Игорь Подгурский - Они сражались за реальности
Чтобы хоть немного согреться, разведчики накинули на себя лохмотья палатки – рваные обрывки из прорезиненного брезента, подложив под себя мотки альпийских веревок. Так и сидели, выбивая зубами мелкую дробь. Было холодно и скучно. Лева достал из кармана четки и стал перебирать костяные шарики. На душе полегчало, но теплее не стало.
Ночь была трудной, сплошной холод без единой минуты сна. Облака потихоньку осыпались колючим инеем, над головами появилось звездное небо. Большая Медведица начала свой путь по небосводу. Ее ковш почти касался вершины горы, под которой сидели десантники. Полная луна выкатилась из-за отрога, похожего на голову богатыря. В ее мертвенном свете беспокойно зашевелились тени в расселинах скал.
– Пора! – Отрядный священник достал из сумки корягу, напоминающую дракончика, и костяную свирель. Он набрал в грудь побольше воздуха и поднес свирель к губам.
Над горами поплыли визгливые, скрежещущие звуки. Николая передернуло. Мелодия задевала даже его слух, привычный к взрывам и канонаде. Музыка холодила душу, и от заунывных трелей щемило сердце.
– Он хочет немцев свести с ума,– поделился догадкой Лева.– Через пять минут они все застрелятся от тоски.
– Наглядный пример изуверских методов психологической войны в действии. Куда катится наш мир?! – согласился Кузнецов.
– Ой! Глянь-ка! – Задов показывал командиру за спину.
Николай без особого желания обернулся. У коряжки зажглись тусклым огнем два красных глаза. Глаза смотрели злобно, время от времени помаргивая. Деревяшка осторожно пошевелила головой на изогнутой шее и встряхнулась. По изогнутым обрубкам корней прошла дрожь.
Шаманов сильнее раздул щеки и взял нотой выше. Коряга замахала сучьями, похожими на крылья – сначала медленно, а потом все быстрее, ускоряя темп. Николай отвернулся и незаметно сплюнул три раза через плечо. Сейчас смотреть в темноту ему было намного спокойнее и даже интереснее.
Кузнецов глядел прямо перед собой и вспоминал. Один гестаповец рассказывал, что можно достигнуть состояния, когда сидишь с открытыми глазами и ни о чем не думаешь. Он говорил, что это считалось высшим шиком во всех армиях мира, но достичь такого самоуглубления дано не многим. Николай поймал себя на том, что последние минуты пялится в темноту, а в голове ни одной мысли. Если не считать мысли о том, что в голове ни одной мысли, он достиг заветной цели! Неужели легендарное армейское просветление снизошло на него? То, о чем он слышал в офицерском кафе далекого города Ровно, свершилось! Николай почувствовал, что темнота начинает к нему пристально приглядываться. И об этом побочном эффекте рассказывал краснолицый Хартман. Опасен он или нет – об этом не было сказано ни слова, но пустота словно расступалась перед Кузнецовым. Темнота и ледяное «нигде» снежной лавины, из-под которой его откопал Задов, не прошли бесследно – Николай обрел способность ни о чем не думать. Шикарно! Теперь можно тянуть армейскую лямку, не терзаясь разными мыслями о том, например, что ты – безликая статистическая единица, болтающаяся на краю тридевятого света по прихоти равнодушных кадровиков, засунувших тебя в отряд особого назначения. Проще говоря, расходный материал.
Пустота расступалась, а сам Николай белесым туманом растекался по мирозданию и окружающим горам. Очень даже ничего быть туманом! Вообще-то Кузнецов не любил реальность – ни эту, ни какую угодно другую. Везде одно и то же. В сердце кольнуло. Перед глазами побежали строчки автобиографии из личного дела… Коля рос обыкновенным мальчиком. Учился в простой школе, занимался стендовой стрельбой. Музыкальную школу по классу фортепиано проигнорировал, но зато очень хорошо рисовал и любил это дело. Мама часто говорила подружкам: «Всем бы таких детей, как Коля: всегда чистенький, аккуратный. Почти отличник». Родители не могли нарадоваться на свое чадо, уже в детстве решившее стать великим художником. Отец немного упрямился и мечтал воспитать Николая филологом-переводчиком. Однажды он подарил сыну на день рождения русско-немецкий словарь в обложке из кожи с золотым тиснением. Эх, папа, если бы ты только знал, к чему это приведет, то вряд ли купил бы этот словарь! Конечно, ты бы купил набор красок и раскладной мольберт. Когда Николай подрос, он рисовал уже на топографических картах, нанося на них оперативно-тактическую обстановку, а в лучшем случае зарисовывал по памяти физиономии тех, кто подлежал ликвидации. Вот сколько разных дорог открывает перед нами судьба… Выбирай не хочу.
