Отец Народа - Роман Г. Артемьев
— Старший! — Бодро процокав на шпильках к столу, она остановилась, нервно помахивая хвостом и уперев одну руку в бок. — У нас таможня течет! Опять! Народ через границу туда-сюда шастает, словно так и надо! Без регистрации!
Я устало вздохнул.
— Еноты?
— Да!
— С Острозубом говорила?
— Без толку! Знай себе улыбается и обещает всё исправить!
— Обещания надо выполнять, — подумав, постановил я. — Отправлю-ка его на границу. Пока работу не наладит, будет там сидеть.
Претензий к работе Острозуба нет, во время недавней войны он показал себя хорошо, но сейчас что-то расслабился. Надо его слегка встряхнуть. Тем более что проблема с таможней куда серьёзнее, чем кажется на первый взгляд.
Енотам повезло, у них все соседи мирные, и почва в лепестке плодороднейшая. Они выращивают деликатесы, которые задорого поставляют ко дворам людских правителей, взамен закупают всё остальное, в первую очередь — качественный алкоголь. Сами тоже гонят, но и закупают. Много. Их таможенники часто приходят в гости и спаивают наших. Это не являлось бы проблемой, если бы не то обстоятельство, что иногда на безалаберных пьянчуг набегают люди-грабители, причем некоторые из них в силу мозговых флуктуаций пытаются сунуться к нам. А ещё среди енотов полно агентуры остальных Народов, в том числе лис и куниц.
Держать там сильный гарнизон незачем. Но и совсем оголять границу нельзя.
— Может, тамошний персонал кодировать как-нибудь? — предложила Наталья. — Чтоб не пили.
— Пробовали и не раз. Ты просто не помнишь. Ни одна методика не сработала, только хуже делала: таможенники срывались и уходили в запой.
— Хм. Так, может, не стоит Острозуба? Туда?
— Ничего, ему полезно. Покажет подчинённым пример стойкости.
Следующим сквозь заслон из двух секретарш в мой кабинет прорвался Василий. Его всегда пропускают, потому что, если не пропустить, он организовывает молебны под окнами. Религиозных праздников у нас мало, всего два, Новый год и День поминовения, поэтому внеплановый сходняк у верующих пользуется успехом. Голосят они будь здоров! Сам Василий успешно совмещает руководство центральным храмом культа предков и должность заместителя Игоря, отвечая за образовательную сферу.
— Глава, надо бы на крипту финансирование выделить.
— Зачем? Опять протечка, что ли?
— Нет, — отрицательно дернул он ушами. — Помещения не хватает, расширить надо. И заодно ещё одну комнату устроить, на следующий век.
Секунду я непонимающе смотрел на него, потом дошло.
— Точно. Население же выросло.
— Так оно и есть. За что мы неустанно славим доброго боженьку, твердой рукой ведущего свой Народ к благоденствию, процветанию, радости!
— Не придуривайся. Про возможный долгий сон что говорят?
Василий с видом покорности судьбе пожал плечами:
— Перспектива лечь в стазис, разумеется, никого не радует, но и не пугает. Устройство камер в школе изучают, поэтому особых опасений нет. Хотя надеются, что обойдётся. Глава?
— Что?
— Насчет надежды. Мне понимать надо, что на службах говорить.
— Подойди ко мне месяца через три, тогда отвечу. Смету давай.
— Вот, прошу.
Крипта, это кладбище. Сеть помещений под главным храмом, где хранятся поминальные таблички. Когда кто-то умирает, тело покойника сжигают, и урну с прахом отдают родственникам. Что они с ней сделают, никого не касается. В саду зароют, на помойку выбросят, в доме на полочке поставят — их дело. Прядь волос, коготь или кусочек шкуры отдают мастерам в храм. Частицу плоти используют при изготовлении таблички, кладут её в углубление и заливают прозрачным лаком. На лицевой стороне пишут имя усопшего, имена его родителей, даты рождения и смерти. Сзади добавляют сведения, показавшиеся полезными, или просто что-то, что покойный хотел дописать. Занимаемая при жизни должность, упоминание о полученных из моих рук наградах, сделанный рукой любимой внучки рисунок — на что фантазии хватит.
Первые лет триста-четыреста табличка висит в храме, на стене под особым навесом. К ней приходят, молятся, оставляют приношения. Затем, по прошествии долгого времени, её переносят в крипту, где таблички хранятся в помещениях в особом порядке, в специально подобранных условиях. Фактически, мы имеем копию архивов, потому что краткую биографию на табличках тоже часто записывают.
У казненных или предателей табличек нет. Их имена забыты, а память стерта.
Наконец, под самый вечер забрел Фома, директор городского театра. Театров у нас три, но один, скорее, детский, а во втором не столько спектакли играют, сколько песни поют. Фома просил денег и протекции. Он написал пьесу про недавнюю победу, хотел её поставить на своей сцене, и обломался — Дарина сказала, постановка случится только через её труп.
— Читал я твою пьесу, — от первых моих слов автор расцвел, но ненадолго. — Не всю, отрывки. Запрет Дарина наложила для твоего же блага.
— Почему?
— Потому, что благодарная публика тебя тухлыми яйцами закидает. Нет, гнилыми помидорами — их больше, и они дешевле. Текст пафосный и унылый. Он идеально подойдёт для верноподданнической постановки в центральном театре какого-нибудь крупного людского государства, там любят всякое такое, прославляющее сказочную мудрость правителя и доблесть его преданных генералов. У нас — будет смотреться как, то ли не смешная комедия, то ли издевка. Трёхчасовая, без перерыва. Ты не на те образцы ориентируешься.
— Для творчества не важно, кто автор, старший! Вспомни, в прошлом году мы поставили «Свобода это яд» Толстовского, спектакль чуть ли не всё население посетило.
— Верно. Только Толстовского казнили за непочтительность, а его пьесу запретили. Её теперь подпольно играют.
— Как⁈
— Вот так. Специфика мировоззрения, культурные особенности. Словом, что-нибудь другое напиши.
Искусство людей в настоящее время повсеместно представляет собой вызывающее зевоту зрелище. Я имею в виду не ярмарочные гулянки с выступлением скоморохов, а театр и прочие места, куда ходит образованный люд. Нам такого не надо, у Игривого Народа совсем другие требования к зрелищам. Культура другая, обычаи. Попробовал бы Фома зайти без предварительного уведомления к любому, самому мелкому князю, его бы мигом на голову укоротили. А у нас — пожалуйста.
