Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения

Ева знала. Знала и то, почему каждая встреча начинается с того, что ей снова и снова увечат несчастный указательный палец. Ей рассказали про одну девочку, сестру по несчастью, которую Лод когда-то так и не смог вернуть домой: ведь вернуться можно лишь к кому-то, а та девочка слишком быстро и слишком глупо привязалась к сказке, в которую угодила. Чистота эксперимента — если во время очередного ритуала зеркало останется пустым, это раньше прорехи покажет, что в действительности Ева не особо-то и хочет снова увидеть сестру.

«И если я не смогу отказаться… от этого мира… я не уйду?»

«Нет. Просто выйдешь по другую сторону — здесь же. Как будто прошла сквозь арку».

Давний ответ Лода звучал в ушах, пульсируя, как кровь в проколотом пальце, когда Ева прижала его к стеклу — ледяному кусочку розовеющего неба над их головами.

На те мгновения, пока это небо затягивал перламутровый туман, она перестала дышать.

В этот раз они застали Динку в ванной. Красящейся — Ева вдруг задумалась, что ритуал чреват явлением картинки, которой ей совсем не хотелось бы показывать даже Герберту, но за пять раз обошлось. Похоже, готовилась к эфиру: Ева давно научилась отличать «профессиональный» макияж сестры от каждодневного, хотя в зеркальце было плохо видно. Отсутствие окон не позволяло определить время суток и года, но Снежке хватило и предыдущих попыток, чтобы с серьезным видом поблагодарить Еву за вклад в исследование межмировых временных соотношений. Прежде Белая Ведьма предполагала, что время на Земле стабильно идет где-то в девять раз быстрее, но Динка два раза подряд явилась им в пуховике на заснеженных московских улочках, причем в первый раз — на фоне праздничной иллюминации в виде гигантских цифр «2019». По теории Снежаны между этими попытками в Москве должно было пройти полгода.

Пришлось сделать поправку, что время не просто убегает вперед, а скорее течет с вариативной скоростью, синхронизируясь с параллельным миром в определенных точках. Похоже, единственное, с чем Еве по-настоящему повезло — что очередная точка синхронизации примерно совпала с первой зимой после ее ухода. Скажи риджийцы, что она вернется домой после трехлетнего отсутствия, и это бы сильно поколебало Евину уверенность в том, что возвращаться стоит.

Возможно, поэтому ей ничего не сказали. Пока не выяснилось обратное.

— Есть контакт, — констатировала Снежка, когда Ева убрала руку, вернув в зеркало небо. Проворно вскочила, полами белого плаща коснувшись меловой звезды. — Прореха скоро появится. Оставим вас… по традиции.

Традиция заключалась в том, что риджийцы деликатно отходили поодаль, давая им с Гербертом возможность попрощаться. Но, сидя на пледе, сквозь который все равно пробивался холод горного камня, глядя, как бывшая попаданка и колдун отходят к низкорослой сосенке, нависшей над облачной пропастью, Ева — тоже по традиции — понимала: все слова, все, что она могла бы подарить Герберту на прощание, она подарила ночью. Здесь, даже когда посторонние демонстративно повернулись к ним спиной, она не могла произнести ничего, что стоило бы произносить.

Решить, без чего на самом деле она не сможет жить…

— Возьми.

Напряжение в воздухе натянулось так туго, что голос Герберта заставил ее вздрогнуть — точно вместо тихого слова рядом жалобно взвизгнула лопнувшая струна.

— Возьми, — повторил он, протягивая знакомый голубой кристалл на кожаном шнурке. — Попробуешь связаться со мной оттуда. Если сможешь. Если захочешь. Ева подставила руку: подвеска упала на ладонь, щекоча кожу приятной тяжестью.

Она не стала ни благодарить, ни задавать глупых вопросов. Лишь один — надеясь, что он не такой глупый.

— Почему только сейчас?

— Думал, это ни к чему. Думал, это помешает тебе уйти. Артефакт из нашего мира. Вдруг прореха не пропустит то, что несет в себе магию. К четвертому разу решил, что рискнуть все же стоит. — В лице его стыло то же спокойствие, что в небе над их головами. — Если ты готова на этот риск.

Ева накинула шнурок на шею, заправив под футболку. Не колеблясь — и это распустило в его глазах мягкость, видеть которую было для нее мукой.

