Дмитрий Емец - Таня Гроттер и пенсне Ноя
Пять минут спустя без повода хихикающий младенец, с головы и до пухлых ляжек измазанный шоколадом, вручил тете Нинель конверт. Попутно он выронил из сумки еще один конверт и, не замечая этого, вылетел в окно, перед этим дважды промахнувшись мимо форточки и стукнувшись лбом в стекло. Полет у него был неровный. Купидончик то и дело проваливался в воздушные ямы и норовил столкнуться то с фонарем, то с рекламной вывеской.
– Детское пьянство не порок, а преступление! – прокомментировала Дурнева, провожая купидончика рассеянным взглядом.
Письмо было от Пипы. Причем похоже было, что она писала его не сразу, а в несколько приемов, когда у нее появлялось настроение. Писала, забывала отправить и на следующий день еще что-нибудь добавляла.
«Мамуль, папуль, привет! Сто лет вам не писала! Как вы там, не переругались? А Халявий чего? Все так же воет по ночам и превращает унитазы в золото? Двадцать уколов от бешенства в живот – и будет как новенький… Хе-хе, не обижайся, Халявий! Ты прикольный!
У меня все нормально, хотя я живу в одной комнате с Гроттершей. Ну да мне не привыкать.
Я не рассказывала, что у меня есть кавалер? Зовут Жора, фамилия Жикин. Симпатичный, но глупый, как индюк. Может только про себя говорить – а так ничего, терпимо. Пап, я знаю, ты его будешь по милицейской базе прогонять, да только вряд ли он там есть. Лучше по своей вампирьей базе его прогони: я хоть пойму, чего он все время целоваться лезет.
(Дальше чернила имеют другой оттенок – видно, писалось уже на следующий день.)
Про учебу. Я знаю уже довольно много заклинаний, но все равно маловато для своего возраста, так что преподы занимаются со мной отдельно. Со мной и с малюткой Клоппиком. Этот Клоппик вроде раньше стариканом был, совсем рассыпался, а недавно то ли Гроттерша ему чего в чай подсыпала, то ли кто-то ему молодильное яблоко подбросил. В общем, теперь ему на вид лет семь-восемь, он все забыл, и мы с ним вместе по учителям ходим. Клоппик ничего, забавный, только не надо за ним всякую белиберду повторять, а то не расхлебаешься…
Из занятий мне больше нежитеведение нравится. Добренький такой предметец. Выпускают на тебя всяких уродов, и нужно их заклинаниями шарахать. А не шарахнешь или заклинание перепутаешь – уроды тебя мигом на консервы пустят. Преподает Медузиха Горгонова. Высокая такая, губы поджаты, волосы рыжие, каблуки стервозные, ногти, как у Айседорки, только не накладные, а свои. А глазищи какие – в пол-лица, и зрачок как у кошки. Ее тут все уважают, и я тоже…
Ну все, мамуль, папуль, это все были художественные ля-ля, а теперь идет суровая проза жизни.
Мне тут понадобились кое-какие шмотки. Вы их соберите, а я попрошу Клепу телепортировать. Клепка, или Клюша, – это Поклеп, который за мной прилетал. Вначале я его побаивалась, а потом подружилась с Милюлей, его подружкой-русалкой. Русалке я, мамуль, подарила твой дезодорант, а то уж больно от нее селедкой разило. В общем, теперь мы подруги навек.
Мне нужны:
Носки шерстяные
Мой открытый купальник
Лиловая косметичка и все, что в ней
Папкин ятаган
P.S. Ну все, мамуль, папуль, пока! Хочу на драконбольную тренировку смотаться. Мой ухажер (он в сборной) утверждает, что он крутой, как вареное яйцо, а Гробыня говорит, что его чисто держат гарпий распугивать. Лучше всех будто бы Гроттерша играет, да и то из-за контрабаса. Вцепится в него, глаза зажмурит, а он летает и все за нее делает.
Ваша Пенелопочка».
На этом письмо вроде бы заканчивается, но ниже короткая приписка, в двух местах расплывшаяся, точно на нее капнули водой.
«ЕЩЕ P.S. Мамуль, папуль, здесь такое случилось! Даже писать не могу, строчки плывут… Я ужасно подавлена. А тут меня еще к Сарданапалу позвали, и он вас с папулькой через меня кое о чем попросил. Вначале я была против, даже плакала, а потом подумала, а почему бы и нет, все равно ничего уже не вернешь. В общем, я обеими руками „за“ и полностью присоединяюсь. Только ничему не удивляйтесь».
Прочитав письмо вслух, тетя Нинель нежно прижала листок к груди.
– Что это с нашей Пипочкой? Какая такая просьба? Не нравится мне все это… – подозрительно сказал Дурнев.
– Ах, Герман, перестань! Наверняка какой-то пустяк… Девочка-то вся в меня! Носки шерстяные просит, а открытый купальник подавай! Доча, я тобой горжусь! – с умилением сказала его супруга.
