Андрей Белянин - Жениться и обезвредить
— И Еремеева сразу ко мне, как только явится.
— Слушаемся, батюшка сыскной воевода!
Странно, что его вообще до сих пор нет.
Фома — начальник всей стрелецкой сотни при отделении, он расставляет посты, определяет график дежурств, назначает часовых, следит за порядком в городе, на нём в целом очень много чего держится. Он человек дисциплины и слова, но чтоб так опаздывать на службу…
— Бабуль, поднимайте Митю. Любым способом. Что-то не то начинает твориться у нас в Лукошкине… В смысле прогнило что-то в Датском королевстве…
— Ну дык Дания далеко, а мы-то тут при чём, Никитушка?
— Ни при чём, это образно, это Шекспир.
— Тот самый плагиатор, что ль? Который у деревенских наших бесстыдно истории печальственные тырит?
— Будите Митю, — не встревая в споры, ещё раз попросил я.
Яга сухо козырнула, приложив ладонь к прядке у виска, и бодро шмыгнула в сени. Вася с табуреткой наперевес и Назим с кувшином ледяного айрана направились следом. Олёна вышла, не желая даже как зритель присутствовать при этом садистском акте — пробуждении Митяя.
Пока со стороны сеней доносился шум, ругань, храп и звуки ударов тяжёлым по недобудимому, мы с моей невестой успели хотя бы обняться…
— У вас всегда тут так?
— Всегда, родная. Отделение — шумная семья и нервная работа, но мы своих не сдаём и идём по следу до конца.
— Нашла же я себе, дурочка, жениха-милиционера.
— Да ладно прибедняться, я не худшая партия для бывшей бесовки! На меня знаешь сколько боярышень облизывалось?
— И то верно, пусть губки не раскатывают! А только раз уж с меня всё началось, раз я главная подозреваемая, так я и сама от следствия вашего ни на шаг не отступлюсь.
— Ты прелесть! Идеальная жена для скромного участкового, — улыбнулся я.
— Поднимай выше, — уверенно подмигнула она. — Для самого сыскного воеводы! Как же я люблю тебя, милый…
Поцеловаться мы не успели. Хотели, очень, но не довелось. В горницу вошёл Митя. Спящий. Честное слово, как спал, так и шёл, или наоборот; траекторию его движений корректировали азербайджанский домовой и бабкин кот. Сама Яга, запыхавшаяся и взопревшая, появилась уже следом, видок у неё был не малиновый и не чёрносмородиновый — бабка явно утомилась.
— Митя, глазки открой и докладывай, — вежливо попросил я.
— Доложить — доложу, а очей разомкнуть не имею возможности, сплю поёлику…
— По… почему?
— Поёлику, — осторожно кивнув и едва не упав, пояснил он. — Сиречь значит потому что! Филология моя такая, прости господи её, грешную…
— Отставить псевдонаучную болтовню! — прикрикнул я. — Ну-ка быстренько доложи старшим товарищам, что важного и полезного тебе удалось выудить из пьяных возчиков. Только по существу и без театра.
Олёна удивлённо повернула голову в нашу сторону, бабка лишь насмешливо фыркнула — чтоб Митька да без театра? Хорошо, если только он тут ещё и цирк не устроит…
Наш младший сотрудник осенил себя крестным знамением и гулко бухнулся на колени. Первый поклон лбом об пол был отработан от всей широты души — половицы лишь предсмертно скрипнули…
— Не мог я не пить, Никита Иваныч, отец родной!
— Понимаю, достаточно, а теперь вставай и…
— Чую вину свою великую, прощения за то не прошу (чё зря надрываться), а тока как пороть меня на конюшне будете, так уж не до смерти, а? Явите божью милость!
— Ты чего несёшь, Митя?! Когда мы тебя пороли?!
— Бабулю о заступничестве не молю — не ровён час, и она за сердце своё доброе к судьбе моей незавидной по программе полной поплатится. А вот ради невесты вашей, раскрасавицы, ради свадьбы будущей да детишек ваших (даст Господь) уж помилуйте сироту, не бейте цепями звонкими, дайте хоть мясу на спине зарасти, смилуйтесь!
— Митька! — сорвался я, вставая и ища предмет потяжелей, но моя невеста грудью встала на защиту этого гада:
— Не надо, пожалуйста, ради меня! Он же старался, он не будет больше так пить!
Пару минут я стоял перед ней с открытым ртом, красный как мухомор, безрезультатно пытаясь объяснить скупыми жестами, что…
— А, какая разница?!
Митины поклоны об пол гулко отмечали каждые пятнадцать секунд.
— Ну дык ты уж не томи, милок, рассказывай давай, чего да от кого в трактире наслушался, — равнодушно попросила Яга, привычно беря ситуацию в свои хозяйственные руки.
