Андрей Белянин - Черный меч царя Кощея
— Я, я, герр Шпицрутенберг всегда готов помочь арбайтен полиции, — пропуская нас, чуть склонил голову откормленный белобрысый немец в зелёном сюртуке охранника. — Битте шён, следовайт за мной, я?
Кнут Гамсунович, посол, дипломат, умница-человек, которого я всегда глубоко уважал и который не раз словом и делом доказывал своё расположение, был представлен нам в дупель пьяным!
— Не, ну что ж за день-то такой, — всплеснул руками Митька, когда вежливая улыбчивая фрау в длинном баварском платье провела нас в личный кабинет немецкого посла.
Я тоже ничего не понимал. В резном немецком кресле, в домашнем халате, без парика, развалился Кнут Гамсунович, глаза его были красными, а судя по количеству пустых бутылок под столом, пил он не для поднятия настроения, а чтоб реально забыться.
— О майн гот! — Посол сфокусировал взгляд и перекрестился на католический манер. — Друг мой, вы ли это? Если же ваш неупокоенный дух пришёл что-то мне поведать, то я готов и... и?
Видимо, что именно он готов сделать в этом случае, старый немец ещё не решил. То есть говорил-то он без пьяного спотыкания, а вот доведение мысли до логического конца не гарантировал.
Чтобы показать ему, какой я живой, мне пришлось взять полупустой штоф со стола и сделать хороший глоток. Водка была наша. Крепкая, забористая, государственного производства. В башку не слабо ударило, но зато ко мне вернулся голос!
— Правильно говорят, что клин клином вышибают, — прокашлялся я, стуча себе в грудь. — Митя, кыш! Убрал руки от бутыли! Ты мне сегодня трезвый нужен.
— Ну вот, опять извечная несправедливость российская — всем можно, мне нельзя!
— Вам нельзя, Димитрий, — строго поддержал меня посол. — Пойдите к фрау Мюллер, она вас накормит. Яволь?
— Вперёд. — Я практически вытолкал нашего младшего сотрудника из посольского кабинета и сел на табурет у окна.
— Кнут Гамсунович, я не призрак. Просто был на спецзадании и, кажется, слегка задержался. Очень надеюсь, что вы как дипломат в курсе всех событий. Пожалуйста, расскажите мне, что произошло за эти три дня?
— Капут, — без тени улыбки ответил он.
Я отхлебнул ещё раз и приготовился слушать. Переписывать весь наш диалог в лицах и деталях не вижу смысла. Скажу лишь, что к концу повествования я как-то незаметно вылакал оставшиеся грамм двести, на нервах и без закуски.
Если вкратце, то всё началось с нашего прыжка в колодец. Я прыгнул сам, нашего здоровенного обалдуя Баба-яга столкнула следом. Всё это видел дьяк Филимон Груздев, вырвавшийся из лап еремеевцев и совершивший успешный побег прямо в боярскую думу.
Горох самолично заявился за объяснениями, ждал нашего возвращения два дня, потом разуверился, плюнул и, сев на добра коня, отправился изображать королевича Елисея из бессмертных сказок Пушкина. Власть осталась в руках боярской думы, и меньше чем за день сотню Еремеева сплавили куда подальше, отделение закрыли и опечатали, Ягу под стражей осторожно сопроводили в тюрьму, а болтливый дьяк выбил себе статус «народного защитника и страстотерпца». То есть попросту собирателя жалоб и взяток...
За всё это время Змей в город не прилетал, но простые лукошкинцы на улицу выходить всё равно побаивались. Никто не знает, когда этот гад любвеобильный снова к нам пожалует и кого выберет. В целом всё тихо, благопристойно, паники да бунтов нет, к мятежу никто не призывает, но и организовывать хоть какой-нибудь отпор Горынычу тоже дураков не оказалось.
Пока царь в походе, всем правят бояре, это нормально. Но что делать, если Горох так и не вернётся? Судьба одиноких странствующих рыцарей хорошо складывается лишь в книжках. Вот и всё...
— А я тут пью. Почему нет? Разве не так все русские глушат боль души? — резюмировал Кнут Гамсунович, взглядом ища новую бутылку. — Я немец, но у меня тоже есть душа. И она болит за Лукошкинбург...
— А как же ваш фатерлянд?
— О, мой милый, милый фатерлянд так далеко отсюда, что я почти забыл холодный воздух альпийских лугов, свежее мюнхенское пиво и добрые руки моей старенькой гроссмутер, причёсывающей мои непослушные кудри. — Посол расчувствовался, коснулся седой стриженой макушки и пустил слезу. — Герр Ивашов, мы с вами оба гости в этом мире, отправленные сюда не по своей воле, но... Но если мой король Фридрих потребует от меня вернуться ко двору, я сложу полномочия, подам в отставку и приму подданство России.
