Стивен Эриксон - Дань псам
Она смотрела на него с недоумевающим видом. — Ты велишь мне посетить твоих друзей ночью?
— Разумеется.
— Понимаю…
Похоже, она действительно понимала. Рассердилась ли она? Нет. Что это расцвело на щеках — румянец удовольствия? Она успела отвернуться, и он не мог судить уверенно.
Жена покинула комнату, покачивая бедрами в своей восхитительной манере. Что же, что сделано… то сделано.
Он встал и подозвал лакея: — Готовьте карету, я выезжаю немедленно.
Человек закивал и поспешно вышел.
Кто-то должен ухаживать за лошадьми, проверять упряжь, держать салон в чистоте, а тормоза в исправности. Кто-то должен заботиться, чтобы в дорожных сундуках лежало все необходимое. А кое-кто должен работать над другими необходимыми вещами. Например, раздвигать ноги перед друзьями в награду за их прошлые услуги и в качестве аванса за услуги, которые понадобятся завтра.
Они могут взять его жену. Он может в один прекрасный день взять их жен — взять все, чем они владеют. Все, что они считают своим. После сегодняшней ночи он будет владеть одной из их жен — нет, обоими, если учитывать, что впереди многие недели. Кто именно произведет на свет наследника Горласа? Ему все равно. Если Чаллиса понесет… это, по крайней мере, заставит ее родителей поддержать Горласа — а может, дарует ей удовлетворение, сотрет с лица выражение грусти, покончит со всеми этими противными вздохами и томными взглядами в окно. Она тоже поклоняется деньгам. Видит Худ, она тратит их достаточно на драгоценные безделушки и скучные развлечения. Дайте ей ребенка, потом еще трех — четырех, и она перестанет его раздражать и притом будет довольна.
Придется приносить жертвы. Так иди, жена, и кто знает — возможно, ты вернешься назад с улыбкой.
Через звон с четвертью экипаж вынес Видикаса через ворота Двух Волов, и лошади прибавили прыти, видя перед собой открытый путь и поспешно минуя нищету Майтена (а где пресмыкаться безнадежным неудачникам, как не за городской стеной?) Горлас закрыл шторки и поднес к носу ароматизированный шарик.
Взяв власть, ему следует отдать приказание: вырыть большую яму на Обжитой Равнине, согнать туда всех этих бесполезных тварей и закопать. Все очень просто — не можешь заплатить целителю, твоя беда; но уж на похороны мы расщедримся.
Наслаждаясь мыслями о подобных улучшениях, Горлас дремал, а карета продвигалась вперед.
* * *Чаллиса стояла в личных покоях, созерцая стеклянную полусферу с плененной луной. Что она может потерять? Репутацию. Или, скорее, репутация изменится. Ханут будет ухмыляться, Шарден подмигивать с таинственным видом, отчего сочащаяся из каждой поры тайна перестанет быть таковой. Другие люди будут набиваться в гости, желая получить то же самое. Может быть, она не сможет остановиться. А может, вскоре она найдет единственного мужчину, решившего, что влюбился — и начнет раскручивать свой план — единственный разумный план, что у нее остался. Весьма логичный, весьма разумный. Законный.
Иногда зверь набрасывается на своего хозяина. Иногда зверю удается добраться до горла и перегрызть его. Но требуется время. Ни Шарден Лим, ни Ханут Орр не годятся — оба нуждаются в Горласе, оба видят в их триумвирате удобное партнерство. Любой может переметнуться, когда созреют обстоятельства — но она подозревала, что случится такое очень нескоро.
Сумеет ли она?
«Что такое твоя жизнь? Оглянись вокруг. К чему тебе все это?» На такой вопрос у нее нет ответа. Она похожа на ювелира, равнодушного к идее ценности. Сверкающий камень или тусклый — неважно. Редкие камни, огромные камни — единственное различие таится в желаниях; но как оценить их, когда за каждым лежат одинаковые потребности? Да, один и тот же досадный голод.
Она сможет свести все потребности к одной. Сможет! Ей придется — чтобы вкусить грядущее.
Она ощутила холод, увидела, как змеятся под бледной кожей пурпурные дорожки вен, Как лениво струится кровь. Ей нужно гулять под солнцем, ощущать жару, знать, что люди оглядываются — смотрят на горностаевую шляпку с полями из прошитого серебром черного шелка, на браслеты на руках и лодыжках… слишком много украшений, они притягивают воров, да и безвкусно все это. А длинные волосы будут блестеть от ароматических масел, в глазах появится тот блеск, ленивый, удовлетворенный, соблазнительно скрываемый, словно она не видит никого вокруг (это — она отлично понимает — самое лучшее выражение для ее все еще прекрасных глаз)…
Она поняла, что смотрит в глаза сама себе — в зеркало. Взор все еще ясный после графина вина за завтраком и трубки ржавого листа после завтрака; она вдруг ощутила, что когда взглянет в зеркало в следующий раз, увиденное лицо будет принадлежать другой женщине, захватившей ее кожу, ее место. Чужачке, которая гораздо мудрее, гораздо опытнее в делах падшего мира — не чета ей сегодняшней.
