Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения

Что угодно. Кто угодно.

Только не человек, которого ей нужно убить.

Лиловым ветром в волосы подую,

Погладит щеку шелк туманной пряди…

В стилетной вспышке стали — околдую.

В кровавом вихре танца — жар объятий.

Путь крови, и надежды, и обмана.

Ночные битвы. Ранние дороги.

Не ангелы — служители тумана,

И сумерек, и Вечности в итоге.

Музыка звучала из комнаты. В щелку виден был Кейлус Тибель, сидевший на широкой банкетке за расписным золоченым инструментом. И руки, ласкавшие клавиши, порхавшие над ними — черными там, где у рояля были белые, белыми там, где у рояля были черные, — определенно принадлежали ему. Как и вдохновенное лицо с полуприкрытыми глазами, сосредоточенное и вместе с тем смягченное, без тени той улыбки-издевки, что трещиной по витражу искажала его красоту.

Как и губы, золотым бархатом лившие голос, хрипотца которого уступила место глубокой кристальной чистоте.

Однажды танец оборвется в бездну,

И некому поймать. И нечем клясться.

И мне не надо белизны помпезной –

Ее так просто сделать серо-грязной…

Ты не подаришь мне любви мгновенье,

А я не врежусь сталью в твое сердце.

Я знаю путь сквозь пламя и сквозь время,

Короткий — вечный — контрданс со смертью.*

Песня взлетела к финальной кульминации — и в трагедии, обрывающей голос, как неизбежно обрывается земной путь, свет восторжествовал над тьмой, красота над мраком, вечность над забвением. Прощаясь, ветром в крыльях одинокой птицы пели фортепианные пассажи, прощаясь, хрустальными цветами распускались в мелодии трели, прощаясь, победными колоколами разливались в аккомпанементе аккорды; и музыка окутывала собою все, билась в сердце вместо пульса, без остатка заполнила душу, забирая оттуда все до капли.

Забирая все, чтобы взамен оставить гораздо больше.

За миг до того, как стихли финальные ноты, Тим — лишь сейчас Ева осознала, что все это время юноша напряженно следил за ней — мягко, но непреклонно притворил двери.

Когда в коридоре воцарилась тишина, в которой лишь болела вывернутая музыкой душа да потихоньку исчезал ком в горле, оба долго молчали.

— Это… это правда написал он?

Вопрос прозвучал так хрипло, словно привычный голос Евы ушел в эфемерное загранье следом за голосом, певшим только что. И пока отказывался возвращаться.

— Естественно. И стихи тоже. — Быстрым гибким движением поднявшись с пола, Тим аккуратно, абсолютно неслышно вынул из замочной скважины светящийся ключ. Сунув его в карман, погрузив коридор во тьму, отступил от дверей: так, чтобы не помешать кому-то выйти из комнаты, но остаться преградой между входом и Евой. — Еще одна причина, по которой я всегда буду на его стороне.

Девушка посмотрела на свою опущенную руку, в пальцах по-прежнему сжимавшую Люче.

Потом — снова — на прикрытые двери.

Она понимала, почему музыка Кейлуса Тибеля не пользовалась популярностью. Просто эту дерзкую, необычную, опередившую свое время красоту мог понять скорее тот, кто жил в двадцать первом веке. Тот, кто рос, когда уже родились и прославились Шостакович, Свиридов и Шнитке.

И лишь немногие из тех, кто обитал в местном аналоге века эдак девятнадцатого. В лучшем случае.

Кейлус вышел из гостиной парой секунд позже, озарив коридор полоской света из комнаты — и стынущей в лице усталой счастливой опустошенностью того, кто только что отдал всего себя чему-то бесконечно любимому. При виде Евы тут же, в секунду, уступившей место ядовитой насмешливости, которую она уже привыкла наблюдать.

— Какая встреча, — изрек Кейлус. — А я как раз закончил…

В миг, когда взгляд темных глаза скользнул по Евиной руке к рапире, золотое лезвие метнулось мимо русых кудрей Тима: оказавшегося всего на полшага левее, чем было необходимо для живого щита. Остановилось, почти коснувшись острым кончиком горла замершего мужчины.

Со смесью ужаса и торжества Ева поняла, что остановилось оно по ее собственной воле.

— Вижу, беседе ты все же предпочла вариант, в котором разбиваешь мне голову, — без тени испуга констатировал Кейлус, когда волшебный клинок пощекотал ему кожу под подбородком. — Тим, в сторону.

