Александр Экштейн - Лунные бабочки

Потерявшего дар речи Дыховичного патрульные не просто посадили в зарешеченный салон «канарейки», а вбросили туда. «Покушение на жизнь работника милиции» — серьезное обвинение.

— В чем дело? — на всякий случай спросил Слава у соседа по лестничной площадке, выскочившего на улицу в дубленке на голое тело и старой, побитой молью и временем, кроличьей шапке-ушанке.

— Дыховичный, гад, дом поджег и пытался застрелить жену и милиционера, — не стал вдаваться в подробности

Славин сосед, филолог по образованию и каменщик-штукатур по профессии.

Слава тихо проскользнул в подъезд и поднялся в квартиру. Глядя на разбитое окно и одинокую гантель, лежащую посреди комнаты, он неохотно стал догадываться о причинах неожиданного ареста Дыховичного и развернувшихся во дворе событий. Неожиданно зазвонил телефон, и Слава поднял трубку, хмуро бросив:

— Рассказывайте.

— А вы записывайте, — услышал он насмешливый голос Степы Басенка. — Привет, Савоев.

— Привет, — обрадовался Слава другу. — Меня сегодня, видимо, выгонят со службы и убьют родители.

— Да ты что? — удивился Степа. — Не может быть.

— Зачем звонишь? — решил Слава оборвать разговор о своих проблемах. — Пьяный, что ли?

— В Ростов надо ехать, в областную больницу, — перешел на деловой тон Степа. — Девочек пропавших там искать. Чмурик, описанный Рогонянами, врачом-многостаночником в ней работает, но ты его не моги ни рукой, ни ногой. Он какой-то весь из себя талантливый. По нему ребята в костюмах будут работать, но девушки на нас.

— Ладно, — успокоил его уже забывший об утренних событиях Слава, обрадованный интересным развитием событий по делу о пропаже. — Прощупаю эту больницу, а ты Самсонову позвони, лады?

— Позвоню, — коротко пообещал Степа и положил трубку.

— Мог бы и «до свидания» сказать, — свирепо сообщил равнодушно гудящей трубке Слава Савоев и, улыбнувшись пространству квартиры, добавил: — Однако быстро в Москве зажираются.

В десять часов утра Слава Савоев вывел из гаража отцовский «жигуленок» и на его место водворил травмированный «вольво». Примерно в это же время Иван Максимович Савоев начал отступать под эмоциональными аргументами Самсонова, а подоспевшие в лице двух сыновей Дыховичного факты, подтверждающие смехотворность предположений о метании в стекло «вольво» гантели и нападении на Славу Савоева в его квартире, вынудили Ивана Максимовича признать незаконным и даже беспредельным задержание заведующего автобазой. Он попытался рассказать Самсонову о заявлении Алены Кондратьевны, сообщившей во время захвата супруга о его причастности к сволочизму и подлости, но пришедшая вместе с сыновьями «мать и жена» заявила о своей любви и нежности к униженному супругу и весьма некстати добавила:

— А вот ваш сын в пьяном виде ходил голый по двору.

— Это ложь! — гневно возразил Иван Максимович. — Он был в трусах и трезвый.

— Понятно, — помрачнел лицом полковник Самсонов. — Не голый, а в трусах.

Потерявший дар речи, с расцарапанным об асфальт лицом, Дыховичный, на голову которого заботливая супруга надела цветастую пляжную панаму, сидел в коридоре перед кабинетом Самсонова и тупо смотрел в стену. Ни он, ни Самсонов, ни Иван Максимович Савоев, никто в УВД и городе не знал, что в эту секунду кавалькада солидных сине-мигальных автомобилей пересекла границу города и помчалась по его центральной улице. Вскоре один, вполне тянущий на правительственный, «мерседес» отделился от кавалькады и прямиком направился к УВД, через сотню метров еще один,

уже явно правительственный, «мерседес» направился к зданию УФСБ, что на улице Греческой соединяется территорией с Театром имени Чехова.

Первый замдиректора ФСБ Олоничев, глава Управления внутренних дел Ростовской области, и неизвестно какими путями, связями и личными качествами прибившийся к нему на странную должность доверенного лица подполковник Абрамкин, сопровождающие полпреда президента по Южному округу Таганцева, прибыли в Таганрог для участия в открытии ежегодных чеховских чтений в рамках культурных мероприятий общероссийского значения, совпавших с пожеланиями ЮНЕСКО, объявившего весну этого года «Весной Чехова».

