Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко

Настоящая. Легкая. Опасная. Быстрая.

— Не парить, — сказал он. — В этот раз… слушать.

* * *

Они вышли во двор. Милана — с котлом (мало ли), Добрыня — с пергаментом.

Солнце только поднималось, трава ещё была мокрой, воздух острым. Деревня уже жила, но тихо, не вмешиваясь: все знали, что если воевода и барыня идут рядом, лучше не мешать, иначе попадёшь под обстрел словесный, а он страшнее стрел.

— Ты понимаешь, — начал он, — что приказная изба не оставит нас в покое?

— Привыкла, — фыркнула Милана. — В моей жизни такие избы назывались «проверкой». Они приходили в самый неподходящий момент. Всегда.

— Это не проверка, — серьёзно сказал он. — Это… угроза.

— Понимаю, — кивнула она. — Но раз уж меня не сожгли за пятнадцать кастрюль, пять бань и один нужник — значит, шанс есть.

Он остановился.

— Вот это мне в тебе и непонятно.

— Что именно? — Милана наклонила голову.

Он смотрел на неё долго.

— Ты не боишься.

— Я боюсь, — честно ответила она. — Очень. Просто… если я дам этому страху рулить — деревня будет задыхаться. И ты тоже.

И опять — искра.

Совсем маленькая, как вспышка угля в печке. Но была.

— Ты странная, — тихо сказал он.

— Я знаю, — Милана устало усмехнулась. — Но странность — мой главный талант. Она спасает людей.

— И сводит с ума окружающих, — пробормотал он.

Она подошла ближе — всего на шаг, но этого оказалось достаточно, чтобы воздух между ними стал плотнее.

— Воевода, — сказала она мягко, — давай решим главное. Ты на чьей стороне? На стороне приказной избы… или чистых рук?

Он вдохнул. Глубоко.

А потом сказал:

— На твоей.

И тут не искра — тут целая молния прошла между ними.

* * *

Но момент, конечно же, был испорчен.

Потому что в этот миг, когда они стояли так близко, что Пелагея тихо пискнула за печкой, а баба Домна за забором прикусила язык от напряжения, во двор влетела Акулина:

— Баарыня! Воевода! Там… там такое!.. Такое…

— Акулина, — простонала Милана. — Что в этот раз? Кто уронил что? Кто кашляет? Кто умер? Кто женится? Кто опять решил, что беременный?

— Нет, хуже! — выпалила та. — В деревне новый слух: будто вы оба… того… ну… смотрите друг на друга!

Тишина.

Добрыня моргнул.

Милана медленно опустила котёл.

— Мы… — Милана начала спокойно, но голос предательски дрогнул, — смотрим друг на друга, чтобы… выяснить… как жить дальше.

— А говорят, — торопливо вставила Акулина, — что вы друг к другу чувством воспылали!

Добрыня чуть поперхнулся воздухом.

— Кто говорит? — процедил он.

— Все, — честно ответила Акулина.

Милана зажмурилась.

— Конечно. Конечно, деревня. Логика ясна: раз я лечу людей — значит, я ведьма. Раз ты ко мне ходишь — значит, я тебя околдовала. Раз ты не умер — значит, я уже жена. Всё просто.

— Я не говорил, что не умер, — буркнул он. — Иногда, когда ты кричишь на меня, я вполне мог бы.

Она повернулась:

— Воевода, вы в порядке?

— Нет, — сказал он. — Но это не твоё лечение. Это ты сама.

Искра снова.

Маленькая, но тёплая.

Он слегка отвернулся, будто сам испугался своих слов.

* * *

— А что нам делать? — спросила Акулина, которая была человеком прямолинейным.

Милана вздохнула:

— Что-что. Работать. Лечить. А про чувства пусть деревня думает. Им же надо чем-то жить между простудами.

— А вы… правда… — Акулина сделала руками неясный жест.

— Акулина! — вскрикнула Милана. — Я вдова! У меня дочь! У меня травы, кастрюли, мыло и полдеревни больных!

Акулина поняла.

— Значит… вы ещё подумаете?

Милана закрыла лицо руками:

— Господи, Вселенная, если ты меня слышишь — дай мне сил. И валерьянки. На бочке.

Добрыня медленно сказал:

— Я тоже подумаю.

Она чуть повернулась к нему:

— О чём?

— О том, как не убить деревню, — сухо заявил он. — И как… — он запнулся, — как отвести от нас подозрения.

«От нас».

Два слова.

И в них — больше искры, чем в часе разговора.

* * *

Но судьба решила, что искр сегодня мало.

В тот же день староста примчался бегом:

— Баарыня! Воевода! К нам из соседнего селения бабы идут! Говорят — слышали, что тут лечат без смерти!

— Без смерти? — Милана пробормотала. — Вот это маркетинг. Надо на табличке написать: «Мы лечим и не убиваем».

Добрыня кашлянул:

— Прими их. Но аккуратно. Чем больше людей, тем быстрее приказные услышат.

— Я знаю, — кивнула она. — Но если они пришли с детьми — я не могу послать их обратно.

Он посмотрел на неё долго.

Слишком долго.

Слишком мягко, как для сурового человека.

— Именно поэтому, — сказал он тихо, — я и на твоей стороне.

* * *

Когда женщины пришли — с детьми, в узелках, с тревогой в глазах — Милана снова стала собой: фельдшером, бурей, силой природы.

Травы.

Тёртый чеснок.

Отвары.

Горячие ноги.

Чистая вода.

И смех.

Милана работала быстро, точно, с десятком шуток на минуту.

— Баарыня, — сказала одна молодая мать, — а правда… вы с воеводой…

Милана впихнула ей кружку отвара:

— Прежде чем спрашивать о мужиках — лечи горло. Меньше будешь говорить, меньше будешь фантазировать.

* * *

Вечером Добрыня заглянул в избу.

Тихо.

Без стука.

Она сидела за столом, разводя щелок, волосы выбились из-под платка, пламя лампы освещало профиль.

Он хотел сказать что-то про приказных.

Но сказал другое:

— Усталa?

Она подняла глаза.

— Я всегда устала. Но это приятная усталость.

Он подошёл.

Чуть ближе, чем стоило бы.

Достаточно близко, чтобы она почувствовала тепло.

— Я смотрю на тебя, — сказал он хрипло, — и думаю: как ты всё это делаешь?

— Медленно, громко и с угрозами, — сказала она.

Он улыбнулся.

— Нет, — покачал головой. — Ты делаешь это… как будто так и должно быть.

Её дыхание сбилось.

Он поймал этот миг.

Понял.

Но ничего не сделал — только тихо, едва слышно сказал:

— Деревня шепчет. Но пусть шепчет, если ты не против.

— Я против, — честно сказала