Сага о Головастике. Изумрудный Армавир - Александр Нерей
Одну такую рожицу с ехидной улыбкой и выбрала душа из всего множества лиц. Выбрала и перенесла с груди себе на лицо. Теперь уже сама начала улыбаться над всеми нами, вмиг оживив этот портрет.
Трёхэтажная душа кивнула Кармалии, подавая знак, что проснулась и готова продолжить службу.
— С Богом, — выдохнула мировая мамка.
Душа взлетела над твердью, снова показавшись мне белой птицей, но крыльями-руками размахивала недолго.
Снова сделавшись плоской и какой-то бесформенной, она начала скручиваться и складываться. Складываться и двигаться, как бесконечная лента Мёбиуса. Сверкать, скручиваться, скользить между собой же, и складываться, складываться, складываться. Складываться пока не стала размером с небольшой арбуз. Сверкавший, переливавшийся, бесконечно двигавшийся сам в себе.
«Вот как ты выглядишь, Душенька. Не пар, не дым, не туман. Бесконечная, светящаяся, двигающаяся живая душа», — подивился я новому открытию.
А душа прицелилась, примерилась, и влетела в лежавшего на тверди Головастика.
* * *
В один миг всё вокруг нас стало прежним и будничным. Небо белым и мутным. Я угловатым и колючим ёжиком. Кармалия мамкой. Правдолюб учителем труда. Миры – мирами-мужиками. Сёстры их тоже стали серьёзными и сосредоточенными. Всё Небытие начало возвращаться в обычное повседневное состояние.
Кармалия подхватила Головастика и понесла на руках, как маленького котёнка. Я засеменил следом, не зная, куда себя деть. Пики Кавказа ожили и начали подниматься из футбольного поля, растопив стеклянную лаву над своими главами, а у школы-стиралки принялись отрастать новые верхние этажи.
Оскариусы высыпали на поле, равномерно разбрасывая коконы с консервированными фибрами. Миры начали расходиться по своим домам или орбитам, а с нами остались лишь Скефий и Талантия.
— Бери ребёнка. И помни мой наказ, — строго сказала Кармалия и отдала Скефию Головастика.
Скефий, получив сувенир, зашептался с сестрой и поторопился исчезнуть.
— Готов вернуться? — обратилась Кармалия ко мне.
— На всё готов, — заявил я, ещё не понимая, о чём спросила мировая мамка.
— Тогда иди ко мне. Занимай своё место поближе к сердцу.
С этими словами Кармалия сорвала с груди часть платья, а может, даже тела. Я увидел такую же живую трепетавшую душу мамки миров. Она тоже переливалась ярким золотым светом и бесконечно двигалась. Точь-в-точь, как человеческая.
— А я своими осколками вас не пораню? Может мне… — начал я колебаться.
— На то ты и дитя родное, чтобы ранить мамку не куда-нибудь, а в самое сердце.
И я, как был остроугольным ёжиком, так и влепился в свою душу. Вернулся почти десять лет спустя. Когда, интересно, я к Александру попал?..
Ах, да. Когда тот показал сыну и мне пару малюсеньких кукишей.
* * *
Когда я выяснил факт подмены самой главной душевной искры, прошло много времени. Именно из-за неё на мою долю выпали такие сногсшибательные приключения, что… ни словами сказать, ни фломастерами нарисовать. Новая искра оказалась пропуском в «командировочную» параллельную галактику Млечный Путь. А вот многоуважаемый Виталий Правдолюб только прикидывался Маркарычем, а сам… Но об этом расскажу, когда наступит время поведать о высшем галактическом начальстве – о всемогущих Архитекторах Вселенной.
Кстати. С некоторыми из них я, будучи в мороке, пытался посмотреть фильм «Кармалия и её традиции». В «Родине» дело было.
На чём я остановился? Ах, да. На возвращении из бедовых миров второго круга. Из моей временной взрослой жизни. Эх…
Глава 6. Пробуждение с перерождением
— Вставай. Школу проспишь. Выходные уже кончились, — нежно разбудила меня мама. — Скоро уже Оля за тобой зайдёт, а ты ещё не умывался.
— Какая ещё Оля? — взбунтовался я спросонья и попытался вспомнить вчерашний день.
— Соседка. Одноклассница, — было мне ответом, от которого подпрыгнул, как ошпаренный.
— Чур меня! — взвизгнул, будто получил звонкую оплеуху за какой-нибудь проступок. — Я же дома. В мужском мире. Никакими одноклассницами никогда на нашей улице не пахло. Или теперь пахнет? Тумана нужно спросить. Или душевный разговор…
В один прыжок долетел до зеркала и уставился в него, не сразу осознав, что на меня глазело девятилетнее, а не взрослое, отражение.
«Я вернулся?.. Может… я давно уже вернулся? Или… Какая тогда Оля? Соседка по парте? А куда Танька делась? И зачем бы этой Оле… Так. Что-то я сам не свой. Или опять в мороке?» — спрашивал я себя и сам себе из зеркала кивал: «Да. Нет. Не знаю. Нет. Не знаю. Нет».
— Значит, душа на месте, а я сплю? — спросил я у зеркала.
— Нет, — покачало головой отражение.
— В чужом мире?
— Нет.
— Скефий шутит?
Не успела душенька хоть как-нибудь кивнуть, как в лицо влетел ком мягкого рыхлого снега.
— Не шутит! — ужаснулся я и отскочил от «разговорчивого» зеркала.
«Это что же с миром случилось? Заболел? Заразился от сестёр девчачьими страданиями? Соседку какую-то завёл, как хомячка. С бантиками, наверное. А красивая она, интересно?.. Какая разница!» — прервал я невесёлые раздумья и поплёлся к рукомойнику.
Завтрак. Школьная форма. Я на пороге. Не просто на пороге, а на пороге новой, совершенно неизвестной, жизни, в которую меня угораздило провалиться.
«Делаю пока всё, как обычно, — решил я, но сразу же усомнился. — А как это, обычно? Я же только с Вадькой в школу ходил, а тут соседка».
— И много у меня соседок? — спросил у мамы, надеясь услышать, что одна-единственная.
— С Маринкой семь, — выстрелила в самую душу мамка.
— Шутишь?
— Это ты сегодня с самого утра шутишь. Он, видите ли, в мужском мире живёт, — возмутилась мама и вытолкала меня на улицу. — Бегом в школу! После с тобой побеседую.
«А вот и соседка. Вот и Оленька. Оленька Сте… Я что, и фамилию её знаю? Стоп. Я же не… Я – не я вовсе. Я сейчас в Кристалии. Я большой и толстый. То есть, взрослый. Я Сашка-Крест. Я кацап и…»
— Здравствуй. Ты идёшь? — донеслось откуда-то издалека, хотя вот она, Оленька, рядышком остановилась.
— Мчим, — еле выдавил я из себя и безвольно пошагал в школу.
— Сейчас все наши соберутся, а потом мчим, — прощебетала о чём-то Стёпа.
«Какое-то прозвище у неё мальчишечье. Ага. А у Ирки – Гриня. У Таньки – Сёма. Почему я всем одноклассницам мужские псевдонимы придумал? Я какой-то женоненавистник? Но