Командир разведчиков осознал, что все-таки думает, а точнее, вспоминает детство. Эксперимент по достижению армейского просветления провалился. А удача была так близко. Николай с грустью подумал: «Наверное, мне пока нельзя на волю – не имею права». Он тряхнул головой, прогоняя остатки наваждения…
Зато Лева не мог отвести глаз от бесплатного ночного представления. Повинуясь мелодии свирели, коряга стала подниматься над землей. Сантиметр за сантиметром она набирала высоту, разворачиваясь в сторону ущелья, где затаились остатки разгромленного, но все еще смертельно опасного каравана. Оттуда загремели удары вражеского бубна, и ночной летун словно наткнулся на невидимую преграду. С каждым новым ударом деревяшка «проседала» в воздухе, теряя высоту.
Латын поднатужился и выдал новую замысловатую трель. В ответ бубен зачастил. Коряга-дракон еще пару раз вяло взмахнула обрубками-крыльями и тяжело рухнула вниз на землю, ворочаясь среди камней и яростно сверкая красными глазками. Шаманов убрал свирель от губ. Отрядный священник был весь мокрый от пота. Шелковый халат, подбитый мехом, прилип к телу. Руки Латына заметно тряслись, глаза, казалось, сейчас вылезут из орбит.
Коряга замерла, судорожно дернувшись напоследок. Рубиновые глазки медленно погасли. Так гаснут угольки в забытом костре. Гул бубна в долине тоже смолк.
На Шаманова было жалко смотреть: плечи поникли, шапка свалилась, длинные волосы торчали мокрыми клоками. Не разжимая губ, он еле выдохнул:
– Немного дух переведу, и снова попробуем.
Лева отвернулся и продолжил перебирать четки. Поерзав на мотках веревки, он оперся о камень. Под ладонью оказался забытый Латыном бубен. Он машинально постучал по упруго натянутой коже. Бубен послушно отозвался звоном, вибрируя под пальцами. Задов вполголоса пропел, отстукивая ритм: «Ночь, полночь. По ко-о-оням. Вылезайте, братцы, из могил…» Незамысловатая песенка, любимая босяками с Привоза, впервые произвела такой эффект на слушателей.
Со стороны старого кладбища, оттуда, где они встретились с желтошапочниками, донесся вой, полный тоски и ярости.
Шаманов из последних сил подковылял к Задову и вырвал бубен, раздраженно прошипев:
– Ты нас всех угробить хочешь? У немчуры не получилось, так теперь ты за это дело решил взяться?
– Еще одного Задова в отряд, и никаких врагов не надо,– поддакнул Кузнецов.
– Ты дурак, да? – не унимался Латын. Похоже, силы понемногу возвращались к старику.
– Он дурак! Он и убить может! Это минус,– ответил за Леву Николай, сразу вспомнив ледяной холод снежной могилы, в которую днем его определил подчиненный.– Но потом извинится. Это плюс.
– Шо я такого вам сделал?! – вяло отбрехивался одессит.– Подавись ты своим барабаном! – И совсем тихо добавил, чтобы не услышали: – Жлобье столичное!
Завывания, переходящие в рев, донеслись из темноты с новой силой и заметно ближе.
– Представь на минуту: ты крепко спишь, без снов, тревог и боли. А тебя бесцеремонно, наглым образом будят. Тебе это понравится? – горестно вопрошал отрядный священник.
– Я уже привык. И почти не обижаюсь, когда меня каждое утро бесцеремонно и самым наглым образом будят. И еще при этом пугают,– пробурчал в ответ Лева, косясь на командира группы.– Может, самую малость обидно.
Кузнецов выпад в свой адрес проигнорировал. Он аккуратно сплюнул, точно попав Леве на ботинок. Темнота настоящему разведчику не помеха, а друг и надежный помощник.
Снизу, где шла тропа, донесся цокот копыт и тяжелый топот, перемежаемый воем и злым визгом.
– Их что, вместе с конями хоронили? – шепотом спросил Кузнецов.
– Местный обычай,– коротко ответил Шаманов, не вдаваясь в подробности.
Задов в разговор не встревал, опасаясь нарваться на очередную грубость. Его товарищи избегали называть тех, кого он разбудил и вызвал.
Цокот затих в стороне, где окопались остатки немецкого каравана. Оттуда послышались испуганные голоса, сменившиеся воплями и выкриками команд. Вражеский лагерь охватила паника. Трассирующие очереди пулеметов и автоматов секли склоны ущелья в разных направлениях.
Яркая вспышка в вершине ущелья над лагерем осветила склоны с белыми вкраплениями пластов снега на темных скалах. Вторая группа подрывников, которых считали пропавшими без вести, наконец увидела трассирующую очередь. Все это время команда слабовидящих дисциплинированно ждала сигнала. Вот и дождались! Лучше поздно, чем никогда…
