Дмитрий Емец - Таня Гроттер и пенсне Ноя
– Но я точно что-то слышу… И даже вижу… А-а-а! – Тетя Нинель с ужасом показала на дверь.
В коридор со стороны Пипиной комнаты проливалось серебристое магическое сияние. Халявий, тетя Нинель и потрясающий шпагой дядя Герман ринулись туда. Посреди комнаты их дочери, с недоумением озираясь, стоял высокий подросток в джинсах и куртке, из-под которой выбивалась желтая майка. У его ног лежал рюкзак.
– Здравствуйте! – сказал он приветливо. – Вы Дурневы? Академик сказал, что я окажусь в Таниной комнате… Это она и есть?
Тетя Нинель передернулась.
– Танькина комната? Ишь ты наглая какая, права качает! Нет у нее никакой комнаты! Только лоджия, но даже ее мы вымыли с хлоркой! – заявила она.
Дядя Герман посинел от злости. ТАНЯ! Одно звучание этого ужасного имени выводило председателя В.А.М.П.И.Р. из себя.
– Да кто ты такой? Еще один жених этой наглой Гроттерши? Вначале лопоухий хам с пылесосом, затем англичанин в очочках, который не умеет пить шампанское, и теперь еще этот, в маечке? А ну, марш отсюда, юный уголовник! Топай, топай давай! – взвизгнул дядя Герман, указывая Ваньке на дверь концом шпаги.
Ванька, пожав плечами, наклонился было за рюкзаком, но тетя Нинель, начавшая уже о чем-то догадываться, удержала его.
– Погоди!.. Эй, как там тебя!.. Юноша, мальчик, деточка! Погоди!.. Германчик, наверное, он и есть та самая просьба Сарданапала, о которой писала нам Пипа! – сказала она мужу.
Глава 6
«БУДЬТЕ МОИМ ЩУКОМ!..»
Гуня Гломов встал рано, еще до рассвета. Сейчас, когда за окном едва начинало сереть, идея тащиться на рыбалку не казалась ему такой же удачной, как вчера. Хотелось уткнуться носом в подушку и поймать за шкирку еще парочку сновидений. Тем не менее Гуня взял удочку, ведро и по мраморной лестнице спустился к подъемному мосту.
Вообще-то покидать Тибидохс ночью не полагалось, но это правило зачастую нарушалось. К тому же на одном из драконбольных матчей Гуня подружился с Пельменником. Они даже совместно затевали кое-какие авантюры, например гоняли купидончиков за пивом и сигаретами, которые те проносили в своих почтальонских сумках через Грааль Гардарику.
Циклоп уныло прохаживался по мосту, изредка останавливаясь и почесывая секирой спину. Узрев появившуюся темную фигуру, он оживился и, сурово выпятив грудь, загрохотал:
– Стой! Кто идет! На куски разрублю! Пароль!..
– Под мостом валялся тролль! – пошутил Гуня, появляясь из тени.
Узнав его, Пельменник опустил секиру.
– А, это ты? Не-а, пароль «самая сладкая шейка»! Во! – сказал он с хохотом.
– Опять Поклеп? – спросил Гуня.
– А то кто ж? Не я же! – Единственный глаз Пельменника скользнул по ведру и Гуниной удочке. – На рыбалку? Ловить-то где будешь?
Зная способность циклопа сглаживать что придется, Гломов незаметно постучал удочкой по камням моста и тихо шепнул: «Чур, чур, чур…»
– Да не знаю я еще. Может, у рва посидеть? – сказал он.
– Во рву только лягушки, – заметил Пельменник. – Ты дальше иди. Туда, к сторожке Древнира, знаешь? Одно озерцо пройдешь, и вот туточки справа будет еще прудик. Неприметный такой. Раньше не видел, нет? Там попробуй!
– И что, клюет?
– Кады клюет, а кады и по мозгам! – загадочно ответил Пельменник.
Пруд, который он указал, был и правда неприметный. Маленький, заросший тиной. Со дна кое-где поднимались пузырьки воздуха. У воды Гуня заметил дубовый пень. У него мелькнула было мысль обойти пруд, чтобы не сидеть на земле, но тут пень со скрипом поднялся и поплелся к лесу.
– Фу-ты, ну-ты! – быстро сказал Гломов, сообразив, что едва не уселся на лешака.
В воде показался зеленый бок русалки. Нет, это была не Милюля, а какая-то полная одутловатая русалка из недавних утопленниц. Изредка такие объявлялись на Буяне, причем даже в закрытых его водоемах. Ягге ворчала что-то насчет днепровских омутов, с которыми давно пора разобраться, но разбираться никто не хотел, кроме воинственного Готфрида Бульонского. Но от Готфрида толку было мало. Он ничего не смыслил в магии и даже не умел плавать. Только бродил по подвалу с копьем, распугивая нежить. В результате с переизбытком русалок смирились. Изредка известный русалколюбец Поклеп подкармливал их рыбой, а потом ходил по три дня расцарапанный. Милюля была ревнива как кошка, к тому же не любила делиться.