Вскоре начальство начало ревизорскую войну — сразу же и по всем направлениям. В 11 часов утра Таганцев уже входил в административное здание на улице Ленина, а первый замдиректора ФСБ как бы невзначай заглянул в городское Управление ФСБ, ну а областной комиссар Кияшко в сопровождении странно-вездесущего Абрамкина вошел в здание городского Управления внутренних дел и сказал, добродушно прижмуриваясь, опешившему дежурному по управлению:

— Здравствуйте, лейтенант.

— Привет, Подпрыжкин, — помахал рукой нервному лейтенанту Абрамкин. — А вот и я, прямо из Сочи.

В 11:40, когда Слава Савоев ехал в отцовском «жигуленке» на встречу с бывшей одноклассницей в кафе «Шоколадница» и воспринимал досадный случай с гантелью и Дыховичным как давнее, ушедшее в былинную историю событие, в Управлении внутренних дел пульсировало и действовало настоящее.

— Какими судьбами, Дых, сколько лет не виделись!

Областной комиссар распростер объятия и пошел навстречу Дыховичному, спускающемуся со второго этажа в сопровождении бережно придерживающей его под руку супруги. Нос, лоб и подбородок Дыховичного были в ссадинах, а пляжная цветастая панама, лихо сдвинутая на затылок, пижамные брюки и шикарный пиджак, из-под которого виднелась волосатая грудь, делали его похожим на рецидивиста.

— А-а, — слабо улыбнулся комиссару Дыховичный и тоже раскрыл объятия. — Колька, рад тебя видеть, ментяра.

Дыховичный и Кияшко, оказывается, были друзьями с юности, оба из города Белая Глина, оба в один день призваны в армию, где и прослужили в одном полку и в одном взводе всю службу. Далее пути их разошлись: Николай Леонидович Кияшко пошел в милицию, а Илларион Кузьмич Дыховичный поступил в Московский институт эксплуатационной целесообразности (МИЭЦ). И вот друзья неожиданно встретились.

— Рассказывай, Дых, что случилось? — стал требовать комиссар.

И Дыховичный рассказал. Подполковник Абрамкин, увидев торопливо спускающегося навстречу начальству полковника Самсонова, снял с головы фуражку и прижал ее к груди.

В 12 часов Слава Савоев сидел за столом кафе «Шоколадница» с предназначенной ему во временные невесты Любочкой. Рядом с ней находилась Таня Литвинова и пила красное вино каберне.

— Ну и как тебе Любочка? — спросила она у Славы. Непонятно, кто у Любы был папа, но мама точно была нигерийкой из женской сборной по баскетболу, оперативник в этом ни секунды не сомневался. Если к параметрам 96-60-96 прибавить большие синие глаза, тонкие, аристократически безупречные черты европейского лица и черный, с нежным тюльпановым оттенком, цвет кожи, то становилось понятным, почему Слава Савоев замер от восхищения, увидев Любовь Александровну Кракол…

Покойный «плейбой» Саша Кракол по кличке Крокодил, до Глории Ренатовны Выщух и до ныне покойной Софьи Андреевны Сычевой, жил одно время с нигерийкой, московской студенткой, много лет назад приезжавшей на летнее время в Таганрог вместе со своей подругой, студенткой журфака МГУ, будущей мамой Тани Литвиновой. Саша Кракол не мог оставить без своей любви чудом залетевшую в город нигерийскую красавицу. А когда она забеременела, он расписался с ней в загсе и дал дочери свою фамилию. Правда, затем он влюбился в китаянку и бросил нигерийку, но все это в далеком прошлом. А в настоящем перед Славой Савоевым сидела африканка с европейскими чертами лица и спрашивала у него:

— Слава, тебя уже выгнали из уголовного розыска или это произойдет через несколько часов?

— А что случилось? — вдруг заволновался Слава. — Ты про что?

— Она у нас колдунья, провидица, ведьма-вуду, — с любовью посмотрела на подругу Таня Литвинова. — Ты лучше не ссорься с ней, а еще лучше женись.

При этих словах Слава заглянул в голубые глаза Любочки, вздрогнул и тихо произнес:

— Ну что, принцесса, замуж за меня пойдешь?

В 12.50 Ивану Максимовичу Савоеву было предложено написать рапорт об увольнении из органов внутренних дел по собственному желанию, а комиссаром Кияшко здесь же, в Управлении внутренних дел, был подписан приказ об увольнении из уголовного розыска старшего оперуполномоченного капитана Савоева Вячеслава Ивановича за профнепригодность и возбуждении против него расследования по факту превышения служебных полномочий, повлекшего за собой легкие телесные повреждения и нравственную травму у гражданина России Дыховичного Иллариона Кузьмича. Кроме того, Иван Максимович был обвинен в ношении табельного оружия вне служебной деятельности, хотя все, включая самого Кияшко, знали, что служебная деятельность участкового равна 24 часам в сутки…