— Кейл…

— В сторону. С этим я прекрасно разберусь сам.

Когда юноша, поколебавшись, отступил на пару шагов с яростью, приглушенно полыхающей в глазах — на периферии зрения Ева заметила две тени, возникшие в темной глуби коридора. Определенно человеческих очертаний. Те самые типы из Охраны?..

Что ж, весь вопрос в том, кто окажется быстрее. Она и Люче — или они.

Заклятие, просыпавшееся на Еву снопом фиолетовых искр, рапира разбила одним легким круговым движением. Впитав искры в лезвие, на миг полыхнувшее ярче, тут же вернулась обратно, к горлу потенциальной жертвы — девушка и глазом моргнуть не успел.

Надо же. Оружие гномов и такое умеет. Хотя, если у Миракла есть заговоренный и отражающий магию плащ…

— Вот, значит, каков твой обещанный Лоурэн клинок. — Кейлус Тибель знаком остановил своих людей, уже готовых устранить угрозу. — Спокойно. Она не опасна.

— Ошибаетесь, — процедила Ева, неотрывно глядя на него, глаза в глаза.

— Ты не убила Тима. Дважды. И только что не убила меня, когда тебе представилась прекрасная возможность. Значит, не сможешь убить вовсе.

— Да ну?

Когда мимолетная мысль, передавшаяся рапире, потянула руку за подавшимся вперед лезвием, по шее мужчины алой нитью скатилась кровавая капля — но тот даже улыбаться не перестал.

— Буффонада, кошечка. Я знаю, как работают волшебные мечи, и знаю, как работает твой браслет. Если б ты правда хотела нанести мне что-то посерьезнее этой царапины, одно из двух: либо я уже был бы мертв, либо — что скорее — ты бы уже стояла статуей.

Стоя с вытянутой рукой, устремив рапиру туда, где под тонкой белой кожей бился живой пульс, Ева до неощущаемой боли стиснула зубы.

Кейлус Тибель заслуживает смерти. Заслуживает. Он пытался убить Герберта. Он убил мальчишку из книжной лавки. Он похитил ее. А все, что она видела и слышала только что, наверняка было подстроено. Срежиссированно. Сыграно, как пьеса в театре.

И музыку, вывернувшую наизнанку ее душу, написал вовсе не он.

— Браслет зачаровывали не вы. Значит, с вашей смертью чары не разрушатся. Просто убив вас, я не слишком много выиграю.

…но даже если написал ее не он, только что он сыграл ее так, что ей хотелось плакать. И спел, как, должно быть, пел Призрак Оперы.

Как выяснилось, в конечном счете все представители королевской семьи были гениями. Каждый — в своем.

— Отпустите меня, — сказала Ева, уперев рапиру ему в кадык, едва заметный на гладкой шее. — Немедленно.

Не может тот, кто заслуживает смерти, нести в себе столько света и огня, сколько звучало в его голосе и в его игре.

— Не то что?

— Не то я убью вас. А потом, если смогу, всех присутствующих. Ваша смерть мне, может, даст и не слишком много, зато вы с ней очень многое потеряете.

— Не сможешь, — повторил мужчина. — По многим причинам.

— Хотите проверить?

— Изволь.

Пару бесконечно долгих секунд Ева смотрела, как плещется насмешка в его темных глазах.

Вот сейчас. Пожелать убить его — и Люче исполнит желаемое. Наверняка исполнит. Обезглавит врагов. Обезопасит Герберта. Сделает все гораздо проще. Даже если в конце концов они с Евой проиграют типам из Охраны, второй раз Еве все равно не умереть.

…и убьет не только врага, но и всю ту красоту, что рождалась под его пальцами и на его губах. Изрежет неизвестное полотно Да Винчи. Сожжет непридуманную пьесу Шекспира. Изорвет в клочки ненаписанную сонату Бетховена. Сделает то же, что сделала Айрес, уничтожив музыку в сердце Гертруды.

Если не хуже.

Всего один короткий укол…

В миг, когда Евины пальцы окутала зеленоватая дымка, за долю секунды до того, как девичью руку обвил невидимый хлыст, рывком оттягивая ладонь в сторону, выдергивая лезвие из раны, рапира скользнула вперед коротким косым движением. Вперед и вниз.