Владимир Черепнин - Вовка в Троеклятом
Чтобы не обидеть девушку (да и что греха таить, хотелось дрябнуть хорошего коньячку) я принял у Али Бабы бокал.
Перед тем как выпить, я подивился. Как может такая прелестная во всех отношениях девушка испытывать такую неподдельную любовь к этому хамоватому типу. Или деваху чем опоили, или правду говорят, что любовь зла, полюбишь и вонючего, рогатого козла.
Потом я выпил и отключился.
* * *Небо посерело. Приближался рассвет. Медведь, всю ночь не смыкавший глаз, сидел на мостовой, опираясь спиной о стену аляповатого выступа фасада дворца. Для того, чтобы прогнать сон и не потерять бодрости духа он периодически, прямо из горлышка, отхлебывал пару глотков водки. Под стеной уже валялись две порожние бутылки, а содержимое третьей могло пережить только еще одно причащение. Рядом с Сереньким сладко посапывал свернувшийся калачиком Соловушка.
Возможно подействовало начавшее светлеть небо, или неудобные жесткие булыжники мостовой сыграли решающую роль, но разбойник что-то пробурчал, завозился и через минуту уже сидел рядом с другом. Соловушка вопросительно посмотрел на Серого.
— Пока ничего, — ответствовал тот и протянул Славику остатки водки.
— Еще будешь? — спросил медведь после того, как бутылка опустела.
— Нету хотся, — помотал головой Соловушка, — Сеега, сейсяс все явно есе яно. Есе солныско не встало. Я быстьенько к Гойинысю сбегаю. А то обидится, если узнает, сто я был ядом и не навестил. И пьякотиться хосется.
— Коли надо — иди.
— Только не бьясайте меня. Если сто, я с той стоены двойса.
— Ладно. Ступай к своему троглодиту огнедышащему.
Соловушка торопливо засеменил, огибая массивное строение, а медведь извлек из своей котомки очередную бутылку.
* * *Яна проснулась с первыми лучами солнца. Решив, что если Клара еще не проспалась, то следует разбудить внучку ушатом ледяной воды, а затем серьезно поговорить с ней и не только при помощи языка, но и применяя подручные средства. С такими благими намерениями девочка-ведьма вышла в горницу и поняла, что ушат не потребуется.
Клара сидела закинув ногу на ногу (эта поза помогала хоть чуть-чуть прикрыться, так как одежда была аналогична вчерашней, только ячейки сетки чуть большего размера). Провинившаяся родственница занималась своим вторым любимым (после секса) занятием — что-то жевала. Но это было неудивительно. Удивительно было то, что Клара явно не считала себя виноватой. Об этом говорила наглая ухмылка, с которой она встретила появление экс-бабули.
На мгновение Яна даже растерялась, но лишь на мгновение, и тут же взяла себя в руки.
— Итак, мы пока не протрезвели или, того хуже, с утра пораньше похмелились? — Поинтересовалась хозяйка тихим, вкрадчивым голосом.
Еще неделю назад, заслышав такие интонации в свой адрес, Клара бы с перепугу грохнулась в обморок или, того хуже, — обделалась. А, учитывая ее вчерашние пригрешения, скорей всего, и то, и другое. Но не на сей раз. Даже ехидная улыбочка осталась на месте.
— Синдромами не страдаю и поэтому — не похмеляюсь.
— Значит, мы в полном здравии и отдаем отчет в своих действиях?
— Не знаю, как вы, а я-то точно в здравии.
Если до этого момента все происходящее было только наглостью зарвавшейся внученьки, то теперь прозвучало оскорбление. Однако Яна, стиснув зубы, погасила всклокотавший гневный огонь и решила отложить неминуемое наказание, чтобы выяснить до конца причины неординарного поведения Клары, и как далеко та может зайти. И уж потом приступить к экзекуции в строгом соответствии со степенью вины.
— Очень хорошо. И ты помнишь, где вчера была и что там натворила?
— Все я помню. Мне до склероза еще далеко, не то что некоторым. Хотя эти некоторые выглядят так, будто только вчера с горшка слезли.
Яна не стала реагировать на очередное оскорбление.
— Ты хоть понимаешь, как вчера опозорилась?
— А нефиг за мной подглядывать!
— Может это и нехороший поступок с моей стороны. Но ты весьма неблагонадежна. И не делаешь никаких выводов из произошедшего. Опять вырядилась так, что все телеса наружу. Куда собралась?
— Не твое дело! (Яне даже стало интересно, насколько у нее хватит терпения выносить дерзости внучки) И, вообще, с этого момента я сама себе хозяйка. Ты мне боле не указ! Куда хочу, туда пойду!
