Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко
Он отвернулся — но в глазах мелькнул тот самый свет: опасный, живой, теплый.
— До завтра, барыня, — сказал он.
— До завтра, воевода.
Искра прожгла воздух.
Но ни он, ни она не притронулись друг к другу.
Пока.
* * *
Если хочешь, следующая глава (Глава 11) может сделать:
больше флирта,
больше юмора над «слухами»,
конфликт с приказной избой,
новые пациенты,
ревность Добрыни (тонкую, незаметную, смешную),
подготовку к большому событию (по твоему выбору).
Скажешь только одно слово:
Пиши
— и я начну.
Глава 11
ГЛАВА 11
Милана проснулась от того, что кто-то осторожно тянул у неё из-за спины тёплую холстину. Осторожно — так осторожно, как вытаскивают рыбу из сети, пытаясь не расплескать воду. Она приоткрыла глаза и увидела Пелагею, которая, высунув язык от усердия, буквально выскребала из сундука свежую рубаху.
— Маменька, вставай… — прошептала девочка. — Сегодня Добрыня опять к нам придёт.
Милана зарылась лицом в подушку.
— Господи. Только не сегодня… Я пока не морально готова к ещё одному заходу его… сурового лица.
— А он, — заговорщицки сообщила Пелагея, — вчера, когда ты ушла в хлев, в корыто шагнул и чуть в навоз не сел.
— Пелагея! — ахнула Милана. — Ты мне раньше такого не говорила! Я бы это в копилку… хм… воеводских подвигов записала.
— Он запретил рассказывать, — шепнула девочка с блеском в глазах. — А я подумала: ты же мамка… мамке всё можно.
Милана прыснула смехом, растёрла лицо ладонями и поднялась. День начинался. И, судя по вчерашней физиономии Добрыни, он обещал развлечения. Воевода вчера после процедур с Ильёй настолько растерялся, что забыл надеть рукавицу и пытался держать котёл голыми руками. Хорошо, Улита вовремя в ухо ему крикнула — иначе пришлось бы лечить ещё одного.
— Ну что, Пелагеюшка. Где там моя новая рубаха? Не люблю ходить перед воеводами в виде печёного карася.
* * *
У избы уже шумели. Знахарки толкались локтями, Домна ругалась, Степан пытался удержать козу, которая решила уйти в самостоятельное плавание. И только Добрыня стоял у ворот — одно сплошное напряжение в шесть футов ростом. Огромный, крепкий, суровый. И… сегодня почему-то слегка помятый. Настолько, что волосы на виске стояли торчком, будто он о забор потерялся.
— Добрыня… — начала было Милана, но воевода вдруг резко дернулся, словно его буравчиком ткнули.
— Я… то есть… мы… — он кашлянул, пытаясь вернуть себе достоинство. — Я проверить… то есть… как Илья. Состояние. Закрепление успеха.
— Господи, — вздохнула Милана, — резчик слов, а не воевода.
— Что? — не понял он.
— Ничего, — отмахнулась она. — Проходите. Только аккуратно. Здесь сегодня высокое содержание хаоса в воздухе.
Он шагнул… и, как по заказу, наступил на грабли. Они взвились в воздухе, щёлкнули его по плечу, а он издал звук, который никак не вязался с образом сурового человека, — нечто между «ух!» и «ой-матерь-божья».
Милана покрылась мурашками удовольствия.
— Всё хорошо? — спросила она сладчайшим голосом.
— Я это… — Добрыня резко выпрямился, стукнул кулаком по груди. — Проверка рефлексов. Полезно. Для… армии.
— Конечно. Для армии, — кивнула она. — Грабли — главное оружие.
Знахарки давились смехом. Домна крестилась. А Пелагея стояла, как маленькое солнышко, сияла и смотрела на мать и воеводу так, будто она читала… взрослую сказку.
* * *
Илья действительно пошёл на поправку. Лихорадка почти ушла, цвет кожи стал крепче, дыхание — глубже. Когда Милана меняла повязку, парень открыл глаза и прошептал:
— Барыня… я не умер? Это… точно не рай?
— Какой рай, Илюшка, — фыркнула она. — Если бы ты был в раю, у тебя бы чистая рубаха была. А так — земная грязь, земная боль, земная лихорадка. Привыкай.
Добрыня стоял в дверях, крепко сжав руки за спиной. Наблюдал. Не вмешивался. Только время от времени моргал слишком часто, будто боялся что-то пропустить.
— Рана чистая, — сказала Милана. — Ты достал своё счастье. А теперь — лежи и дыши.
— Она… — Илья повернул голову к брату. — Она ругается… как вы.
Добрыня вытянулся.
— Я… не ругаюсь.
— Да ладно, — отозвался Илья. — Ты как буря. А барыня — как маленькая буря.
Милана хмыкнула:
— Мне нравится этот диагноз.
* * *
После осмотра Милана вышла во двор, и Добрыня немедленно шагнул за ней. Но, кажется, не с самого удачного захода — он зацепился сапогом за ведро. Ведро перевернулось. Коза испугалась. Знахарки визгнули. Степан убежал.
А доблестный воевода стоял, глядя на ведро, будто оно только что оскорбило его по отцовской линии.
— С вами всё… нормально? — спросила Милана, изо всех сил стараясь не рассмеяться.
— Я… это… — Добрыня поправил пояс, который, похоже, съехал у него от шока. — Просто… отвлекли.
— Кто?
Он открыл рот… закрыл… снова открыл… и выдал:
— Солнце.
— Солнце? — переспросила Милана.
— Оно… яркое сегодня.
Милана не выдержала. Хохотнула так, что Пелагея свалилась со ступеньки, смеясь вместе с ней.
Воевода попытался сделать вид, что всё под контролем, глубоко вдохнул… а потом, чтобы выглядеть важным, подошёл к скамье, сел… и сел мимо. Просто. Мимо.
— Да что ж ты будешь делать! — рявкнула Улита, — воевода, вас будто перекрутило сегодня!
Милана вскинула бровь.
— Вы точно здоровы?
Добрыня покраснел так сильно, будто его окунули в банку с малиной.
— Абсолютно.
— Тогда… — она наклонилась ближе, чтобы поправить ему ворот. — Дышите глубже. А то мне кажется, что вы вот-вот упадёте.
Он не дышал. Вообще.
Он смотрел на неё так, будто его огрели той самой кочергой, которой вчера угрожала Улита.
— Вы… — начал он хрипло, — вы… это…
— Я — это я, — улыбнулась Милана. — И ничего особенного не сделала.
А он всё равно сидел, будто в его мозгах пытались одновременно работать все мысли, но ни одна не справлялась.
* * *
Ситуация резко изменилась, когда возле ворот раздался визг:
— Баарыыыняаа! Ой, грех великий! Ой, срам небесный! Ой, батюшкиии!
Вбежала девица лет шестнадцати, с грудью, которую она явно подложила чем-то прямо под рубаху, чтобы казаться взрослее. Волосы растрёпанные, глаза — слезящиеся, на лице драматизм мирового масштаба.
