Сага о Головастике. Изумрудный Армавир - Александр Нерей
Первый рассказал нам о рое трудолюбивых пчёл, которые избавились от некоторых своих трутней, набрали на их место личинок-куколок и унеслись выращивать следующих пчёл, или тех же самых трутней, только моложе.
А восьмой ФЕ отказался рассказывать, что пригрезилось ему, уклончиво объяснив, что если он признается, мы засмеём его до потери пульса, которого в его треугольных осколках, скорее всего, никогда не было. Только и смогли мы от него добиться, что у почудившегося ему субъекта были и крылья, и перья, и белое одеяние, а вот, что именно делал этот субчик на нашей «расчёске», чем бился, как чесался, он даже не намекнул.
Я поначалу погадал, да и бросил. И не Пегас, и не Горыныч, и не Снежная королева, а больше ничего на ум в мою треуголку не приходило, и я отстал от брата-осколка.
«Интересно, что такого бы увидели остальные мои мушкетёры? — размышлял я по дороге к бараку. — Почему мы все смотрели на одно и то же, а видели совершенно разное? Может, не одинаковые мы на самом деле? Или оторвались… Или в своих душах отвечали за разные чувства?
Сейчас у Правды обо всём спросим, а если ответит, тогда и разберёмся, кто из нас что».
Глава 2. Правдивые сказки
Мы приковыляли к бараку Виталия на своих… Можно сказать, ногах.
Если не задумываться о том, из чего ты состоишь, то нет никакой разницы из чего у тебя сделаны ноги и руки, голова и… Разум. То, что разум в нас присутствовал, не было никаких сомнений. Ведь все мы, по сути, были уменьшенными копиями наших человеческих сущностей, а не каких-то там, никому неведомых субстанций из нематериальных паров или нефизических дымов, или ещё из чего-нибудь туманного.
Может быть, именно за этими недостающими знаниями я и ходил в свой класс к фиолетам, а там штудировал физику, пока не тупел и не терял единственную малиновую осу, которую брал с собой. Ведь и английский, и китайский я почему-то забросил, и больше не пытался с ними бороться, а на непонятную физику заимел треугольный зуб.
Ещё этот, Виталий Правдолюб, ничем не помогал в моих поисках… Правды? Истины? Самого себя? Каждый раз отнекивался и выискивал любой повод уйти от разговора.
Я, конечно, не очень надеялся на то, что заставлю его откровенничать на интересующие меня темы. А их было выше… Больше, чем я мог вместить.
«Мне же многого и не надо. Вспомнить, как я… Как все мы здесь оказались. И разобраться, что это за место такое? По идее, мы все нематериальные, но как-то же существуем. Не спим, не едим, не… Чего ещё мы не делаем? Да, ничего мы не делаем! Но и консервироваться у меня нет никакого желания. Тогда что мы здесь… Маемся? Чего ждём? Зачем… Живём?
Зачем живут люди? Души человеческие, зачем? Что они такое, или кто они такое? И чем наше разудалое мушкетёрство закончится? Надоест каждый день быть углозаврами и закастрюлимся в гробики-коконы. И “выиграет”, или “проиграет” нас какая-нибудь ущербная душа. Лишь бы не чёрная. И ещё не женская. Почему-то боюсь я стать частью женской… Сущности. Отчего это, интересно?»
* * *
— Здравия желаю, товарищ абориген. Или ты завсегдатай? — поздоровался я с Правдой, пока мои братья устроили возню на входе в барак Виталия.
— Ещё рано. Хотя, вот-вот уже. Ещё чуточки и… — начал он вместо приветствия.
— И все будут туточки, — поддержал я разговор.
Только вот, начинать нашу беседу я планировал по-другому. По крайней мере, не с этой фразы, которой он всегда заканчивал наше общение.
— С чем пожаловали, неугомонные? Снова над стафом глумились? Тешитесь и не чешитесь? А дальше что будете делать? — фальшиво сымитировал заинтересованность Правдолюб.
— За этим и пожаловали. Про перспективы узнать. А, самое главное, кто мы? Откуда взялись на этой свалке? Все двенадцать. And explain us about your Staff. Тьфу! Объясни…
— Понял тебя, понял. На пользу занятие пошло? — оживился Виталий, когда я перепрыгнул с русского на английский.
— На кой я тебя послушался? Лучше бы сразу за физику взялся. «Только физика – соль. Всё остальное – ноль». Ну, или теологию. Или философию. Или…
— Или алхимию. Лженаука, но кое-что объясняет, — залез Виталий на своего конька, явно собираясь рулить нашей беседой.
— Я, между прочим, с готовыми вопросами прибыл. «Просвети» меня, пожалуйста. Открой тайну, сокрытую туманом. Кем, или чем я был в целой душе? За что отвечал? Почему я ни пчелки, ни осинки не помню о своих служебных обязанностях? — спросил я Правдолюба.
— Ты за логику отвечал. За целесообразность. Я что, не говорил? А не помнишь о ней потому, что тебя никто не отторгал. Тебя любя «выронили» от травмы или от потрясения.
Когда не по злому умыслу фибра от души отскакивает, она в тот момент отдаёт всё своё знание и умение целому… Как же тебе объяснить? Все малиновки свои возвращает мамке-душе, а взамен получает… Или пробуждает в себе? В общем, у неё появляются другие осы, в которых все знания о человеке в виде сжатых… — окончательно запутался в объяснениях Правдолюб и меня заблудил в укропных зарослях моего же любопытства.
— Значит, я фиброатом логики. Целостности и образности. А мои пирожки с кутятами? Они за что отвечали? За неё же? Или за нецелостность и безобразность?
— С кутятами или котятами я не знаю, а только вы все разные. И не по вашей бывшей профессии, а ещё и… Чуть не проболтался. Просила же… О чём я? Напомни старику-фонарику. Светильщику…
— Могильщику. Выкладывай, что и кому обещал, когда фиброкастрюльки просвещал, — попытался я поймать Виталия на слове. — То, что мы все разные, уже и сам догадался. Потому как, смотрим на одно и то же, а видим совершенно разное. А вот кто тобой рулит, у меня логики не хватает разобраться. Кто она, которая просила? Душа? Кармалия?
— Душа. Кармалия. Ишь, куда хватил. А хоть бы они. Она. Как твой Паша говорил? Изыди. Вот. Мал ты… Да удал. Ладно. Чтобы сокрыть целое, жертвуют малым, — что-то боролось внутри Правды, мешая ему говорить эту самую правду.
Виталий почесался, поёрзал, а потом надел очки с лучами и скомандовал:
—