Она пытается заручиться ее покровительством?
Вполне вероятно.
День манил, и она отвернулась — не успев узнать многого о женщине, которую оставляет позади — и начала наряжаться для выхода в город.
* * *— Итак, ты историк, выживший в Собачьей Упряжке.
Старик за столом поднял взор и нахмурился: — По правде говоря, я не выжил.
— Ох, — ответила Сциллара, садясь на стул напротив. Сегодня тело ее казалось каким-то странным, словно жир может стать невесомым. К счастью, она больше не толстеет, однако кости несут большой вес; она ощущала себя круглой и пухлой, и отчего-то это пробуждало сексуальное напряжение — она готова была выплескивать на окружающих ленивую, знойную чувственность. Сциллара вытащила трубку и принялась пожирать глазами малазанина. — Ну, мне очень жаль такое слышать.
— Долгая история, — сказал он.
— Которую ты изложил барду с конским хвостом.
Он хмыкнул: — Это частное дело.
— По мне, разумно было бы выпустить пар. Узнав, что я была в лагере Ша'ик, в Рараку, он попытался выудить подробности. Но я смутно помню то время, так что помочь не смогла. Вот о Геборике рассказала.
Тут Дюкер медленно распрямился, глаза заблестели — куда только делись все следы грусти и усталости. — О Геборике?
Сциллара улыбнулась: — Рыбак сказал, что тебе может быть интересно.
— Да, интересно. Или, — он вдруг заколебался, — мне кажется, что интересно.
— Боюсь, он умер. Но я готова рассказать, если хочешь. Все с той ночи, когда мы сбежали от Ша'ик.
Свет в глазах Дюкера угасал. Он отвернулся. — Похоже, Худ решил сделать меня последним. Все друзья…
— Старые друзья — наверное, — отозвалась она, разжигая трубку. — Освободилось место для новых.
— Горькое утешение.
— Думаю, нам надо прогуляться.
— Я не в настроении…
— А я — да. Баратол пропал, твои партнеры наверху замышляют заговоры. Чаур на кухне жрет все, что на глаза попадется. Дымка в меня втюрилась — ну, по мне, дело приятное, на время развлекает, но все же это не настоящая любовь. Только она не слушает. Так или иначе, мне нужен спутник, и выбрала я тебя.
— Да ну, Сциллара…
— Если ты старый, это не значит, что ты можешь быть грубым. Хочу, чтобы ты повел меня в «Гостиницу Феникса».
Он долго молча смотрел на нее.
Сциллара сильно затянулась, наполняя легкие и колыхая грудями, и заметила, как глаза у него малость забегали. — Видишь ли, я хочу ошеломить дружка, — сказала она и выпустила струю дыма к почерневшим балкам.
— Э, — кисло ответил он, — если так…
* * *— Раллик в ярости, — сказал Резак и сел, протянув руку к голове сыра. Отломив порядочный кусок, он взял в другую руку яблоко. Откусил сначала от яблока, сразу же присоединив к нему сыр.
— Крюпп соболезнует. Трагедия судьбы, если судьба в том, чтобы примиряться с тем, что тебе выпало. Дражайший Резак мог бы вернуть прежнее имя, реши он стать тенью, скажем, Муриллио. Увы, Резак по имени должен резать по-настоящему.
Резак проглотил пищу. — Постой. Я не желаю идти в тени Раллика. Ни в чьей тени… говоря взаправду, сама мысль о тени вызывает тошноту. Если меня проклял какой-то бог, то явно Повелитель Теней.
— Жалкий Повелитель, тень без предмета, воистину самый коварный и подлый бог! В тени его холод, трон его неудобен и жёсток, Псы ужасны, Веревка завязана узлами, а невинные служки сладки и соблазнительны! Но! — тут Крюпп воздел пухлый палец, — Резаку не стоит говорить о хождении в тени. Ничьей тени! Даже той, что колышется на редкость возбудительно, разделяется на редкость увлекательно, танцует на дрожащих ресницах, что окружают бездонно-черные глаза, которые не глаза вовсе, а пруды глубины бездонной — но печалится ли она? Клянусь Апсалар, не печалится!
— Иногда я тебя ненавижу, — прорычал Резак, уставившись на стол. Сыр и яблоко замерли в руках.
— Бедный Резак. Смотрите, сердце его вырезано из груди и шлепнулось на стол, словно сочный кусок мяса. Крюпп вздыхает и вздыхает из глубин сочувствия и простирает, о да, теплый плащ товарищества, заслоняя от сурового света истины и в сей день, и в день последующий! А теперь нацеди нам еще немного травяного настоя, который, хотя на вкус здорово напоминает солому и грязь, из которых лепят кирпичи, тем не менее, по уверениям Мизы, помогает от всех видов несварения, даже вызванных дурными вестями.