— А в этом плане информацию я наловил всесторонне интересную, — мгновенно сменив тон, развернулся наш паразит к бабуле и, всё так же не раскрывая глаз, пустился перечислять: — Так уж и передайте Никите Иванычу, что невеста его хоть и лошадка тёмная, однако же в поцелуйстве с возчиком Брыкиным запятнана не была. Про то не один свидетель есть, а покойный был до полу женского сластолюбив и хвастлив без меры. Но тот факт железный, что когда его мёртвым на берёзе нашли, то в перелеске фигура девичья, с косою чёрной скрылася, тоже отметить следует.
— А особенное что есть, Митенька?
— Особенное. — Наморщив лоб, наш младший сотрудник покопался пальцем в ухе, вытряхнул соломинку, пушинку, живую божью коровку и наконец сообразил: — Говорят, будто бы до Олёны обоз ровно шёл, а потом как-то… неладно…
— Как это?
— Дык никто и объяснить не может… По мелочам, то телега сломается, то лошадь захромает, то мешки порвутся, то… Неладно, в общем.
— Что ж, и на том спасибо, — подумав, кивнула бабка. — Иди-к ты, милок, в сени досыпать покуда. Ужо к вечеру служба для тебя сыщется.
— Стопочку на опохмел не пожертвуете ли, так я и баиньки? — на всякий случай поинтересовался Митя, не дожидаясь ответа двинувшись в сени. — И впрямь, чё это я? Ровно дитя неразумное, в первый раз, что ли, нашёл кого просить? Да мне скорей отец Кондрат нальёт али Кнут Гамсунович за частушки народные, а чтоб в своём же родном отделении справедливости искать, так нет…
Дверь он успел захлопнуть вовремя. Яга только-только от души замахнулась свежеподаренной немецкой чашечкой, но вдруг опомнилась и удержала руку… Олёна тихой мышкой начала убирать со стола. Кажется, теперь она понемногу входит в реалии наших служебных взаимоотношений и понимает, за кого замуж собралась. А поздно передумывать! Потерять такую чудесную девушку я себе ни за что не позволю…
Дверь заскрипела вновь, и мы уже все трое, не сговариваясь, пульнули туда чем бог послал: я — ватрушкой, бабка — тапкой, моя невеста — полотенцем. Попали все! Дежурный стрелец едва не упал под таким артобстрелом, но выпрямился и чуть обиженно доложил:
— Фома Силыч прибыли! Принять намекают.
— Э-э… чего?! — первым сообразил я. — Что значит «намекают»? Да пусть заходит без всякого, он мне со вчерашнего вечера нужен!
— Робеет он.
— Да тьфу ты, прости господи, — не сдержалась Яга. — Меня, что ли, боится? Так не трону я его больше, пущай не пугается. Вот мужик пошёл, один раз не угодишь, так уже и намекает… Скажи, Олёнушка?!
Олёна машинально кивнула. Стрелец стряхнул крошки творога с груди (моя ватрушка!) и молча махнул рукой кому-то в сенях. Еремеев зашёл не один, вместе с сотником припёрся герой прошлогоднего хоккейного чемпионата Фёдор Заикин. Тоже хороший парень, но с характерным дефектом речи, отсюда и прозвище, то есть фамилия…
— Присаживайся, Фома, — попросил я. — Извини, что задёргал, у тебя и своих дел полно. Но обстановка такая, что… В общем, нужна твоя помощь.
Глава стрелецкой команды молча кивнул и присел на краешек скамьи, как можно дальше от нашей эксперт-криминалистки, но всем видом выражая готовность к сотрудничеству.
— Чаю? — переглянувшись с бабкой, предложила бывшая бесовка.
Фома отрицательно помотал головой. Заикин за его спиной страдальчески вздохнул и перекрестился. Каюсь, видимо, я настолько увлёкся своим начальственным тоном, что в упор не видел бедственного положения моего друга. Мне почему-то втемяшилось в голову, что это он игнорирует мои вопросы невразумительным молчанием.
— Сотник Еремеев, доложите криминальную обстановку по городу. Если не затруднит, со всеми подробностями — важны любые мелочи. Я записываю, итак?
Фома пристально посмотрел мне в глаза, недоверчиво сощурился, закусил нижнюю губу и пальцем поманил Заикина. Верный стрелец откашлялся и начал:
— Н… н… ны… не-э…
— Чего «не»?! Фёдор, я не вас спрашиваю, а вашего прямого начальника.
— А он ну… у… н-не…
— Фома, уйми подопечного.
В ответ все присутствующие (подозреваю — все, включая кота и высунувшегося домового!) уставились на меня с негодующим упрёком. А сам сотник встал, ударил шапкой об пол и, придвинувшись ко мне нос к носу, внятным русским матом высказал всё, что накипело. Причём не произнеся ни звука — у командира стрельцов напрочь пропал голос… Но я почему-то понял всё.
— Извини.
Фома в короткой жестикуляции образно показал, где он видит мои извинения и куда я их могу себе засунуть.