— Спасибо, — сказал он, одним до жути затасканным словом ударив еще больнее.

— Герберт…

— Пора!

Сердце отбило ломкую стаккатную дробь прежде, чем Ева обернулась.

Знакомое марево — неровная прозрачность с человеческий рост — кривило воздух в десяти шагах за ее спиной. Лод под надзором Снежки вычерчивал руны, зависавшие сапфирной паутинкой, тающим кружевом последних чар, что Ева может увидеть в жизни.

Скинув плащ, она торопливо цапнула за ручку футляр.

Марево обернулось голубым: тем же бледным сапфиром, что руны, точно впитав их гаснущий свет. Когда Ева сделала шаг к пятой прорехе меж мирами, открывшейся на ее глазах, колдовские сполохи померкли, — уступив место нежной зелени, дождливым сумеркам и красному кирпичу.

Проход в другой мир завис над землей овальной картинкой в дрожащей рамке жидкого стекла.

Пару секунд Ева смотрела на мост, перекинутый над широкой пешеходной дорожкой, красовавшийся кокетливыми башенками и стрельчатыми проемами в высоких стенах.

— Царицыно, — сказала Снежка — тоном экскурсовода, за которым так удобно было спрятать едва уловимое педальное эхо тоски. — Фигурный мост.

— Знаю, — сказала Ева.

Москва. Царицыно. И даже от дома недалеко — до родного Ясенево часа за два-три пешком дойти легко. Кошелек Ева оставила в замке Рейолей, потому что исчезнуть на год и вернуться со всеми ценными вещами было бы еще подозрительнее, чем просто исчезнуть на год. Она сунула остававшиеся у нее рубли в карман сарафана, но для органичности еще одной легенды, которую ей предстоит создать — теперь уже для собственной семьи — предпочла бы прийти домой на своих двоих.

Лучше возможности у нее не будет.

Руки сами опустили наземь карбоновый футляр, чтобы рвануть застежку молнии.

— Держи. За помощь. — Достав планшет, докстанцию и зарядку, Ева всучила их Снежане. — Герберт расскажет, как его заряжать. Полагаю, ты найдешь ему применение.

Рот Белой Ведьмы, большеватый для ее миниатюрного лица, изобразил безмолвную букву «о».

Разум в этом действе почти не участвовал. Разум лихорадочно пытался смириться с мыслью, что шаг за грань, откуда уже не будет возврата, шаг, с которым она оставит позади все, что так не хочет оставлять, все-таки случится. И не когда-то, а прямо сейчас.

…без чего она не сможет жить…

— Найду. — Снежка прижала гаджет к груди бережно, как новую куклу. Улыбнулась: по-детски светло и широко. — Спасибо тебе.

— Время, — сказал Лод, замерший подле прохода, неумолимый, как маятник По.

Набросив на плечи лямки футляра, Ева повернулась к Герберту. Безнадежность в его лице ясно дала понять — объяснять, что на сей раз открылось по ту сторону прорехи, не требовалось.

— Иди, — сказал он. Без сантиментов, без объятий.

Ева оглянулась на мост. Связавший весну и зиму, горный утес и дорогу в низинке, любовь и все, что звало блудного ребенка по ту сторону дождя.

…без чего она не сможет жить?

— Иди.

Она почти его ненавидела. За то, что так осторожно, так великодушно говорит лишь то, что не могло ее удержать. Почти так же, как себя — за то, что отчаянно, до боли в кулаках, до крови под ногтями хочет быть удержанной.

…не сможет…

— Ну же, — сказал Герберт.

Шепот обескровленных губ звучал страшнее крика.

В прореху Ева врезалась почти бегом.

Она ждала головокружения. Давления. Хоть чего-то. Но переход лишь хлестнул по лицу ливнем, после горной зимы казавшегося теплым. Когда, по инерции пробежав еще немного по пустой дороге, Ева посмотрела назад, там не было ничего, кроме размытого желтого абриса фонарей.

Выбор сделан и подтвержден. Мене, мене, текел, упарсин. Вычислено, измерено, проверено.

Эксперимент завершен успешно.

Она постояла в дождливых сумерках — осознавая, что сделала, или хотя бы пытаясь. Смутно вспомнив, что к ближайшему выходу идти как раз туда, где была прореха, развернулась.