Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения

Изощренная форма мазохизма?..

Умывшись, Ева посмотрела на миску: мука, напитываясь маслом и медом, с каждой секундой приближалась к состоянию неудобоваримых комков.

Все-таки ее истории следовало закончиться в День Жнеца Милосердного. Некоторые истории следует заканчивать строго в определенный момент — тогда в них появляется смысл и красота. Тогда ты не видишь, как сказку сменяет обыденность. Как принц с принцессой бьют посуду и скандалят из-за детей. Расстаются под грузом быта или по другим причинам, старым как мир, не менее тривиальным.

Порой Ева понимала брата.

В чем-то Лешка закончил красиво…

Качнув головой, стряхивая капли с подбородка, Ева промокнула лицо кухонным полотенцем, оставив на желтой махрушке бледно-розовые разводы.

Красиво. Полный бекар. О чем она вообще думает? Это было ее решение. Она выбрала дом, семью, музыку. Блага цивилизации. Всю свою жизнь. И с этим у нее все хорошо. Все это не может перевесить один-единственный мальчишка, в которого ты влюбилась, когда тебе было семнадцать.

Который, может, уже и думать о тебе забыл.

Привстав на цыпочки, чтобы открыть верхний шкафчик над плитой, Ева достала банку с молотой корицей.

Дыши, Ева. Дыши. Тебе может казаться, что ты сделала неправильный выбор, но ты и сама знаешь: это вредные, ежесекундные всплески, которые ты переживала уже не единожды. О которых ты завтра и не вспомнишь, потому что…

Белая вспышка — куда ярче и ближе, чем любой фейерверк — полыхнула за спиной, когда Ева уже закрывала дверцу, одной рукой прижимая к себе пеструю керамическую баночку для специй.

Она обернулась.

…хотя бы потому, что иногда, бросив историю на скучном или грустном моменте, ты можешь не дождаться множества других моментов. Которых никогда бы не случилось без других, скучных и грустных.

— Давай сразу перейдем к той части, где ты не думаешь, что это сон, возвращаешь себе дар речи и веришь своим глазам, — сказал Герберт.

Кухню огласил короткий, оглушительный, невыносимый звон — резче колокольчиков, истеричнее литавр. Это банка, выскользнув из пальцев, разбилась о плитку, раскатившись осколками по кухне.

Герберт посмотрел на корицу, душным коричневым облачком осыпавшую пол, Евины пушистые тапочки и пестрые гольфы с совами. По домашней юбке из розового вельвета и футболке, принт на которой возвещал «today is a perfect day to start living your dreams», поднял взгляд к ее лицу.

— Гексаграмма, которую чертил Мэт. В доме Кейлуса. Через которую он собирался уволочь тебя в Межгранье. Ее скопировали, прежде чем стереть. — По небывалому, невозможно бережному терпению в его тоне Ева четко поняла, какая степень охренения (никаких культурных эвфемизмов) сейчас читается в ее глазах. — Мы с Лодом и Белой Ведьмой… решили сотрудничать, чтобы изучать прорехи. Я предположил, что чертеж Мэта может оказаться полезным. На его основе мы вывели другой. Вплели руны, которыми Лод настраивал проход в этот мир, подобрали заклятие. Создали ритуал, который позволяет открыть прореху сюда. По собственному желанию. К конкретному объекту. Оставалась лишь одна загвоздка: основной принцип прохода на эту сторону остался в действии. Пройти может только тот, кто действительно хочет увидеть кого-то, кто находится здесь, и только к нему. — Скинув с плеча холщовую сумку, Герберт бросил ее на стол, по соседству с кристаллом. Дешевое дерево отозвалось звяком, с каким стучат друг о дружку очень дорогие вещи из очень чистых драгметаллов. — Я собрался не сразу, на мне как-никак Ковен и Шейн. Нужно было найти надежных заместителей и передать дела. Белая Ведьма поднатаскала меня в ваших языках, за иностранца должен сойти. Мне сделали что-то очень похожее на ваши документы. У меня с собой широкий ассортимент зелий и артефактов для ментальных манипуляций. Того, что можно обменять на ваши деньги, я прихватил в избытке. Эльен присматривает за замком и передает привет в самых изысканных выражениях, которые можешь представить, ибо я сломаю язык, пытаясь пересказать все. Мирк присматривается к заморским принцессам и передает, что он тебя, конечно, любит, но не за то, что из- за тебя на его венценосную голову свалилась острая необходимость обеспечить династию новым наследником. Надеюсь, ответил на все твои «как», «откуда» и «почему».

