Андрей Белянин - Трилогия "Багдадский вор"

Пока голодающий Али-Баба слёзно обрисовывал ситуацию, два сочувствующих слушателя всё подсовывали ему то лепёшку, то кусок дыни, то остатки плова. История простодушного, доброго сказочного героя взывала к чисто мужскому братству, и Оболенский уже был готов украсть для него какой-нибудь домик с фруктовым садом, где его не найдёт ни одна Марджина.

– Что вы здесь делаете, мой господин?

Троица едва не подпрыгнула на месте – за их спинами стояла неулыбчивая молодая женщина лет двадцати пяти. Вся в чёрном, лицо до глаз закрыто полупрозрачной вуалью, а сам голос способен заморозить фрукты на зиму. Али-Баба побледнел и опустил плечи, недоеденную лепёшку он воровато сунул в рукав.

– Гражданочка, а ваше какое дело?! – нарочито грубо развернулся Лев Оболенский, он никогда всерьёз не воевал с женщинами, но чувствовал себя обязанным вступиться.

– Моё имя Марджина. Я лишь недостойная рабыня моего любезного господина, да продлит Аллах его годы! – поклонилась домоуправительница, и мужчины могли бы поклясться, что не слышали более покорного тона. Вот только в миндалевидном разрезе глаз явственно блеснула полоса отточенной стали. Ходжа даже вздрогнул, но Лев был непреклонен:

– Иди домой, тётка! Твой любезный господин ещё посидит часок-другой в чисто мужской компании. Мы тут пивка попьём, анекдоты потравим, о политике потреплемся. Короче, он мальчик взросленький и к вечеру приползёт без няньки…

– Как будет угодно моему владыке.

– Я… я уже иду, о Марджина… – Али-Баба, подобно загипнотизированному удавом кролику, безропотно сполз с ковра и повесив нос поспешил к выходу. На новых друзей он даже не смотрел.

– Эй! Ты что?! Ты кого слушаешь, а? Да будь же ты мужчиной в конце концов!

Марджина на секунду замерла, потом быстро шагнула на ковёр и подняла маленький ножик для резки дынь. Али-Баба в испуге зажмурил глаза, Ходжа сжал кулаки, а Оболенский только презрительно сдвинул брови:

– Положи на место, для бритья подмышек эта штука не подходит. Чего уставилась? Пора милицию вызывать?! Багдадского вора всякой десертной железякой не запугаешь! Так ты сама свалишь, или всё-таки чем-нибудь подтолкнуть?!

– Я всего лишь сопровождаю моего достойного господина в его собственный дом, – чуть скрипя зубами, отозвалась женщина. – Он уже раскаивается в том, что заговорил с вами, почтеннейшие. И будет раскаиваться ещё очень долго. – Она быстрыми шагами догнала Али-Бабу, потом, словно вспомнив что-то, резко обернулась: – Мне показалось, будто бы вы в чём-то упрекали его? Никому не дозволено обижать моего хозяина. Не делайте так больше, уважаемые…

Лев был уверен, что женщина лишь поправила вуаль, и только поэтому даже не дёрнулся, когда маленький кухонный нож сверкающим шмелем впился в глиняную стену у самого его уха. Традиционно побледнеть он догадался гораздо позже.

– Лёва-джан, ты цел?

– Не уверен, щас общупаюсь… вроде да.

– Эта женщина – живое воплощение шайтана.

– Да уж, агрессивный феминизм шагает по Востоку семимильными шагами. Я таких камикадзе только в документальных фильмах видел, сериал «Шокирующая Азия».

– Я тоже в шоке, спаси аллах!

Лев медленно отлип от стены, осторожно вытащил до половины ушедший в саман нож и нервно бросил его на пол. Насреддин, пристально вглядевшись во двор караван-сарая, оставил друга одного и куда-то сбежал. Сам Оболенский не испытывал ни страха, ни восхищения от встречи со столь необычной женщиной. Скорее его распирало от раздражения… «Я не люблю насилья и бессилья!» – наш герой тоже мог бы честно подписаться под этой фразой. Жалкая беспомощность Али-Бабы вызывала здоровую обиду на искажение самой сути мужской природы. Мужчина – представитель сильного пола, и никакая сумасбродная баба с кровавыми тараканами в голове им управлять не может. Не должна, ибо это нарушает промыслы Аллаха, вот! Лев почему-то был свято убеждён, что и Аллах, всемилостивейший и всемогущий, разделял сейчас его возмущение…

– Слушай, Ходжа, я так больше не могу. Пойдём и выскажем этой… фригидной стерве всё, что мы о ней думаем!

Бочком подошедший домулло молча взял друга под руку и быстренько потянул на выход.

– Я всегда знал, что ты со мной! – умилённо выдохнул Оболенский, не сразу улавливая все тонкости ситуации. – А куда ты, собственно, меня тащишь?