– Хм… Носки… Носки еще полбеды. А вот ятаган мне жалко. Ладно, пускай забирает: у меня еще шпага есть… И вообще, чего это Сарданапалу от меня понадобилось? Не собирается ли он – ха-ха! – просить у меня денег? Я ему дать не дам, а уважать сразу перестану. У меня хоть на метро попроси, не дам – я такой! – хмыкнул дядя Герман.
Поднимаясь с дивана, самый добрый депутат случайно обнаружил другой выпавший у купидона конверт.
– О, еще письмо! – воодушевился он.
– Братик, оно чужое! Не надо его читать! – опасливо предупредил Халявий.
– Это еще лучше, что чужое. Чем больше читаешь – тем больше знаешь. Я усвоил это перед выборами, когда собирал на своих врагов заветные папочки, – нежно сказал Дурнев.
– Братик, это у лопухоидов! В магическом мире нельзя… – начал было Халявий, но не успел договорить.
Отковырнув ногтем подтекшую сургучную печать, Дурнев скользнул по листу взглядом. Обычно магическое письмо можно прочесть, лишь прикоснувшись к нему перстнем, но в том-то и дело, что это письмо писалось не для мага, или пока не для мага, у которого не было и не могло еще быть перстня…
«Генке Бульонову
Из школы ТИБИДОХС
УВЕДОМЛЕНИЕ
Уважаемый г-н Бульонов!
К моему крайнему огорчению, мне вновь приходится выходить с вами на контакт. Нам стало известно, что вы применяете темную магию. Дальнейшая блокировка ваших способностей ни к чему не приведет. Вы зачисляетесь в школу Тибидохс на темное отделение. Сегодня в полночь за вами прибудут Безглазый Ужас и поручик Ржевский, чтобы сопровождать вас в школу волшебства. Постарайтесь пережить этот волнительный момент.
По поручению академика Сарданапала Черноморова
Медузия Горгонова,
доцент кафедры нежитеведения».
– Бульонов… гм… Где-то я уже слышал эту фамилию! Бывший зампред Счетной палаты? Нет? Тогда, может, министр пней и лесов?.. Тоже нет? – вслух задумался Дурнев.
А вот этого делать уже не стоило. Магические пергаменты отлично воспринимают речь. В тот же миг текст письма смазался.
«Ты не Бульонов! Наглый обман!!! Готовься к смерти!» – запылали красные буквы.
Дядя Герман оторопел, тупо разглядывая надпись.
– Братик, бросай письмо! – завопил Халявий. – Бросай!
– Куда бросай?!
– В окно!!! Куда угодно! Только подальше от меня, драгоценного!
Дурнев попытался последовать совету, но не учел, что попасть письмом в форточку не так просто. Особенно в панике. Коварная природа вещей больше приспособила письмо для чтения, чем для метания.
Ударившись в стекло, оно вспыхнуло белым пламенем и, превратившись в гарпию, кинулось на дядю Германа. Самый добрый депутат не стал раздумывать и рысью кинулся наутек. Гарпия преследовала его. Она вся пылала, точно была отлита из ртути.
– Нине-е-ель! – умоляюще закричал дядя Герман.
Его супруга в стелющейся стойке рванула к шкафу и дернула дверцу. Две молнии сверкнули одновременно – гарпия и метнувшаяся ей наперерез шпага повелителя вампиров. Директор фирмы «Носки секонд-хенд» зажмурился. Вновь открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что все еще пребывает на этом свете. У его ног лежал пепел – все, что осталось от пергамента, и дрожала вонзившаяся в паркет шпага.
– Нинель, ты чуть не овдовела! – хрипло сказал дядя Герман.
– Братик, не переживай так! Если бы гарпия тебя растерзала, я женился бы на твоей жене! Жутко хочется жениться! Хоть на ком-нибудь! Хоть на таксе! – мечтательно заявил Халявий. Длительное отсутствие манекенщиц настраивало его на брутальный лад.
Полтора Километра тревожно заскулила и полезла прятаться.
– Чушь! – сказал дядя Герман деревянным голосом. – Чушь и блажь! Вот сдам тебя в зоомагазин, женись там на ком хочешь!
Он подошел и с усилием выдернул шпагу из паркета. На всякий случай Халявий торопливо нырнул под стол.
– Германчик, я прям не могу, ты такой хищный с этим вертелом! Мне уже расхотелось жениться! – пропищал он оттуда.
* * *Примерно через полтора часа, которые дядя Герман и Халявий провели за игрой в карты, тетю Нинель потревожил какой-то звук.
– Тшш! Вы ничего не слышали? – с внезапной тревогой спросила она.
– Я всю жизнь слышу голоса. И меня всю жизнь называют психом! Нет, мамуля, не сознаюсь, хоть ты тресни! – плаксиво отозвался Халявий.