Ева только чихнула: от корицы, ударившей в нос, когда она наконец вспомнила о такой досадной мелочи, как потребность дышать.

Герберт — почти не изменившийся, лишь волосы отпустивший чуть длиннее — небрежным движением вскинул руку, отбросив за спину тяжелый плащ, так неуместно смотревшийся рядом со стульями из икеи. Зажег над ладонью язычок белого пламени, так неуместно смотревшийся рядом с электрической гирляндой.

Склонил голову набок, точно прислушиваясь к ощущениям.

Смяв пламя в руке, как ненужный чек, он поднес ладонь к носу:

— Вот как. — След, который оставили на его пальцах кровавые капли, некромант разглядывал почти удовлетворенно. — Стало быть, магия здесь все-таки есть. Только цену требует несравнимо большую.

Ева не знала, какими словами приветствуют возлюбленного из другого мира, шесть лет спустя объявившегося на твоей кухне в спальном районе Москвы — но все слова, что следовало произнести, заменил один хриплый, почему-то оказавшийся самым важным вопрос.

— Ты… ты даже не знал, есть ли в этом мире магия?

— Откуда? Да это было и не важно. — Тонкие, почти музыкальные пальцы, расстегнув серебряную пряжку в виде цветка мака, аккуратно свернули плащ: чтобы перебросить через спинку стула, оставив его владельца в штанах и почти цивильной рубашке. — Я идиот, что не сразу это понял. Но то, что ждет меня здесь, куда важнее. Надеюсь, ждет.

Ева ухватилась за столешницу, чтобы не упасть.

Магия. Цена. Головокружение.

Нет, то, что сейчас кружит ей голову и подкашивает ей ноги, точно не имело отношения к ее экспериментам с сеансами ментальной связи. Вдруг оказавшимся не такими уж безответными.

— Я… у меня вроде как молодой человек, — зачем-то сказала она. — Был. До вчерашнего вечера.

— Я предполагал подобную возможность.

Его выдержкой можно было резать металл.

— И что бы ты делал, если бы сейчас он вышел из комнаты?

Улыбка, тенью заигравшая на губах Герберта, получилась очень тибелистой.

— Тебе бы это не понравилось. Но если бы ты сдержала свое обещание и была счастлива, вряд ли бы ты пыталась выйти со мной на связь.

…точно не безответными.

— Так ты слышал меня?

— Не слышал. Но мой кристалл светился. Тридцать шесть раз за два года.

Они стояли, разделенные тягучим молчанием и двумя метрами глянцевой бежевой плитки, на которой вспыхивали весенние отблески следующего залпа «хризантем».

— Я считал, — добавил Герберт.

— И, видимо, не снимал его.

— Никогда.

— И этого тебе хватило, чтобы… чтобы сделать… это?

Хрипотца так и не ушла из ее голоса, когда Герберт наконец шагнул вперед, стирая проклятые два метра, лежавшие между ними последней чертой.

Когда его ладони легли ей на плечи, Ева вдруг поняла: к тому, что в самом ближайшем будущем ей сулил его взгляд, хрипотца придется только кстати.

— А как же доводы «мы разругаемся через год»? Твой восхитительный характер и мой невероятно кроткий нрав?

— Исключительно кроткий, — поправил он. — Люди меняются. Иногда даже к лучшему.

— Ты хоть подумал…

— Я в жизни так много думал, что немного устал.

— Ты…

— Помолчи, будь добра.

— Но…

Фейерверки за окном затрещали, заглушив ее протестующее мычание.

Очень быстро сделавшее диминуэндо, чтобы модулировать в не такое уж протестующее.

— Единственный недостаток живой девушки — приказывать ей замолчать далеко не так эффективно, — сказал Герберт, отстранившись. Подхватив ее за талию, легко подсадил на столешницу, где грустило тесто, которому так и не суждено было сегодня стать печеньем. — Хорошо, что есть другие методы.

…в одном Мэт был прав: оказывается, корица идеально подходит к подобным моментам.