Накопав ножом червей, Гуня проверил снасть и, выставив глубину, закинул удочку. Почти сразу пузырьки воздуха приблизились к поплавку, после чего он рывком пошел вниз. Гуня подсек и, не рассчитав усилия, сел на траву. На крючке висел грязный комок водорослей, довольно успешно и не без воображения скрученный в фигу.
– Вали отсюда! – крикнул кто-то, выныривая и сразу скрываясь.
– Ах так! Меня гнать?! Глушилос динамитос! – обидчиво крикнул Гломов и одновременно с произнесением отпугивающего плавающую нежить заклинания выпустил в воду красную искру.
Вода вскипела. На поверхность пруда медленно, как перископ подводной лодки, всплыл большой синий бочонок. Приглядевшись, Гломов понял, что это брюхо водяного. А он-то грешил на русалок! Некоторое время спустя водяной очухался и, ругаясь, уплыл в камыши.
Гуня снова забросил удочку. Поплавок уныло рябил. Клева не было. Мстительный водяной распугал всю рыбу. Пару раз он незаметно подбирался и кидал в Гуню снятым с крючка дохлым червяком, уплывая прежде, чем Гломов успевал произнести отпугивающее заклинание.
Под конец Гуня совсем отчаялся. Не понравился водяному – забудь о рыбе. Представив, что ему придется идти мимо Пельменника с пустым ведром, он передернулся.
«А ну его, это ведро! Лучше я его вообще утоплю!» – решил Гуня и так сильно пнул ведро ногой, что едва не отшиб пальцы.
Ведро было еще в полете, когда Гломов сообразил, что одолжил его у Ритки Шито-Крыто, которая ну очень не любила, когда ей не возвращали вещи. Не любила так капитально, что запросто могла подсыпать в суп зелье раскаяния, изготовленное на основе мышьяка с небольшим добавлением цикуты.
Некоторое время потоптавшись на берегу, Гуня разделся и почесал голую грудь, украшенную искусной татуировкой азиатского дракона. Татуировку сделал Гуне один из бабаев, буквы же дописал по его просьбе Семь-Пень-Дыр. За эту татуировку Сарданапал его чуть не убил, вот только свести ее было уже невозможно. Бабай, имевший отношение к японской мафии, крепко знал свое ремесло. Единственное, чего он не знал, это каким иероглифом изображается имя «ГУНИЙ». Зато, как это пишется по-русски, знал Семь-Пень-Дыр, с удовольствием украсивший предплечье Гуни крепкими размашистыми буквами.
Опустив в воду большой палец ноги, Гломов некоторое время задумчиво шевелил им, после чего со страдальческой физиономией начинающего закалку моржа бочком полез в пруд. Ведро лежало на мелководье. Нашарив его, Гуня нырнул, ухватил его за ручку и вытянул на берег.
Он уже одевался, когда странный звук заставил его обернуться. В лицо ему плеснула гнилая вода. Опираясь хвостом о дно, из ведра выглядывала впечатлительная нервная щучка с зелеными разводами на боках.
– Ого! Вот это, блин, рыба! – удивился Гломов.
Щука пристально посмотрела на Гуню водянистыми глазками. Похоже, Гломов произвел на нее приятное впечатление.
– Юноша, умоляю, будь моим щуком! – взмолилась она.
– Не понял! – сказал Гуня.
– Меня всегда тянуло на дураков!.. Это у нас наследственное! Взять хоть Емелю, кавалера моей бабушки!.. Тоже ведь не гений был, а в люди пробился! На царевне женился, на царство сел!.. Ах, если бы ты знал, как долго я тебя ждала!
– Ну ты загнула! А кто такой щук? – ошалело спросил Гуня.
– Щук – это… э-мю-э… ну, короче, фаворит щуки! Это секретное щучье слово! Его даже нет в словаре!
– Чо? – переспросил Гуня.
– Ах, как я люблю это «чо»! Как люблю! – умилилась щука. – Теперь простых ребят так мало осталось! Всякий под умного косит! Разведут ля-ля про всяких Ницшов и Сартров, прям мозги вянут! Какой им Сартр! Нет чтобы девушку просто покрепче обнять, они ей про Бергмана вешают, а то и того хуже – про процессоры и оптико-волокно! Пацан должен быть чисто конкретным! Сказал – сделал! Мужиком должен быть прежде всего! Ферштейн?
– Яволь, – признал Гломов.
Щука с беспокойством покосилась на него. Видно, щукиному протеже не полагалось знать иностранные языки. Но взгляд Гуни был так сержантски прям, так свободен от мыслительных усилий, что щука успокоилась.
– Ты ведь меня не прикалываешь? Ты и правда дурак? – спросила она вкрадчиво.
– Сама ты такая! Попалась – еще и дразнится! – обиделся Гломов. – Щас возьму за хвост и головой об дерево! Селедка какая нашлась!
Щука окончательно успокоилась.
– Значится, так, щук, слушай и запоминай! – деловито распорядилась она. – Сейчас отпускаешь меня обратно в пруд. Можешь с ведром, можешь без ведра… Дело твое, я не обижусь.
