Сергей Панарин - Барабан на шею!
– А ты-то как тут очутился?
Шванценмайстер смутился, зачесал лапой нос. Затем принял тон поэта-страдальца:
– Право же, Николас… Не имеет особого значения. Мое невезение в делах любви порой играет роковую роль. Но ее зов, зов моего большого… моего огромного сердца выше меня!
– И куда же зов большого, хм, сердца увлек тебя в этот раз? – усмехнулся солдат.
– Как вы сами изволите видеть, в тюрьму! – блеснул собачьими очами Шванценмайстер. – Однако близится вечер, страшное для моего существа время. В сей час стыда я обязан поведать вам историю своего проклятия, дабы не ставить вас в неловкое положение. Пусть будет стыдно мне, и только мне!
Тут пес оставил геройскую позу и вгрызся зубами в левый бок. Разогнав блох, вернулся к разговору:
– Извините… Кхе… Достопочтенный Николас! Соседство с вами – большая честь для бедного Шванценмайстера. Позвольте скрасить время нашего заточения печальным повествованием о прискорбных событиях моей загубленной жизни. Это весьма важно, умоляю вас поверить.
– Хватит предисловий, Шванц. Я внимательно слушаю. – Лавочкин устроился поудобнее.
– Начну издалека. В славном королевстве Дриттенкенихрайх жил маркиз, красавец, кристальной доброты юноша, – начал издалека пес. – Росший у счастливых родителей, он не знал лишений и несчастий, воспитывался лучшими учителями и блистал на балах. Ловкостью и статью молодой маркиз пошел в отца, красотой и добротой нрава – в мать. Оказалось, родители оба передали отпрыску необычайное любострастие, коего у каждого из супругов было ровно столько, чтобы удовлетворить потребность друг друга в ласке и… Ну, в общем, вы поняли. Сын же унаследовал удвоенную тягу к альковным наслаждениям. Это был табун мартовских котов, а не юноша. Немудрено, что сия особенность доставляла ему не только радость, но и известные неудобства. Однажды бедный маркиз увидел прекраснейшую из смертных – девушку, о которой потребно всю жизнь слагать песни. То была дочь черного колдуна. И юноша влюбился! Юноша перестал кушать, спать, смотреть на прочих девушек! Юноша стал слагать баллады:
Я всех любил, как дикий лось.Мне так хотелось! Так моглось!Но солнце больше не встает:Любовь здесь больше не живет…
Еще бы, любовь теперь жила в страшном замке черного колдуна! Зловредный волшебник настрого запретил дочери встречаться с пылким красавцем. Тот же не оставлял надежды встретиться с прелестницей, дабы выразить восторги божественностью ее красоты и вложить в ее восхитительные ручки горячее сердце и чистую руку… Вечерами, когда колдун улетал по своим черным делам, влюбленный маркиз ехал к девичьему балкону и пел, пел… Судьба благоволила молодым людям – дочь мага раздобыла моток веревки. Но юноша не умел лазить по веревке. «Любимая! – в отчаянье крикнул он. – Жди меня, и я вернусь! Нынче же приступлю к тренировкам!» Спустя долгий месяц маркиз вернулся к вожделенному балкону и без помощи ног мгновенно забрался в спальню девушки. Их встреча была подобна чуду. Тела сплелись в объятьях, губы слились в поцелуе. Об остальном, уважаемый Николас, позвольте умолчать…
– Жаль, конечно, но так уж и быть, умалчивай, – вздохнул Лавочкин.
Он, в принципе, давно догадался, чем все закончится, и деликатно зевал в кулак.
Пес, одержимый пылом рассказчика, продолжил:
– В тот сладкий час соединения тел и душ в маленьком уютом мирке спальни молодые люди не слышали бушевавшей снаружи грозы. Молнии не пугали их, а зря. Не их ли предупреждала стихия? Не к ним ли в окно стучал тревожный дождь?.. Увы, грохот двери застал влюбленных врасплох. На пороге возник темный силуэт разгневанного колдуна. «Презренный похититель девичьей чести, скользкий развратный тип, хвостоверт порочный! – взревел волшебник. – Своим недостойным поступком ты сравнял себя с похотливым кобелем! Кста-а-ати! Да будет так! Я наложу на тебя страшнейшее заклятие, которое превратит твою жизнь в ад!» И колдун произнес магические формулы оборотничества…
Коля только сейчас заметил, что практически стемнело. Во мраке тяжело дышал Шванценмайстер. Потом он издал долгий сдавленный стон и сказал изменившимся голосом:
– С тех пор я днем – Пес в сапогах, а ночью – юноша Шлюпфриг.
– Короче, то лапы ломит, то хвост отваливается, ваш сын дядя Шарик. – Лавочкин процитировал письмо из любимого мультфильма.
– Что?
– Неважно, – буркнул солдат, вставая с соломы. – Важно другое. Где знамя, кобелина несчастный?