Я быстро огляделся по сторонам, нашёл в угловом шкафчике маленькую бутылку французского коньяка и честно разлил по стопкам.
— За Лукошкино!
— Яволь!
Мы чокнулись и опрокинули. Все наши дальнейшие действия объяснялись нарушением одного русского правила — «закусывать надо!». Ну а поскольку я был нетрезв слегка, а мой хозяин — преизрядно, то последующий диалог носил крайне конструктивный характер:
— Мне нужна ваша помощь.
— Располагайте мной, дорогой друг!
— Это может оказаться опасным.
— От тюрьмы и сумы не зарекаются. Так говорят у вас в народе. Ферштейн?
— Я, я, натюрлих, — на автомате буркнул я и уж не помню на каком языке ввёл тёпленького посла в курс дела.
Бутылка французского переходила из рук в руки. Кнут Гамсунович прихлёбывал, уточнял детали, вносил коррективы, и примерно через час у нас готов был план бессмысленного и беспощадного русского бунта в законопослушной немецкой обработке. Он был очень простой, доступный и состоял всего из трёх пунктов.
Первое, мы идём на царский двор и спасаем Бабу-ягу. Второе, едем в чисто поле и при помощи нашей досрочно освобождённой эксперт-криминалистки находим блудного Гороха. А на третье каким-то чудесным образом поочередно бьём морду (морды?) Змею Горынычу, спасая наших украденных жён и одну девицу из деревни. Приблизительно, в общих чертах, как-то вот так!
В чрезмерной щепетильности к деталям и посекундной проработке хоть одного из трёх вышеперечисленных пунктов нас тоже никто бы не упрекнул.
Пушкинское «авось», помноженное на шиллеровский романтизм, дало волю фантазии, и уже через полчаса территорию Немецкой слободы покинуло двое молодых фройляйн под опекой морщинистой, строгой фрау бонны. Не берусь судить о себе, ну, кроме того что в длинной юбке реально прохладнее и ноги покрываются гусиной кожей, а вот Митька был хорош. Этому подлецу всё к лицу.
— Эх, тока и жаль одна, что никто меня такую красивую не видит, — вздыхал он, смачно похрустывая капустным листом.
— Руку из декольте вынь, извращенец, — уже в третий раз попросил я.
Митяй вздохнул, в последний раз оторвал ещё по листочку от двух здоровенных кочанов, имитировавших ему грудь, и продолжил:
— А тока мне всё равно не ясно, как мы Бабуленьку-ягуленьку вызволять будем?
— У нас есть план.
— Ознакомиться бы хотелось...
— Хороший немецкий зольдат не задаёт вопросов, он выполняет приказ! — строго напомнил Кнут Гамсунович, печатая шаг, так что только кружева чепчика вздрагивали.
— Да знаю я, знаю, просто поговорить хотелось. А то чё интересного? Капусту есть нельзя, юбку задирать нельзя, спину чесать нельзя, парик снимать нельзя, а у меня под ним вся макушка вспрела...
— Митя, не капризничай, ты не девушка!
— Уже?!
Я забодался с ним препираться, а пинать коленом болтливую «подружку» нордической внешности, арийского роста, с широкой славянской мордой мне не позволял строгий взгляд Кнута Гамсуновича. Он ещё не протрезвел, но и, возможно, поэтому искренне наслаждался игрой в бабушку. Ему вся эта дешёвая театральщина явно нравилась, и, когда мы дошли до царского двора, где на нас вылупились трое дежурных стрельцов, немецкий посол начал первым:
— Гутен морген, мои храбрые друзья! Дас ист фрау Немец-перец-колбаса. Принесли передачу соседке Бабе-яге на гауптвахт. Эти цвай юные, скромные арийские фройляйн со мной!
— Э-э... дык в тюрьму, что ль? — неуверенно переглянулись трое бородачей.
Мы дружно кивнули. Стрельцы осторожно улыбнулись, мы с Митей тоже. Мужики чуток подуспокоились, нервозность ушла: в конце концов, две девушки и одна неагрессивная старуха в капоре — это ж не страшно, правда?
— Вы нас проводить, я? — подкрашенными губками улыбнулся посол, поправляя на носу круглые очки.
— Не, нам пост покидать нельзя.
Мы с Митей усилили улыбки. Стрельцы пошушукались и приняли компромиссное решение: старший ведёт «старушку к подружке», мне разрешили её сопровождать («вдруг по пути рассыплется?»), а Митя останется у ворот двух оставшихся стрельцов капустным бюстом номер восемь радовать.
Всё-таки простой у нас народ, невзыскательный. Юбка есть, талия есть, титьки по пуду, на лицо уже никто и не смотрит. Хотя, честно говоря, всё равно девушка из нашего младшего сотрудника получилась вполне себе симпатичная, голубоглазая, румянец во всю щёку, и ресницы густо сажей унавожены. Вечерняя косметика, непробиваемый стиль, всегда работает.