— Это мы еще посмотрим…
— Фигушки! — Клара показала дулю. — Ты теперь ни хрена не посмотришь! Взбунтовавшаяся родственница демонстративно откусила последний кусок от яблока (до этого хозяйка не обращала внимания, что именно жует вечно голодная распутница) и положила огрызок на стол. — Отшпионилась, бабуля!
Жуткая догадка мгновенно пришла в голову. Яна взглянула на волшебную тарелочку и обомлела: она была пуста.
— Так ты, тварюга, осмелилась сожрать волшебное яблоко?!!
— А это у нас семейное, яблоки всяки-разны трескать. И в кого я такая уродилась?
— Так, шуточки кончились. Ты представляешь, что натворила?..
* * *Соловушка застал трехглавого приятеля именно там, где и ожидал. Горыныч лежал у задней стены дворца. Змей нес вахту по всем правилам устава караульной службы: левая голова дрыхла, средняя бодрствовала, а правая, вытянув длинную шею, зорко осматривала окрестности. Появление разбойника внесло сумбур в осточертевшую службу. Две головы уперлись подбородками в мостовую перед улыбающимся Соловушкой. Через мгновение к ним присоединилась и третья, разбуженная шевелением сиамских братанов.
— Здорово, Соловей, — пыхнула дымом правая.
— Рад видеть тебя, Соловушка, — ощерилась ужасной улыбкой средняя.
— Пьивет, язбойник! — Хитро подмигнула левая.
Однако, Соловушка так рад встрече, что даже не догадался обидеться на передразнивающую голову.
— Здьявствуй, Гойинысь!
— Что новенького?
— Каким ветром в наши края, Соловушка?
— Чо приперся?
Головы задавали вопросы в той же последовательности, что и здоровались.
— Тут столько всего было, столько пьяизосло! И, вообсе, я тепей ни какой не Соловуска, — разбойник сделал шаг назад и принял самую напыщенную позу, на которую только был способен. — Позвольте отьекомендоваться, тепей мое имя — Вясеслав!..
После нескольких секунд раздумий Соловей снизошел до высочайшего соизволения:
— Ну, тебе, Гойинысь, как дьюгу, мозно называть меня Славиком… Но только, когда мы одни.
— Дела-а-а! — Протянула средняя голова.
— Во, блин, — удивилась правая.
А левая молча закатила глаза в притворном испуге.
— Слысь, Гойинысь, пьякати, а! Давненько мы с тобой не летали.
— Нельзя, Соловушка, то бишь, Вясеслав…
— Не Вясеслав, а Вясеслав! — Обиделся разбойник.
— Ах, да… Прости. Давай я пока буду тебя по старому называть. А потом кто-нибудь правильно произнесет твое имя, и я запомню. — Рассудила средняя голова, которая, как и все центристы, не бросалась в крайности и не очень-то приветствовала радикальные нововведения.
— Так полетели на плосядь, там Сеенький. Вейнее Сеега. Он пьявильно-пьявильно пьяизнесет.
— Говорю же, нельзя. Боевое дежурство.
— А посему? Война, сто ль?
— Нет, не война. Но дело особой секретности и, можно сказать, государственной важности. Ты не волнуйся, дежурство закончится, слетаем к медведю, он тебя правильно назовет…
— А я и сейчас назову, — перебила брата левая голова, — Вящечлав, правильно?
Разбойник от возмущения выпучил глаза и потерял дар речи. Такого святотатства он ни как не ожидал.
А развеселившаяся левая голова, продолжила экспериментировать:
— Вячечлав? Вясечлав? Вяцечлав? Может, Члавик? Щлавик? Шлавик? Вяцечлав?
— Замолси, дуяк!!! — Взвизгнул оскорбленный Соловушка.
— Молсю, молщу, молцу, — продолжала изгаляться ехидная голова.
— Ты и правда, того, хорош. — Заступилась за приятеля средняя. — Не обижайся, Соловушка. От скуки все это. Расскажи, с чего это такие перемены?
Разбойник подозрительно взглянул на левого охальника, но желание похвастаться взяло верх.
— Я ясказу. Только это огьемный секьет.
— Могила! — хором заверили головы.
— У меня появился новый дьюг!
— Охрененная тайна, — не сдержалась левая голова, однако две оставшиеся грозно прицыкнули на нее, и Соловушка продолжил:
— Зовут его — Вовка. Появился неизвестно откуда. Я его в лесу встретил. Хотел огьябить. Но он такой, у-у-у.
— Навалял тебе что ли? — На этот раз не смогла смолчать правая.
— Да, нет! Ты сто! Он хоесий. Это именно Вовка назвал меня, — разбойник покосился на левую голову приятеля, на что та демонстративно прикусила язык тридцатисантиметровыми клыками. — Вясеславом.
— Не велика заслуга. И это все?
— А вот и нет! Всея меня Илюса Муемес поймал. Пьянисий! Излупсовать хотел, а Вовка меня спас.