Шлюпфриг понял: сейчас его начнут бить.
– Эй, ты чего? – Он испуганно вжался в угол. – Все расскажу, нету у меня его, нету!..
– А поискать? – протянул Коля для острастки, хотя сам осознавал, что полковая реликвия не у оборотня.
– Истинно говорю, нету, – частил вор. – Отобрали, грабители узаконенные, переростки бандитские… Дали в глаз да в тюрягу бросили… Ни талера не выручил, беду только накликал.
– Это ты, паразит, верно про беду ляпнул, – хмуро сказал солдат. – Из-за тебя мы с товарищем прапорщиком по идиотскому Дробенланду мотались, от убийц бегали, а ведь давно могли домой вернуться! Ты как хочешь, Шлюпфриг, но я тебе сейчас врежу по хитрому рылу.
И ударил бы пацифист Лавочкин Шлюпфрига-Шванценмайстера, но тут загремел засов, противно заскрипела несмазанная дверь, и пахнуло подвальной коридорной затхлостью. Лохматый, грязный тюремщик, вошедший в камеру, закрепил на стене пылающий факел. Неловко оглядываясь, страж прорычал:
– К Шлюпфригу посетитель… ница. Если хотя бы дунешь в ее сторону, убью. Я головой отвечаю… Но ты не сделаешь глупостей. – Тюремщик улыбнулся, демонстрируя редкие зубы, и обратился к Коле: – А ты сиди тихо. Иначе…
Солдат так и не узнал, что же будет иначе. В коридоре раздалась мелкая дробь торопливых женских шажков.
Мимо тюремщика прошелестела невысокая фигура, скрытая черным плащом с капюшоном.
– Спасибо, милейший, – прошептала визитерша стражу. – Теперь оставь нас, пожалуйста.
Тюремщик с поклоном удалился, прикрыв за собой дверь.
Воцарилась тишина, нарушаемая сопением Шлюпфрига.
А потом посетительница сбросила капюшон.
Глава 12.
Сижу за решеткой в темнице сырой, или Падут ли тяжкие оковы?
Бывают моменты, когда видишь, например, красивую девичью фигурку и тайно ожидаешь: ее обладательница обернется, и лицо не подкачает, будет столь же привлекательным, как и все остальное. Или смотришь по телевизору в миленькое личико, взятое крупным планом, да предвкушаешь, мол, сейчас камера отъедет, и остальное окажется почти по Чехову. В девушке все должно быть прекрасным: и лицо, и фигура, а там уж дойдет черед и до мыслей.
Рядовой Николай Лавочкин был не столь охоч до слабого пола, сколь его сокамерник Шлюпфриг, да и кто бы сравнился с последним по размеру потребностей? Но именно в суровый миг заточения, поняв, что перед ним живая девушка, причем по десятибалльной шкале красоты вышибающая все двадцать баллов, Коля ощутил себя мужчиной. Мягко говоря, заинтересованным.
Конечно, в свете факела многое могло пригрезиться, услужливое воображение всегда норовит дорисовать картинку посимпатичнее… По чуть слышному скулящему вздоху Шлюпфрига Лавочкин удостоверился в реальности чуда, посетившего сырые казематы. В этих убогих декорациях прелесть открывшегося Коле лица была еще пронзительнее.
Вот разные мужики говорят о ком-то: «У нее идеальное лицо». Врут. Потому что именно у ночной визитерши лицо было идеальным. Не существует достойного описания такого лица, поэтому и хватит о нем.
На белых волосах девушки плясали тени и малиновые всполохи – пламя факела волновалось, непрерывно играя странный спектакль.
Тихо сидящий в углу солдат через силу отвернулся от посетительницы к Шлюпфригу. Того оставила привычная суетливость, острая физиономия потеряла хитрое лисье выражение, вечно бегающие глаза сейчас безотрывно следили за девушкой. Юнец словно стал старше. Голова, вжатая в плечи, сообщала фигуре еще большую сутулость.
– Лю… любовь моя… – промямлил Шлюпфриг.
В ту же секунду девушка шагнула к нему и отвесила звонкую пощечину.
– Не смей называть меня так, – холодно приказала она. – Ты будешь спасен. Это последний раз, когда я тебя спасаю. Завтра же уберешься из страны. Не мучай меня.
Посетительница закончила прерывистый монолог и стала надевать капюшон.
Шлюпфриг протянул к ней руки:
– Марлен…
– Для тебя виконтесса Всезнайгель.
Коля не сдержался:
– Всезнайгель?!
Виконтесса вздрогнула, она не подозревала о присутствии посторонних. Руки, натягивавшие капюшон, остановились на полпути. Пристально всмотревшись в темный угол, где приютился рядовой, девушка удивленно сказала:
– Да ты демон!
– Нет-нет. – Лавочкин выполз под свет факела. – Я просто из иного мира. Скажите, пожалуйста, вы не родственница Тиллю Всезнайгелю?
– А откуда ты его знаешь?
