людей может захотеть ударить дядю Пачи Можа большими камнями, но это действительно ускорило темп технического прогресса.
* * *
Никто, даже Брута, не заметил, что вокруг больше нет старого Лу-Тзе. Быть незаметным, не важно, есть ты, или тебя нет, это часть обязанностей исторического монаха. На самом деле, он упаковал свою щетку и босай-горы и ушел по тайным тоннелям и потайным тропам в потаенную долину в центральных горах, где его ждал аббат. Аббат играл в шахматы в длинной галерее, с которой открывался вид на всю долину. В садах били фонтаны, ласточки влетали и вылетали из окон. — Все прошло хорошо? — не поднимая глаз спросил аббат. — Отлично, лорд, сказал Лу-Тзе. — Правда, пришлось немного подтолкнуть дело. — Я надеялся, что ты не будешь этого делать, сказал аббат, беря в руки пешку. — Когда-нибудь ты перегнешь палку. — Эта теперешняя история, сказал Лу-Тзе. — Очень уж она претенциозна. Все время приходится что-то подлаживать… — Да, да… — Раньше история была куда лучше. — Все всегда было лучше, чем теперь. Такова природа истории. — Да, лорд. Лорд?
Аббат с легким раздражением поднял глаза. — Э… вы знаете, книги говорят, что Брута умер и наступило столетие страшных войн. — Ты же знаешь, мои глаза уже не те. — Ну… это не совсем так сейчас. — Пока все в конце концов образуется. — сказал аббат. — Да, лорд, сказал исторический монах. — До твоего следующего назначения еще несколько недель. Почему бы тебе не отдохнуть?
— Спасибо, лорд. Я пожалуй спущусь вниз, в лес, и понаблюдаю за падающими деревьями. — Хорошая практика, хорошая. Разум всегда занят, да?
Когда Лу-Тзе ушел, аббат взглянул на противника. — Хороший человек, сказал он. — Твой ход. Противник долго и внимательно смотрел на доску. Аббат ожидал увидеть, какие там продумываются хитрые долговременные стратегии. Потом его противник коснулся фигуры костяным пальцем. — НАПОМНИ МНЕ ЕЩЕ РАЗ, сказал он, — КАК ХОДИТ ЭТА, С КОНСКОЙ ГОЛОВОЙ?
* * *
В конце концов, Брута умер, при необычных обстоятельствах. Он достиг почтенного возраста, но по крайней мере это не было необычно в Церкви. Как он сам говаривал, надо заниматься делом, каждый день. Он встал на заре, и прошел к окну. Он любил наблюдать рассвет. Никто и не пытался убрать Ворота Святилища. Кроме всего прочего, даже Урн не смог предложить, как расчистить божественно исковерканную кучу оплавленного металла. Так что над ними просто построили ступени. Через пару лет люди вполне привыкли и стали говорить, что это, пожалуй, даже символично. Не то, чтобы символ чего-то конкретно. Однако, несомненно символ. И теперь солнце играло на медном куполе Библиотеки. Брута взял на заметку, что стоит спросить, как идет строительство нового крыла. В последнее время было слишком много жалоб на толкотню. Посетить Библиотеку люди прибывали отовсюду. Это была самая большая не магическая библиотека в мире. Казалось, что сюда переселилась половина философов Эфебы, и в Омнии уже появилась пара своих собственных. Даже священники время от времени заглядывали сюда из-за коллекции религиозной литературы. Сейчас там было тысяча двести восемьдесят три религиозные книги, каждая из которых, сама по себе, была единственной, которую стоит прочесть человеку. Видеть их все вместе доставляло своеобразное удовольствие. Как любил говорить Дидактилос, это смешно. Было так, что, когда Брута вкушал свой завтрак, субдьякон, в чьи обязанности входило прочесть ему перечень назначенных на сегодня встреч и тактично удостовериться, что он не выйдет наверх в одном нижнем белье, робко поздравил его. — Ммм? — сказал Брута. Из ложки капала размазня. — Сто лет, сказал субдьякон. — С тех пор, как вы вернулись из пустыни, сир. — Действительно? Я думал, прошло, ммм, лет пятьдесят? Не может быть более шестидесяти, юноша. — Ах, сто лет, лорд. Мы сверились с записями. — Действительно? Сто лет? Столетний срок? — Брута очень осторожно положил свою ложку и уставился на голую стену напротив. Субдьякон поймал себя на том, что поворачивается взглянуть, на что же смотрит Ценобриарх, но там не было ничего кроме белой стены. — Сто лет, задумчиво произнес Брута. — Ммм. Бог мой. Я и забыл. — Он засмеялся. — Я забыл! Сто лет, да? Но здесь и сейчас мы… Субдьякон повернулся. — Ценобриарх?