– Подальше отсюда, о тупоголовый сын волооких павлинов! Пока ты тут распускаешь хвост неизвестно перед кем, эта подлая женщина, эта нехорошая Марджина, эта… да простит Аллах мой грешный язык! Эта прямая кишка, выпавшая из-под хвоста самого шайтана, донесла на нас страже!

– Упс… похерился курорт на караван-сарае!

– Вот и я говорю: надо грузить хурджины на моего верного ослика и бежать.

– Можешь начинать свой кросс хоть сию же минуту, но мой Рабинович останется тут! – многозначительно привстал Лев.

Домулло не дрогнул и взглянул на него так, словно надеялся испепелить на месте. Ничего не вышло, Оболенский даже не вспотел…

– Чего ты хочешь? – придушенно выдавил Насреддин.

– О неоновый свет моих предвыборных реклам! Стража здесь, тётка здесь, Али-Баба тоже здесь – грех не воспользоваться моментом!

– Этого я и боялся… Что ты задумал, крупный искуситель правоверных?

– Я её украду!

Воёвство и къептомания – суть две бойшие язницы!

В процессе моей работы над романом мы неоднократно спорили со Львом – кто же по сути своей был этот самый Ходжа Насреддин? Ведь даже классический подход к данному вопросу давал диаметрально противоположные сведения. По одним легендам – это врун, хохмач, хитрец, набивающий собственную мошну за счёт разных легковерных простофиль. По другим – тихий деревенский дурачок, постоянно попадающий в нелепые ситуации, несложившийся мулла, незадачливый муж, вечно голодный бедняк. По третьим – образованный человек, странствующий мудрец, символ свободолюбивого духа народа и бич властвующих. Тот же Соловьёв (да сохранит Аллах память о нём в благодарных сердцах потомков!) вывел свой, личный образ Ходжи Насреддина, ставший для тысяч читателей абсолютно культовым. Его литературный герой умён, обаятелен, философичен, остроумен и настолько притягателен – к концу книги в него невозможно не влюбиться! Ни одной ошибки, ни одного плохого или нечестного поступка, праведность такая, что просто скулы сводит от зависти… Согласитесь, очень легко впасть в пошлые комплексы, находясь в компании такого совершенства. У соловьёвского Насреддина нет минусов, люди почти в лицо называют его совестью нации! Оболенский считал иначе… И я почему-то уверен, что Лев мне не врал. Ходжа, в первую очередь, был и оставался человеком. Не ожившей легендой, а реальным человеком, со своими слабостями, страстями, взлётами и падениями, мятущейся душой и зачастую необдуманными поступками. Там, в Багдаде, эти двое очень неплохо дополняли друг друга. Думаю, именно Багдадский вор научил Насреддина бесшабашной русской удали, умению полагаться на «авось» и чисто гусарской манере ухаживания за «ляфамками». В свою очередь и Лев Оболенский незаметно нахватывался у товарища специфически восточных качеств, как то: неизменное упорство в достижении цели; умение терпеливо ждать; любовь к красиво построенному, даже чуть изукрашенному, слогу; и уважение к аксакалам. Впрочем, Лев с завидным постоянством переделывал последних на «саксаулы»… Я так и не пришёл к единственно верному выводу (это к началу темы нашего разговора) насчёт Ходжи, но убеждён, что без Багдадского вора мы бы вообще не знали всей правды о похождениях Насреддина. Может быть, это слишком смелое заявление? Что ж, я и не претендую на истину в последней инстанции. Но поверьте, короля делает окружение. Сам по себе, на пустом месте, никогда бы не родился такой герой. Если Ходжа Насреддин появился на Востоке – значит, именно на Востоке в нём нуждались больше всего, и он не мог не появиться! Что возвращает нас к мысли о явлении Багдадского вора – ведь, значит, Лев был там очень нужен… Даже больше – востребован! А это, в свою очередь, подводит к логическому умозаключению о том, что всё рассказанное Оболенским – правда…

– Нет, ну ты, в принципе, вполне можешь отказаться.

– Лёва-джан, отвяжись, ради аллаха!

– Но я ж от чистого сердца… не ходи.

– И я тебе от чистого сердца, отвяжись!

– Ходжа, а ты уверен, что надо было наряжаться именно так? – уже, наверное, в четвёртый раз допытывался Лев, выравнивая на голове друга скользкую баранью требуху.

– Во все времена всегда трус и предатель обязательно был лысым! Это наша восточная традиция, и ломать её я никому не позволю, о пренебрегший образованием в медресе!

– Да у меня два института за плечами…

– Уй, молчал бы лучше! Просидел всю жизнь заколдованным в пещере у какого-то чёрного джинна с порочным именем и пытается давать советы умнейшим. Как там его звали, Дайженщину?!